Я взял со стула свой плащ, отягощенный с некоторых пор Библией, оставил на столике близь окна обычную плату за плотскую любовь и, мельком взглянув на Шери, молча вышел из комнаты. Возможно, это и было несколько жестоко с моей стороны, но я не хотел обманывать ее, оставляя на десерт подобное разочарование, ожидавшее ее в будущем, ведь тогда оно казалось бы ей в сто раз горче и тяжелее, нежели сейчас.
Я сбежал вниз по старой дубовой лестнице, сообщающей скрипом своих половиц о каждом моем шаге, и вышел вон из таверны. Теперь, как и было задумано, я вновь направился в сторону парома, чтобы, перебравшись на ту сторону реки, поговорить с тюремщиком. Сегодня должен был состояться суд над Джеком, а значит, все должно было выясниться. Я твердо решил, что даже если его и не оправдают, я выполню перед ним свой долг и помогу бежать из цепких лап правосудия. Добравшись до переправы и убедившись, что паромщика в лодке нет, я устремился к его дому. Из окна дома опять вырывался луч света, источником которого, по всей видимости, и на сей раз являлась свеча. Подойдя к двери, я постучал. Затем после моей второй и третьей попытки достучаться до паромщика, я толкнул дверь, которая, к моему большому удивлению, оказалась не заперта. Итак, войдя в распахнувшуюся передо мной дверь, я прошел в самый конец комнаты и увидел на кровати спящего паромщика, который был мертвецки пьян.
— Эй! — начал я хлопать паромщика по щекам, — эй, очнись!
В ответ не последовало ровным счетом ничего, кроме какого-то нечленораздельного монолога, относящегося непонятно к кому и по какому поводу. Конечно, добиваться от него пробуждения или тем более переправы было просто бесполезно, да и не так уже безопасно для моей собственной жизни. Поэтому, оставив свои тщетные попытки, я взял со стола фонарь с еще горевшим внутри фитилем и направился к лодке. На улице было уже достаточно темно и малолюдно, чтобы я мог беспрепятственно воспользоваться его лодкой. Поставив фонарь в лодку и отвязав веревку, удерживающую судно у берега, я забрался внутрь и, оттолкнувшись от илистого дна реки, медленно двинулся в путь. Вода была как всегда, спокойная и чистая. Чистая настолько, насколько это позволял крупный город типа Лондона, но, по крайней мере, во тьме, воды ее выглядели действительно прозрачными. Сегодня было немного прохладней, да оно и понятно, ведь на исходе был уже октябрь — месяц опадающих листьев и пронизывающих ветров. Дневной инцидент с Шери был для меня крайне неприятным, и поэтому я все еще обдумывал это событие. Шери была, безусловно, барышней приятной и милой, но мысли мои с каждым днем все более занимала личность мисс Стоун. Не знаю, было бы правильным для меня вернуться в таверну и загладить перед малышкой Шери свою вину, руководствуясь лишь побуждениями плоти?
Тем временем, незаметно для себя самого, я добрался до берега. Выйдя на землю, я закрепил лодку за толстый железный прут, торчащий возле берега и служащий, по всей видимости, для той же цели и паромщику, и многим другим приплывающим к этому угрюмому месту, и направился туда, где вчера встретил тюремщика. Подойдя к той же двери с маленьким окошечком, я постучал. Ставня скрипнула, и через секунду я увидел лицо вчерашнего тюремщика.
— Вы помните меня? Я приходил сюда вчера.
— Помню, помню.
— Вам удалось что-нибудь выяснить?
— Удалось.
— Ну так не тяните! — прикрикнул я, не выдержав накала собственных эмоций.
— Казнят твоего приятеля.
— Что!? — крикнул я, схватившись за оконную решетку.
— Тихо! Не ори ты! Скоро он будет казнен на центральной площади.
— Но за что, в чем его обвиняют?
— О, знаешь, как много прегрешений на совести твоего дружка! — сказал тюремщик, слегка ухмыльнувшись.
— Например?
— Этот моряк промышлял воровством! Только одного этого достаточно, чтобы его казнить. Наша королева не терпит воров, их казнят безапелляционно!
— И это все?
— Нет, отчего же, там еще разбои, грабежи…
— Мне надо его увидеть! — сказал я, прильнув к решетке тяжелой двери, — я заплачу тебе, мне надо поговорить с ним, слышишь!
— Да увидеть-то можно, через пару дней на площади, — сказал тюремщик, сделав попытку пошутить, но, заметив выражение моего лица, по-видимому, не очень дружелюбное, мгновенно прекратил свой смех и, серьезно посмотрев на меня через железные прутья, сказал: — Думаешь, я не понимаю тебя, предатель Ее Величества! Ты хочешь помочь ему бежать!
— А ты значит верноподданный, продающий за пару золотых монет протокол суда!
— Ну, ты попридержи язык! А то я тебе его подрежу! Да еще брошу в соседнюю камеру, как изменщика.
— Ну хорошо, я заплачу больше! Неужели тюремщики стали отказываться от лишних золотых монет!?
— Да не сможешь ты ему ничем помочь!
— Почему?
— Да потому, что через некоторое количество часов он даже до эшафота дойти не сможет.
— Что это значит? — удивился я.
— Да он даже убежать уже не сможет!
— Объяснись!
— Да все просто. Этого твоего приятеля видели на могиле дочери Чарльза Рэмона, местного торговца и богатого человека, а его дочь, между прочим, была убита этим «мессией Божьим», так приятеля твоего признали его подельником! Жаль, второго никто не видел!
— Что?!
— Да, да, это выяснилось сегодня на судебном процессе.
— Этого не может быть.
— Да может, он сам во всем признался.
— Признался… Джек?
— Да, признался, ну, правда, после помощи одного нашего умельца, — сказал он, усмехнувшись в унисон с еще несколькими голосами за дверью.
— Какого еще умельца?
— Да палача, палача, кого же еще? — сказал он, опять громко расхохотавшись с другими тюремщиками, охранявшими вход, а может быть, и выход из этого страшного места.
— Так его пытали?
— Пытали, пытали, так что отбегался твой приятель, — услышав это, я немного отшатнулся от двери, так как подобный ход событий ввел меня в шок.
В голове за пару секунд перелистался весь наш диалог с тюремщиком, затем первая встреча с Джеком и его помощь, неоценимая для меня. Воображение вырисовало совершенно страшную картину, которая, по всей видимости, была ничем иным, как реальностью. Я знал жесткость нашего времени, знал и про пытки, и про казни, знал, но никогда не соприкасался и не сталкивался с этим так близко, как сейчас. Уж не знаю, подействовало ли это на меня в связи с моей чрезмерной впечатлительностью или в связи с прирожденной любовью к правде, но я чувствовал, как кровь вскипала внутри моих жил, разжигая мое сердце и нрав.
Перелистав все эти мысли в голове и услышав еще раздающийся смех тюремщиков, я быстро очнулся от своего состояния и, выхватив мушкет, который, учитывая нынешние времена, был всегда при мне, так же как и небольшой кинжал, подаренный мне моим отцом, ринулся к решетке, чтобы, по крайней мере, отомстить этим обидчикам и наглецам. И дело тут было даже не столько в самом Джеке, сколько в принципиальности данного вопроса. Меня всегда поражали люди, которые, будучи наделены хоть малой каплей власти, позволяли себе принижать чужое достоинство, а то и жизнь. А здесь было просто неприкрытое насмехательство над судьбой Джека, человека, которого они даже не знали, но все же не преминули высказать свое никчемное мнение. Итак, ринувшись, я схватился одной рукой на решетку дверного окна, в то время как ногой принялся неистово быть в дверь, выкрикивая угрозы в адрес обидчиков:
— Эй ты! Пес трусливый, выходи!
— Пошел прочь отсюда!
— Спрятались за дубовые двери городской тюрьмы! Боитесь показать нос за их пределы! — не выдержав, по всей видимости, продолжающих сыпаться угроз и оскорблений в свой адрес, тюремщики отворили дверь и бросились на меня, словно охотничьи псы, натравленные на кабана. Бой был нешуточный.
— Ты несчастный предатель Ее Величества! — выкрикивали тюремщики, нанося тяжелые удары по моему привыкшему уже за долгое время телу. — Я противник таких как ты! — вдруг видя, что тюремщики начинают явно уступать мне в бою, их друзья, или лучше сказать соратники, прибежали на помощь, сделав таким образом бой явно неравным и явно не в мою пользу.
Четверо против одного, к тому же, эти четверо были вооружены до мочек своих ушей. Удары начали обрушиваться на меня со всех сторон. Но, выстрелив в одного из них из своего мушкета, мне удалось несколько уравнять наши шансы, нанеся этому несчастному не смертельную, но все же неприятную рану в область бедра. Вдруг я почувствовал удар чем-то острым, а точней режущим сначала по плечу, а затем в область живота. Белая рубашка мгновенно начала приобретать красно-рубиновый цвет от кровоточащих на теле ран. Выхватив свой кинжал, я воткнул его в шею одного из тюремщиков, его горячая кровь брызнула мне в лицо, омывая меня, словно воды, падающие с небес. Но чувствуя, что силы оставляют меня вместе с кровью, вытекающей из ран, я принял решение отступать.
