частенько одолевают приступы головокружения, но они как-то сразу проходят.
— А ты был у врача?
— Да, но он ничего не обнаружил. А ведь это может быть что угодно. Аллергия. Или вирус. — Дайер пожал плечами. — У моего брата Эдди тоже случалось подобное, и длилось это аж несколько лет. На нервной почве. Да, кстати, завтра утром мне надо сдать кое- какие анализы.
— Ты ложишься на обследование?
— В Джорджтаунскую клинику. По настоянию президента В его душу, видите ли, закралось подозрение, будто у меня сильнейшая аллергия на проверку курсовых. И теперь ему необходимо научное подтверждение этой версии.
На запястье у Киндермана запищали часы. Он отключил будильник и взглянул на циферблат.
— Полшестого, — пробормотал лейтенант и вдруг оживился. Глаза его заблестели. Он повернулся к Дайеру. — Засну-у-ул наш ка-арп, — нараспев протянул Киндерман.
Дайер прикрыл рукой рот: он не смог удержаться и прыснул в ладонь.
В этот момент раздалось жужжание. Кто-то вызывал Киндермана на связь. Лейтенант отцепил от ремня радиопередатчик и отключил зуммер.
— Прошу прощения, святой отец, я сейчас — вернусь. — С трудом поднявшись и отдуваясь, он вышел из-за стола.
— Да уж, не бросай меня наедине с этим чудовищным счетом, — взмолился Дайер.
Следователь ничего не ответил. Он подошел к телефонному автомату и, набрав номер полицейского участка, соединился с Аткинсом.
— Лейтенант, есть новости. Срочные.
— В самом деле?
Аткинс доложил о полученных из лаборатории данных. Во-первых, что касалось подписчиков, которым Кинтри доставлял газеты. Никто из них не пожаловался в редакцию на то, что газету не принесли: ее получили все подписчики, даже те, к кому Кинтри должен был заехать уже после лодочной станции на Потомаке. После гибели мальчика газеты непостижимым образом были доставлены остальным адресатам.
И второе. Это уже касалось старушки. Киндерман отдал приказ самым тщательным образом исследовать ее волосы и те несколько волосиков, которые были найдены в сжатом кулаке погибшего мальчика.
Волосы оказались идентичными.
Глава третья
«Заметив его в окне, она вскрикнула и бросилась бежать. Раскрыв объятия, она рванулась к нему, ее юное личико сияло от радости. «Любовь всей моей жиз- ни!» — восторженно воскликнула она. И через мгновение он уже обнимал само солнце».
— Доброе утро, доктор. Вам, как обычно?
Амфортас не слышал бакалейщика. Все его мысли обитали сейчас в сердце.
— Как обычно, доктор?
И тогда он вернулся к действительности. Он находился в маленькой бакалейной лавчонке неподалеку от Джорджтаунского университета. Он огляделся. Кроме него в лавке не было ни единого посетителя. Чарли Прайс, старенький бакалейщик за прилавком, озабоченно разглядывал Амфортаса.
— Да, Чарли, то же самое, — рассеянно согласился тот. Голос его прозвучал печально. Амфортас заметил Люси, дочь бакалейщика. Она примостилась на стуле у окна.
— Одну булочку для доктора, — пробормотал Прайс и нагнулся к застекленным ящикам, где были разложены свежие пончики и всякие плюшки. Он извлек глазированную булочку с начинкой из корицы, изюма и дробленого ореха Выпрямившись, он завернул ее сначала в вощеную бумагу и затем, сунув в пакетик, положил на прилавок. — И один черный кофе, — добавил бакалейщик и направился к кофеварке, рядом с которой громоздились целые башни пластиковых стаканчиков.
«Целый день катались они на велосипедах, но вот неожиданно он вырвался вперед и скрылся за поворотом, где она не могла уже его видеть. Он резко затормозил и, соскочив с велосипеда, быстро нарвал букет алых маков, растущих в изобилии прямо у обочины. Маки напоминали ему крошечных ангелочков, прославляющих Господа. И когда она показалась из-за поворота, он уже ждал ее. Он застыл посредине дороги и протягивал ей ослепительный букет. Она притормозила, изумленно глядя на цветы. Слезы заструились по ее щекам. «Я люблю тебя, Винсент».
— Вы опять провели всю ночь в лаборатории, доктор?
Пакет с булочкой и кофе в пластиковом стаканчике с крышкой ждали его на прилавке. Амфортас перевел взгляд на бакалейщика.
— Нет, не всю ночь. Несколько часов.
Прайс взглянул на его изможденное лицо, на его ласковые, темно-карие, как лесная чаща, глаза. Какая- то тайна застыла в этом взгляде. Нет, не горе, нет. Что-то другое.
— Вы уж так не переутомляйтесь, — посочувствовал бакалейщик. — Вы выглядите уж больно усталым.
Амфортас кивнул. Порывшись в кармане темно-синего джемпера, надетого поверх больничного халата, он извлек оттуда доллар и протянул его бакалейщику.
— Спасибо, Чарли.
— Помните, что я вам сказал.
— Я запомню.
Амфортас прихватил пакет с булочкой, и через мгновение над входной дверью нежно звякнул колокольчик. Доктор очутился на улице. Высокий и стройный, слегка сутулившийся Амфортас постоял некоторое время на пороге, задумчиво опустив голову и прижав к груди пакет. Бакалейщик подошел к дочери, и они принялись вдвоем разглядывать доктора.
— За все эти годы я ни разу не видела, чтобы он улыбался, — еле слышно заметила Люси.
Бакалейщик протянул к полкам руку:
— Ас чего он должен улыбаться?
«Улыбаясь, он произнес: «Энн, я не могу на тебе жениться».
«Почему? Разве ты не любишь меня?»
«Но ведь тебе всего двадцать два».
«А разве это плохо?»
«Я в два раза старше тебя, — возразил он. — Не за горами то время, когда тебе придется возить меня в инвалидной коляске».
Она вспорхнула со стула, весело рассмеялась и, усевшись ему на колени, нежно обняла его обеими руками: «О Винсент, я не дам тебе состариться»,
Амфортас услышал крики и топот. Он взглянул в сторону Проспект-стрит и увидел справа лестницу — бесконечный ряд каменных ступеней, ведущих далеко вниз на М-стрит, а оттуда — к реке и лодочной станции. Много лет назад эту лестницу окрестили «Ступенями Хичкока». Снизу вверх по ней бежали сейчас спортсмены университетской команды по гребле. Эта пробежка входила в обязательную утреннюю разминку. Амфортас наблюдал, как гребцы один за другим появлюсь на верхней лестничной площадке, а потом дружно трусцой побежали к университету. Вскоре спортсмены скрылись из виду. Доктор стоял не шевелясь, пока не смолкли последние выкрики. В полном одиночестве застыл он в этом гулком, опустевшем коридоре, где, казалось, размывались границы любого человеческого поступка, а смысл жизни сводился лишь к ожиданию.
Сквозь бумажный пакет он почувствовал тепло, исходившее от горячего кофе. Амфортас отвернулся и медленно побрел вдоль 36-й улицы, пока не добрался до своего маленького двухэтажного деревянного домика. Тот располагался неподалеку от бакалейной лавки и отличался от прочих строений скромностью. Напротив через дорогу находилось женское общежитие и дипломатическая школа, а чуть дальше, налево, — церковь Святой Троицы. Амфортас присел на белоснежное, ослепительно чистое крыльцо и, раскрыв пакет, вынул булочку. По воскресеньям она обычно приносила ему именно такие.
«После смерти
