Хартман продолжал производить срезы тканей в различных органах и повсюду находил злокачественные образования. Он вскрыл кишки, ожидая увидеть лишь поверхностное, проникшее извне, поражение, но обнаружил, что выстилки как толстых, так и тонких кишок сплошь усеяны полиповидными наростами разной величины. Среди этих наростов Хартман насчитал в общей сложности шесть раковых опухолей – две в тонких кишках и четыре в толстых.
В желудке Хартман обнаружил целых три опухоли, а полость пищевода оказалась плотно окутанной сетью злокачественных образований – они располагались на необычного вида бархатисто-красной поверхности. Все это наталкивало на мысль, что в данном случае имело место полное злокачественное перерождение желудка и тканей пищевода.
Даже в гортани обнаружилась россыпь узелков, почти наверняка являвшихся раковыми образованиями. Селезенка, масса которой в нормальном состоянии не должна превышать двухсот граммов, раздулась и тянула почти на пару килограммов, поверхность ее разреза пестрела белыми пятнами диаметром до сантиметра.
Хартман принялся ощупывать омертвевшие мышцы и кости. Очень скоро он наткнулся на плотный комок в мускулатуре правой икры и, уже не думая об опасности заполучить в штаны шланг, начал срезать кожу, под которой, по-видимому, притаилась очередная опухоль. Аналогичным образом он отыскал еще две мышечные опухоли, а потом заметил, что правое бедро, правая плечевая кость, левая сторона таза и левая лопатка – все непропорционально увеличено. Хартман исследовал фрагмент костной ткани – там тоже обнаружился рак.
Костный мозг, открывшийся на срезе в передней части позвоночного столба, был бледно-серым и напоминал колыхающееся желе, чему Хартман уже не удивился. Заглянув в рот девушки, Хартман и там нашел россыпь маленьких язвочек. Теперь ему было совершенно ясно, что это не следы плохо подогнанных зубных протезов.
«Этого просто не может быть», – произнесенная Белиндой фраза как нельзя лучше обрисовывала ситуацию, но она, увы, ничего не объясняла и, мягко говоря, была далека от научного медицинского заключения. Хартман с самого начала опасался, что ординатор выставит его дураком, но теперь стало ясно, что нынешний случай лежал за гранью и его, и ее познаний. Хартман сознавал, что оказался в совершенно идиотском положении, но ему хватило мудрости и жизненного опыта, чтобы попытаться определить более или менее разумную линию своего дальнейшего поведения.
В первую очередь необходимо было еще раз проанализировать все обнаруженные факты, обобщить их и только после этого приступать к выводам.
– Послушайте, – обратился он к Белинде, – давайте начнем сначала. Этой девушке было лет двадцать. Невозможно, чтобы в столь молодом возрасте у нее развился рак во всех его возможных видах и проявлениях одновременно. Меня не удивила б опухоль щитовидки или даже некоторые типы гинекологических злокачественных образований. Не удивился бы я лимфоме или лейкемии – в ее возрасте и такое может случиться, даже рак костей и всевозможные опухоли мягких тканей…
– И опухоли мозга, – вставила Белинда.
– И опухоли мозга, – согласился Хартман. – И микроскоп нам это подтвердит, все эти виды опухолей мы у нее найдем.
– Но не могут же они присутствовать все разом!
– В том-то и проблема. У нее не одна из раковых опухолей, и даже не две. У нее все! Я скажу даже больше: в ее теле наличествуют такие образования, которые не могли развиться менее чем за пятьдесят лет, например опухоль легких, колоректальная карцинома, в данном случае больше похожая на липосаркому.
Белинда нахмурила лоб, словно прилежная ученица.
– А вы не думаете, – неуверенно произнесла она, – что это просто одна из перечисленных вами опухолей, только разросшаяся по всему организму?
Хартман ответил не сразу. Такая мысль уже приходила ему в голову, и сейчас он принялся вновь обдумывать эту версию. Но хотя он и не был лучшим патологоанатомом Королевского колледжа, он все же не мог не понимать, сколь абсурдно такое заключение. Хартман указал Белинде на внутреннюю поверхность кишок, которую покрывал ковер из красных наростов, отдаленно напоминавших тропические морские анемоны.
– Посмотрите на эти адематозные полипы. Они предзлокачественные и говорят о том, что у нее была первичная толстокишечная карцинома. А теперь посмотрите на груди: и на той и на другой видны не только пролиферирующие опухоли, но и раковые образования in-situ,[1] и они готовы разрастаться.
