— Пробиваемся к берегу! — скомандовал Фигуран. — А ну, нажимай, Степашка.
— Бить будут, — захныкал покрасневший от натуги Степашка. — Говорил — игра, а сам — по башке палкой.
Кирюшка молчал. Все еще не опомнился он от боевой горячки, все еще булькала перед ним вода, хлопал рогожный парус и обжигали лицо брызги холодной сверкающей воды.
Уже у самой земли льдина треснула пополам, и Степашка, неловко поскользнувшись, провалился по пояс в воду. Кое-как вытащили его на берег.
И было самое время. Уже догадавшись о том, что крейсер попал в беду, с шумом и грохотом вынеслись из-за поворота преследователи.
Слева — вода, справа — кустарник и залитые водой ямы: увильнуть было некуда. Окоченевший, мокрый Степашка в тяжелых, разбухших сапогах бежал медленно и жалобно вопил, чтобы его не бросали.
— Не ори, дурак! Не бросим! — зашипел Фигуран и, обернувшись, увидел, что долговязый Санька уже мчится вдоль берега впереди своей разъяренной команды. — Сюда! — напрягая последние силы, крикнул Фигуран и полез напролом через ямы, через обломки и груды мусора туда, где стояла посреди развалин заколоченная церковь Чарабаевского имения. — Сюда! — раздвигая сухой кустарник, показал Фигуран.
Они остановились перед узким решетчатым окошком почти у самой земли. Фигуран распахнул ржавую решетку и спрыгнул. Вслед за ним — Кирюшка и Степашка. Задвинули изнутри засов и по маленькой лесенке пробрались внутрь холодной, полутемной церкви.
— Пускай поищут, — сказал измученный Фигуран. — Не хнычь, Степашка. Скинь сапоги, выплесни воду.
Кирюшка сел на перевернутый ящик. Высоко, под куполом, пробиваясь сквозь разбитое окошко, блестели острые яркие лучи и озаряли пышную бороду седого и грозного старика. Рядом со стариком были нарисованы маленькие люди без ног и без живота, а только с головами да с крыльями. И Кирюшка сразу же догадался, что старик — это и есть самый главный поповский бог, а крылатые головы — это его ангелы.
С любопытством рассматривал Кирюшка яркие облупившиеся стены, позолоченные деревянные ворота и великое множество всяческих икон и картин.
На одной картине был изображен закутанный в простыню тощий черноволосый дяденька, который по длинной, как пожарная, лестнице проворно забирался на самое небо. На другой — какой-то генерал, а может быть, и царь, стоял перед святой девицей. И надо думать, что девица эта крепко ругала и царя и его гостей, потому что один гость становился уже на колени, а другой так и обалдел, разинув рот и сжимая в руке жареную гусиную ногу.
Потом он увидел картину, где святого старца запихивали головой в печку. И еще картину, где кого-то стегают плетьми. И еще и еще разные забавные священные картины со святыми, с палачами, с ангелами и с хвостатыми и зубатыми зверьми.
— А где же черт? — заинтересовался Кирюшка.
Однако черт, вероятно, спрятан был где-либо в темном месте, и на глаза Кирюшке он не попадался.
Тогда Кирюшка спросил об этом у Степашки. Но Степашке сейчас было не до черта. Мокрый до пояса, грязный, продрогший, он никак не мог натянуть разбухшие сапоги.
Слышно было, как снаружи взбешенная Санькина команда старательно обыскивает кусты и закоулки вокруг церкви.
— Вот дурак! — рассердился Фигуран. — Мы на берег, а он — хлоп в воду! И что ты за несчастный человек, Степашка! То тебе палкой по шее, то в воду, то прошлой осенью голым местом в крапиву сел… А ты что рот разинул? — накинулся он на Кирюшку. — Костер разводить надо.
— А спички?
— Есть у меня спички. А щепок на полу сколько хочешь.
— А Санька?
— Плевали мы на Саньку. Что он, решетку вырвет, что ли?
— А сторож?
— Какой сторож?
— Ну, черный такой, бородатый, с дубинкой.
— Какой еще с дубинкой? Тут никакого сторожа нет. Ангелов ему сторожить, что ли?
Наломали трухлявых досок, натащили раскрашенных деревяшек, положили на каменную плиту и подожгли. Тысячами огоньков заискрилось и отразилось пламя на узорчатой позолоте разноцветной люстры, на посеребренных иконостасах, на подсвечниках и на пыльных стеклышках разноцветных лампадок.
— Снимай штаны и залезай на ящик! — скомандовал Фигуран. — Выжми да к огню — разом просохнут. Ну, что ты глаза выпучил?
— Да-а!.. А как же я без штанов? — покосившись на образа, завопил опечаленный Степашка. — Разве же здесь баня?.. Тут церква…
Фигуран плюнул.
