– Ой, какое глядельце! – восхитилась Олджуна, с удовольствием смотрясь в застывшую воду отражателя. – Из чего оно? Вроде не бронза… Атына работа?
Девушка кивнула.
– А я свое оставила. – Олджуна не без сожаления вернула вещицу. – У меня дома есть большое, бронзовое… То есть было дома. Помнишь, висело над моей лежанкой? У кузнецов орхо когда-то выменяла. Но это гораздо лучше. Атын – славный мастер. Соннук ковать не умеет, но тоже руки не крюки. И человек хороший. Правда, хороший. Вижу ведь, не слепая, худое о нем думаешь. Ну, время явит, узнаешь еще.
Рассмеялась, задорно тряхнула косами:
– Любит меня! – И глаза потемнели: – Я рада, что не вижу Тимира. Ни один мужчина больше меня не ударит.
Илинэ насмелилась спросить:
– Сама-то ты любишь Соннука?
– Не знаю, – задумавшись, ответила Олджуна. – Наверное, люблю. Ведь я ношу под сердцем его дитя.
* * *
Чем ближе подвигались к северу, тем озера становились беднее рыбой, но улова на четверых хватало. Варили рыбу и трогались дальше, ближе к берегу, стараясь мирно переправиться через коварные перекаты, что тянулись наискось у сплошных стен утесов. Приближались к зиме. Небо глухо замкнулось, густой туман окутал берега. Из-за шуги к ним было не подплыть близко. Скоро придется оставить лодку.
И вот река вспучилась льдами. Вышли на продолговатую льдину, грузно налегшую на землю. Выстуженные волны оттеснили ее к берегу, как обескровленную тушу животного-исполина.
– Будто Мохолуо, – содрогнулась Олджуна.
Молчали почти весь тот тягостный день. На протяжении пути Великий лес был полон трупами больших и малых зверей. Да и сам он, серый, угрюмый, точно раненый зверь, издавал неумолчный стон и подобный зубовному скрежет. Редкая хищная птица срывалась с ветки, увидев двуногих. Больше в этой тайге не было ни одного существа, носящего в себе жизнь.
К вечеру встретилось брошенное кочевье. Там парни нашли теплые вещи. Принесли оленьи одеяла и дохи, круглые тонготские шапки, рукавицы и мягкую обувь.
Олджуне не понравилось:
– Наверное, все это принадлежало умершим людям…
Но Соннук клялся:
– Пусты были чумы! Если и умерли люди, то не в них.
Вечером к костру подошли несколько оленей.
– Домашние, – обрадовался Кинтей. – Одичать не успели.
Животные сами дали себя привязать. Видно, соскучились по хозяйской руке. В том же кочевье парни раздобыли арканы и вьючно-верховую упряжь. Потом приблудились еще двенадцать оленей. Теперь можно было не беспокоиться о пище.
Порой горные тропы перекрывали вбитые крест-накрест палки. Знак, оставленный кем-то, предупреждал о скальном тупике или неизвестной опасности. Однажды путников остановил рисунок на утесе. На каменной стене красной охрой были начертаны люди и олени, перевернутые вверх ногами. Значит, впереди таилось недоброе место.
Попадались деревья со свежими зарубками-стрелами направлением назад. Видимо, люди помечали летом дорогу в Эрги-Эн. А скорее всего, метки совсем недавно поставили оравы чужаков, что осели в Элен.
«Элен, Элен», – стучали копытца оленей по каменным тропам. «Эле-ен, Эле-ен», – шуршали они в береговом песке. Так же, как Илинэ, Соннук приказал себе не вспоминать о долине, где продолжали жить любимая матушка и брат, от которого он сумел, наконец, оторваться.
«Элен!» – не умолкая, плакало разделенное надвое сердце Олджуны.
Прежде чем беглецы узрели дым жилья над берегом протоки, его почуяли усталые олени. Линия зимы здесь снова резко обрывалась. Протока текла по-весеннему весело и шумно. В лесу суматошно и деловито роилась шерстистая, когтистая, зубастая жизнь. Олени заторопились, предвкушая отдых и пищу, но Соннук велел придержать их и скрылся в кустах. Вначале надо было разведать, что за люди обосновались здесь.
Это оказалось маленькое одулларское кочевье. Дымоходы пяти яранг слабо курились в небо. Поблизости гуляло стадо могучих оленей. У костра три женщины нанизывали на веревки пластины крупной рыбы, четвертая кормила грудью младенца. Семеро мужчин укрепляли в песке жерди для сушки юколы. У края леса стояла старуха в шапке со смешно торчащими в разные стороны рысьими ушами и не отрываясь смотрела на большой туес с крышкой. Он висел на самой верхней ветви высокой березы с нежно-зеленой листвой.
Когда из безмолвной тайги выступили нежданные гости, кочевники испугались. Мужчины отпрыгнули к жилью, сжимая палки в руках. Женщины убежали в яранги, из одной послышался детский плач. Не выказала страха только старуха. Несмотря на то что пришельцы были одеты во все тонготское, она сразу изобличила в них людей саха. Спокойно поприветствовала на их языке и спросила:
– Кто вы?
– Мы из долины Элен, что напротив базара Эрги-Эн, – ответил за всех Соннук. – Идем на северо-восток.
– Вот как, – молвила старуха. – На северо-восток…
Махнула рукой своим: не бойтесь. Одуллары уловили названия известных мест. Сгрудились вместе, зашептались, удивленно поглядывая на странных людей саха, которые направлялись туда, откуда они бежали.
– Значит, на северо-восток, – медленно проговорила старуха. – Зачем?
– Так нужно.
– Кому?
– Нам. – Соннука начали раздражать ее вопросы.
Морщины на старухином лице, как веточки к солнцу, потянулись к высветленным старостью глазам. Она сурово сощурилась.
– Пятно в стране сумерек убивает души.
Пришла очередь эленцев удивляться. Лишь Илинэ слышала, что так одуллары называют Брешь. Но она молчала.
– Пятно? Какое Пятно?
– Оно еще не разговаривало с вами? – Старуха помешкала. – А и впрямь, в последнее время оно безмолвствует. Наверное, насытилось.
– Брешь! – догадался Кинтей. – Пятно – это Брешь в таежных вратах.
Женщины робко вышли из яранг, прикрывая ладонями лица. Мужчины занялись прерванным делом. Старуха позвала гостей в ближнее к лесу жилище и усадила за низкий столик. Дым в очаге, тихо клубясь, тянулся к дымоходу. Как в циновке из конского волоса, к потолку пестрым столбом взмывали плетеные нити – серые, белые, золотые. Дымный столб пронизывали солнечные лучи, и он покачивался, точно утомленный человек, не чающий добрести до лежанки.
Старуха ласково посмотрела на Илинэ:
– В котелке у двери чистая вода. Вон в том углу три туеса. Один полон мяса, в другом квашенные с кореньями оленьи языки, в третьем – язевые головы. Ешьте. Сама я не могу вас угостить. Мне пока запрещено прикасаться к пище. Старик мой вчера ушел в Страну теней. Он был старейшиной большого рода, от которого осталось всего пять семей. И я…
– Отчего он умер? – насторожился Кинтей.
– Не от болезни, – поняла она его опасения. – От усталости и вины перед родом. Лежит теперь в похоронном туесе, а меня зовут Женой-висящего-на-березе.
– Как в такую посудину мог поместиться человек? – не сдержалась Олджуна. При выходе из леса она заметила на березовой кроне туес, размером не больше обычных молочных.
На губах старухи мелькнула усмешка.
– У нас, одулларов, такой обычай: если нужно получить от покойного человека часть силы и необходимые знания, мы печем его в углях костра.
Олджуна поспешно отставила поднесенный было ко рту кусок мяса. Старуха снова усмехнулась:
– Это оленье мясо. Мы не едим мертвецов. Только сердце… Я нуждалась в силе старейшины и знании живого пути. А испеченное тело с усохшими костями легко уложить и в меньший туес.
Она по очереди пронзительно взглянула на гостей.
– На северо-востоке теперь много чужих. Но они не просты. На вид у них все как у людей, а душ нет.
– Наши души при нас. – В голосе Соннука прозвучал вызов.
Старуха качнула головой:
– Вы идете в Долину Смерти, и мне трудно вам верить… Но, может быть, вы обмануты. Моего старика тоже обманули. Мы жили в десяти ночлегах от этого гиблого места и с детства привыкли не поворачиваться в его сторону. Даже когда наступал лютый голод, ни один охотник не решался приблизиться к долине хотя бы на ночлег, пусть добыча и ждала его за каждым кустом. Поверив человеку, властвующему там надо всеми, наш старейшина впервые повернул нас лицом к Долине Смерти, и мы пошли по дороге назад-вперед. Мы встретились с бродячей стужей. Мой муж повел род обратно, но было поздно. Многие были убиты в ту же ночь, остальные умерли потом. Властитель не простил отступничества и послал вслед за нами Пятно. Оно выло в наших головах, высасывало живые соки, сводило с ума… Однако, думаю, нам повезло. Мы не дошли до страны сумерек, и род сумел выжить хотя бы столь малым числом.
Помедлив, старуха с горечью добавила:
– Как любой рачительный старейшина, муж хотел мира и славы роду. Мечтал о богатстве. После того, что случилось, он, снедаемый горем, вымолил у духов знание живого пути… Пройдет третий день со дня его смерти, и мы пойдем дальше. Вместо старейшины людей поведу я.
– Куда? – осевшим голосом спросил Соннук.
– К добру. Оно есть на Земле. Но оно – не там, куда вы направляетесь по мертвой дороге вперед-назад.