– Это говорит о том, что грудные раковые опухоли – также первичные.
– Совершенно верно. А теперь селезенка. Думаю, скорее всего это карцинома, но вполне вероятно также, что это классическая лимфома. А как по-вашему?
Белинде пришлось согласиться с Хартманом.
– Есть еще с десяток признаков, говорящих о множественных первичных опухолях, – добавила она.
– Совершенно верно.
– Значит?…
Вот так, сразу.
Только чтобы не выглядеть в глазах ординатора дураком и ответить хоть что-то, он произнес:
– Значит, это должен быть наследственный синдром.
К его великому облегчению, Белинда не отвергла эту мысль с презрительным фырканьем, а отнеслась к ней серьезно:
– Конечно.
Однако облегчение, испытанное Хартманом, оказалось преждевременным, поскольку мгновенно последовал новый вопрос:
– Но какой?
И в самом деле, какой? Современной медицине известно множество наследственных синдромов, причиной которых обычно становится некая генная мутация, приводящая к. тому, что родители и дети в раннем возрасте заболевают раком, причем нередко их смерти оказываются вызваны различными видами этого заболевания. Но сейчас, мысленно перебирая все известные ему синдромы, Хартман не мог вспомнить ни одного, который вызывал бы у одного индивида пятнадцать-двадцать опухолей одновременно.
– Не знаю, – поразмыслив, признался он.
– И вот что странно. – Белинда снова взяла инициативу в свои руки, переводя разговор в те области, в которых Хартман чувствовал себя полным профаном. – В больнице о ней ничего не было известно. Будь у нее рак, всего лишь одна опухоль, не говоря уж о таком их количестве, она непременно попала бы в поле зрения больничной системы.
– Возможно, она сама не хотела этого.
Белинда не могла поверить собственным глазам: только старики, со страху или просто от безразличия, прячут – порой скорее от самих себя, нежели от окружающих – опухоли под слоями одежды, но чтобы так поступали люди молодые, да еще сотрудники медицинской школы…
Хартман же вообще пребывал в полном замешательстве. Он понимал, что сейчас ему во всем этом не разобраться – нужно хорошенько подумать, полистать медицинскую литературу. До полудня оставался всего час, а ему предстояло еще одно вскрытие, к тому же необходимо было разобраться с бумагами и привести все дела в порядок до отъезда в Глазго. Поэтому Хартман решил, что настало время закругляться, и сказал:
– Какой бы диагноз мы сейчас ни поставили, самое правильное решение на данный момент – взять несколько проб для гистологии.
В этом была своя логика. Конечно, придется сообщать родственникам умершей, что образцы, взятые из ее тела, направлены на дополнительное исследование; конечно, все это будет сопровождаться неимоверным количеством бумаг; конечно, коронер будет крайне недоволен, – но зато в заключении, которое Хартману все-таки придется писать, он укажет не окончательный диагноз, а всего-навсего предполагаемую причину смерти.
Вошел Дэнни. Приближалось время ланча, и даже указ Чингисхана не смог бы заставить его хоть на минуту задержаться в прозекторской.
– Как, вы еще даже с этой не закончили?
Хартман вымученно улыбнулся:
– Уже заканчиваем, Дэнни, заканчиваем.
– Ну ладно, только смотрите не забудьте: вам еще нужно обработать этого петушка. – Дэнни указал на несчастного мотоциклиста, который терпеливо дожидался своей очереди за спиной Хартмана. – Мое время слишком дорого стоит, так что мне не хотелось бы торчать здесь до вечера.
Хартман понял скрытую в словах Дэнни угрозу. Он примиряюще улыбнулся своему подчиненному и проговорил:
– Не беспокойся, Дэнни. Скоро я закончу.
Когда Дэнни вновь удалился, Хартман занялся приготовлением образцов для гистологических исследований, срезая небольшие куски тканей с разложенных на столе органов. Вскоре все двадцать образцов, каждый толщиной около пяти миллиметров и размером двадцать на десять, уже находились в банке с формалином.
И снова встряла Белинда:
– А как насчет того, чтобы заморозить некоторые образцы? Да и генетический анализ не помешало бы сделать.
Хартман с трудом подавил в себе желание сказать ей в ответ какую-нибудь грубость. Снова она лезет со своими познаниями! Тем не менее замечание было справедливым, поэтому он лишь кивнул, на что Белинда тут же с готовностью ответила:
