— А, кроме того, — колдун усмехнулся, — тебе теперь из этой башни нет хода: она попробовала твою кровь и будет за тобой охотиться.
Грумми с ужасом слушал чародея. Что они наделали?! Зачем, зачем решили оживить труп? Горе ослепило его, и он решился на ужасное, черное дело. Его мать, его любимая мать, такая добрая, теперь стала чудовищем. Живым мертвецом! Она будет ловить по ночам одиноких путников, раздирать им горло и пить, лизать, сосать, лакать свежую кровь. И охотиться за ним — за сыном, который должен стать слугой колдуна.
— И как долго он… она будет…
— Пока кто-нибудь не убьет ее… хотя сделать это нелегко — убить того, кто уже мертв… — в раздумье сказал волшебник. — А тебе, друг мой и помощник, — добавил он с усмешкой, — придется теперь прятаться в этой башне.
* * *
Проснувшись, Конан с хрустом потянулся. Нежные женские руки тут же обвили его шею.
— Подожди, Рахима…
С легкой досадой он освободился от объятий лежащей рядом женщины, поднялся с лежанки и вновь потянулся. Зевнул.
Женщина наблюдала за ним, как львица за пробуждающимся молодым и сильным львом — хозяином прайда. Она была благодарна ему за чудесное спасенье и еще больше за то, что он увез ее из небольшого селения в славный Шадизар, где они вели веселую, разгульную, такую интересную жизнь. И очень боялась, что этот варвар, знавший многих женщин, пресытится ею и отправит обратно к отцу, ведущему скучную жизнь мелкого торговца.
Киммериец не спеша умывался. Рахима в который раз заворожено следила за игрой мускулов своего возлюбленного. Казалось, не может природа дать одному человеку такую силу!
— Конан, обещай, что не бросишь меня! Поклянись! — Она выскользнула из-под одеяла и вновь попыталась обнять своего спасителя.
— Хм, хм… — Конан вытирался. — Ты уже в который раз требуешь от меня клятвы… Я же говорил, что не даю таких обещаний женщинам…
— Поклянись хотя бы, что никогда не прогонишь меня!
— Ну… не прогоню… не прогоню.
— Нет, ты поклянись! Поклянись именем своего бога!
С досадой повернулся к ней северянин… но, увидев прекрасное обнаженное тело возлюбленной, смягчился. Эти темные глаза, которые еще недавно приводили его в трепет! Это смуглое тело, просящее… нет, требующее ласки! Полные алые губки, надутые в вечной детской обиде… Если эту женщину одеть, как подобает, она затмит собой всех красавиц Шадизара!
И под влиянием нахлынувших чувств, Конан сказал слова, о которых впоследствии не раз пожалел:
— Клянусь Кромом, что не прогоню тебя. Только если сама захочешь уйти…
Радостно бросилась Рахима на шею гиганта и долго со слезами прижималась к нему горячим телом…
— Все это хорошо, — проворчал Конан, освобождаясь, наконец, от объятий, — но у нас кончаются деньги.
— Я буду с тобой, даже если ты станешь нищим! Если ты будешь просить милостыню, я буду сидеть рядом с тобой! Если ты пойдешь по миру, с посохом вместо меча — я пойду с тобой, — радостно щебетала Рахима.
Только тут понял варвар, какую ошибку он совершил, поклявшись именем Крома. Вздохнув, проворчал:
— Нищим, говоришь, пойду? С посохом, вместо меча? — Конан попытался представить себя, устало бредущего от селения к селению с посохом в руке, и засмеялся.
— У меня припрятана в одном месте кубышка с алмазами — нищим не стану! Да и без кубышки не стал бы…
— Мы пойдем откапывать клад?! — Рахима захлопала в ладоши.
— Пойдем, только добраться туда теперь нелегко. В тех краях опять появились шайки разбойников, и еще…
— И что еще? — встревоженным голосом спросила Рахима.
Конан замялся.
— И еще рассказывают о какой-то мертвой старухе, оживленной волшебством, которая нападает на путников. Я сразу вспомнил…
— Ту, что была в башне? Я помню смутно… Меня чем-то опоили…
— Да, там лежала явно мертвая, но дергающаяся в судорогах старуха… Думаю, это она…
— Но ты же ее не боишься, Конан? Ты же ничего не боишься?
— Колдовства, — сказал варвар, — боятся все. Но мы все равно поедем.
* * *
На рассвете следующего дня два всадника — северянин на огромном коне и закутанная в плащ девушка на быстроногом пегом скакуне — выехали из Шадизара в направлении Карпашских гор.
— Я боюсь, Конан, я боюсь старухи, — сказала Рахима
— Днем мы можем ее не бояться: нежить охотится ночью.
— Тогда я боюсь разбойников! Ты сам говорил, что в предгорьях от них нет проходу!
— Страх отнимает силы, — Конан привстал на стременах и огляделся, — постарайся не бояться.
— А я боюсь! Любимый, давай вернемся и будем лучше нищими!
— Нет, — проворчал Конан, — нищим я быть не согласен…
— Конан, — продолжала девушка, — а ты слышишь, как будто за нами кто-то едет? Стук копыт… Я часто его слышу…
Всадники остановились. Конан прислушался. Время шло… Нет, только испуганное дыхание его спутницы… Хотя… что-то издали донеслось… Нет, скорее всего, почудилось.
— Даже если кто-то и едет, что с того?
— Это за нами, — прошептала девушка, — я знаю… это за нами…
— Поспешим, нам нужно к закату достичь холмов, я там помню хорошую пещеру для ночевки. — И Конан пустил коня в галоп.
* * *
Тишина окутывала Рахиму мягким, тяжелым пологом. Но иногда из глубины пещеры ей чудились голоса. Да только ли чудились? Конану хорошо — он положил меч у правой руки, левой обнял ее и мгновенно заснул. Конечно, спит он чутко, но вдруг не успеет проснуться, когда их окружат те, чьи голоса доносятся из темноты?
Нечего сказать — хорошая пещера для ночевки! Уж лучше спать под открытым небом, видеть звезды… А тут… Давят мрачные каменные своды. Нависают, будто вот-вот обрушатся! Где-то мерно капает вода. И тишина. Мертвая, звенящая. А когда начинаешь прислушиваться — и долго, долго слушаешь тишину — из глубины пещеры доносятся голоса! Конан сказал, что не знает, как далеко простирается вглубь земли эта пещера… А значит, он не знает, кто тут может жить. А тут живут… Не может пещера быть совсем необитаемой. Кто-то тут живет, и это их голоса слышатся в тишине.
Рахима прижалась к горячему телу возлюбленного и постаралась ни о чем не думать. Он обещал, он клялся, что не прогонит ее… А кто знает — бог его, этот Кром… Как он относиться к клятвопреступникам? Может, вполне терпимо… Завезет в такую пещеру и бросит, а тут отсиживается та самая мертвая старуха…
Из темноты донесся усиленный эхом старушечий кашель.
«Нет, нет, — думала девушка, — старуха ночью охотится… Вот она и охотится… за тобой. Нет, в пещере она отсиживается только днем, а ночью она на охоте, бродит, ищет… А зачем ей бродить, если ты сама к ней пришла! Нет, она не здесь, она где-то далеко, мы еще туда не доехали… Ты не можешь знать, где она… Может, она уже рядом! Может, она уже приближается к тебе шаркающей, походкой!»