— А что тебе церковь? — возмутился Кирюшка. — Бога нет. Святые — обманщики. Попы — жулики. У нас на заводе — в церкви кино, а на колокольне — прожектор.
— Да ведь то кино… а то штаны скидывать, — засомневался Степашка. — Ну я скину, а в чем же? Так, что ли, голый?
— В мое пальто завернешься, — позволил Кирюшка. — А мне и так возле огня тепло… В бога только глупые верят. Да которых попы обманули, — усаживаясь рядом со Степашкой, продолжал Кирюшка. — Ну-ка, скажи, если бы был бог, разве позволил бы он советскую власть? Он грохнул бы молнией, да громом, да ветром затряс бы землю. Так бы все и повалилось. А то ничего не валится.
— А учитель рассказывал, что где-то на Кавказе один раз земля дрогнула и что-то там повалилось.
Кирюшка насупился:
— Так это что? Ну, дом какой-нибудь повалился, заборы. Так на их месте новые еще могут построить. Это просто землетрясение. А советскую власть все равно никогда не стрясет.
— А у нас к одной бабке пришел монах, попросил милостыню, а баба его тронула, — не унимался Степашка. — Вот он обернулся и говорит: «Баба, баба, не будет тебе теперь житья от бога!» И что ты думаешь? Прошло года три или четыре. Она уже совсем и позабыла. Пошла баба на свадьбу. Песни пела, с мужиками плясала. Одного только вина почти целый литр выпила. А ночью схватило у нее живот, да на другой день и померла. Вот он ей как правильно предсказал!
Но тут же Кирюшка совсем рассердился. Он облизал губы и сунул Степашке фигу:
— Вот еще предсказатель!.. Кабы она сразу грохнулась, а то через четыре года… Э, так и я тебе сколько хочешь давай предскажу.
— А ну, предскажи, — ухмыльнулся Степашка.
— И предскажу. Все в точку. Ну вот… Вернешься ты сегодня домой, а мать увидит мокрое пальто да взбучку задаст. Не правда, что ли?
— Может, не заметит, — поеживаясь, возразил Степашка.
— Обязательно заметит, — злорадно продолжал Кирюшка. — Ну вот… придет лето — будешь ты по чужим садам да огородам лазить. Хозяева поймают да крапивой, да крапивой хорошенько. Ну, потом вырастешь, а потом обязательно помрешь. Всё, всё в точности предсказываю! — с азартом закончил Кирюшка. — Об чем хочешь давай спорить, что все так и будет. А ты мне «монах да монах»! У нас из города всяких монахов давно повыгнали. Это вот возле таких дураков, как ты, только им и житья осталось.
Взглянув на Фигурана, Кирюшка замолчал. Фигуран насторожился, приложив ладонь к оттопыренному уху, и показал ребятам кулак.
— Что ты? — шепотом спросил, испугавшись, Степашка и поспешно двинулся к костру за своими штанами.
— Кажись, Санька у решетки возится, — тихо ответил Фигуран. — Пусть попробует, все равно снаружи не отпереть.
Фигуран поднялся и на цыпочках, размахивая длинными руками, пошел к лесенке. Он спустился до половины, постоял и вернулся назад.
— Нет никого, — успокоил он. — Должно быть, кто-то торкнулся и ушел.
— Фигуран, — добродушно спросил Кирюшка, — а если твоя мать выздоровеет, ты все равно у деда будешь жить?
— Какой он мне, к черту, дед! — тихо и злобно ответил Фигуран и отошел прочь.
Ходил он долго, выбирая из рухляди чурки и щепки, а когда вернулся, то сел рядом со Степашкой и неожиданно предложил:
— Давай, брат Степашка, споем военную песню. А если он слов не знает, то пусть подхватывает.
— Да… А в церкви-то… — опять заколебался Степашка.
— Ну, балаболка, заладил: в церкви да в церкви… — И, чтобы подзадорить Степашку, Фигуран похвалил: — Ты, брат Кирилл, не смотри, что он с лица такой, как будто бы его чурбаком по макушке стукнули. А голос-то, голос… соловей-птица. Ну, запеваем! Как за синим лесом гром-гроза… — затянул Фигуран и резко подтолкнул Степашку локтем.
— Командир Буденный красным сказал, — даже неожиданно до чего звонко подхватил Степашка и, сощурив подслеповатые глаза, грозно нахмурился:
— Все ли вы на месте? Скоро бой.Трусы, с коней слезьте!Храбрые — за мной!
Хорошая это была песня. Всегда от таких песен смелее шагал и прямее смотрел Кирюшка. А однажды, в первомайский праздник, залез он на высокую стену, чтобы расправить красный флаг. И упал. И больно расшибся. И не плакал.
«Что плакать? Люди не от такого и то не плакали».
Под конец Степашка взял так высоко, что зазвеневшее эхо метнулось к самому куполу и вместе с парой испуганных ласточек стремительно умчалось через солнечный пролет разбитого окошка.
