И у каждого прилавка – торговцы, нахваливающие свой товар, старики, прибывшие сюда до рассвета в тяжелогруженых грузовиках. Лица их напоминали изборожденную складками хорошо выделанную кожу, черную или темно-коричневую, – кажун, кубинцы, временами даже азиаты. Рынок, на взгляд Заха, был одним из наиболее культурно и этнически разношерстных мест города. Хорошая карма для места, куда еще каких-то две сотни лет назад за утренними покупками приходили рабы.
У каждого торговца товар был самый лучший, самый свежий, самый дешевый; все и каждый заявляли об этом один громче другого, пока настойчивая многоголосая хвала фруктам и овощам не поднималась к сводам, чтобы спиралями разойтись меж каменных колонн. Товар вам здесь продадут штучно или за фунт и весь, черт побери, сразу, если захотите.
Но Заху хотелось иного. Он шел через рынок, присматриваясь, по не покупая, пока не достиг раскинувшейся на задах барахолки. Здесь товары бывали или ветхие и обшарпанные, или странные и причудливые. Столы ломились от ракушек на магнитах и керамических раков-солонок, а между ними стояли козлы, с которых торговали кожаными украшениями, сапожными ножами, эфирными маслами и пучками благовонных палочек и подозрительными с виду кассетами, записанными с CD-диска, что купил недавно продавец.
Некоторые торговцы приветственно кивали Заху. Вот Гарретт -нервный парнишка с обесцвеченными перекисью волосами и трагическими глазами ангела. Гарретт рисовал картины, слишком страшные для жаждущих портрета толп с Джексон-сквер; на столике перед ним были разложены распятия-подвески и светоотражающие очки. Торговля шла бойко. Вот пурпурноволосая Сирена,пахнущая пачулями жрица неведомой богини, счастливо кивает над своим алтарем пиратских “Cure” и “Nirvana”. Сирена безмятежна, как само ее имя, пока какой-нибудь ни о чем не подозревающий нечистый на руку покупатель не сочтет ее легкой добычей!
Тогда она как хлыст разворачивалась единым змеиным движением, одной рукой забирая в захват несчастного вора, а другой высвобождая свой товар. Вот похожая на привидение Лареза с черной подводкой а-ля Клеопатра: эта худышка в рваном бархатном платье читала Таро на площади – когда не продавала на рынке самодельных кукол-вуду. Особой прибыли ее гадания не приносили: она рассказывала клиентам столько плохого и так часто попадала в точку, что клиенты почти всегда требовали деньги назад,и она всегда их возвращала – но обязательно с числом, нацарапанным на банкноте нестираемым маркером, день и год – иногда в далеком будущем, иногда зловеще близко.
Зах бегло оглядел столы и прилавки. Вывеска каждый день кочевала с места на место, но всегда у кого-нибудь да была. Наконец он заметил, что она приклеена к столу со шляпами, за которым стоял тощий молодой человек с лицом цвета черного кофе и копной дредок, которые как змеи будто вырастали из макушки его черепа и, извиваясь, спускались до середины спины. Дредки были перевиты пурпурными, красными, желтыми и зелеными нитками – цвета Расты и Марди Гра. Этот джентльмен проходил под сладкозвучным именем Дугал Сен-Клер. Аккуратно отпечатанная благопристойная вывеска, приклеенная скотчем к краю его стола, гласила: ПОМОГИТЕ НАМ В БОРЬБЕ ПРОТИВ НАРКОТИКОВ! ЗАРАНЕЕ БЛАГОДАРНЫ ЗА ЛЮБОЕ ПОЖЕРТВОВАНИЕ.
– Захария! По-моему, тебе нужна шляпа, дружище!
Дугал замахал Заху, и лицо его расплылось в усмешке, такой же солнечной и укуренной, как и его родная Ямайка. Голос у него был глубокий и веселый, а акцент – будто темный сладкий сироп. Из беспорядочной кучи на столе Дугал выхватил широкополую черную шляпу. Это оказалась шляпа меноннитов, богато украшенная лентой из черной кожи и мелкими раковинами. К чести Дугала, он не попытался грубо насадить шляпу на голову Заху, а просто протягивал ему, пока Заху не пришлось взять ее. Зах повертел в руках шляпу, но не стал надевать ее. Здесь могут всучить все что угодно.
– На самом деле, – сказал он, – я хотел сделать небольшое пожертвование на правое дело.
– Во-во, друга. Нет проблема.
Дугал даже не протянул руку, а просто придвинул ее к краю стола, где она была доступна на случай, если кому-нибудь вздумается что-нибудь в нее сунуть. Вынув незаметно из кармана две двадцатки, Зах подсунул их под неподвижную ладонь. Темные глаза Дугала скользнули по руке, посчитав сумму в момент исчезновения денег. Запустив руку под стол, он извлек оттуда толстую брошюру, которую и протянул Заху: “Опасности марихуаны” – да уж, зомби из пропаганды в наши дни действительно превзошли самих себя по части воображения. Зах убрал брошюру в карман.
Отвинтив крышку термоса, Дугал щедро плеснул в пластиковый стаканчик дымящегося черного кофе. Насыщенный цикорием запах коснулся ноздрей Заха. Увидев, как он ежится, Дугал протянул ему стаканчик.
– Допивай, друга. Утром взял свежим из “Кафе дю Мон”.
У Заха руки чесались взять стаканчик. Он знал, каким теплым и умиротворяющим будет этот стаканчик на ощупь, знал, как плавно прокатится по языку вкус медленно обжаренного кофе. К несчастью, он знал, и каковы будут последствия: как сердце у него забьется о грудную клетку, будто пленный зверь, как начнет точно губка высыхать мозг, как глазные яблоки станут словно гудеть и подрагивать в глазницах.
– Не могу больше пить кофе, – признался он. – Когда-то я его любил, но сейчас меня от него только трясет.
Тяжелые брови Дугала сошлись у переносицы в искреннем ужасе.
– Но у нас же почти самый лучший джава в мире! Только глотни – и он тебя живо поправит.
– Я даже бескофеиновый пить не могу, – печально отозвался Зах. – У меня слишком богатое воображение.
– Тебе двадцать?
– Девятнадцать.
– И ты перестал пить кофе…
– Когда мне было шестнадцать.
Дугал покачал головой. У лица его заколыхались слегка разлохматившиеся концы дредок.
– Во-во, тебе надо расслабиться. Если бы я не смог пить новоорлеанского кофе, я бы вносил пожертвований даже больше,чем ты.
– Так какой самый лучший?
– Ямайская “голубая гора”, друга. Жуй по утрам пирожки с соленой рыбой, пей две-три чашки “голубой горы” и живо избавишься от черных кругов под глазами.
Ага, подумал Зах, и умри от сердечного приступа, не дожив до двадцати пяти.
Они еще пару минут поболтали (“Вечеринка сегодня, – сообщил ему Дугал, – полно хороших ребят закинут трип у Луи”. Что в переводе означало: сколько получится – от трех до двадцати – человек собираются сегодня ночью закинуться кислотой на кладбище Святого Людовика.). Когда Зах уже прощался, намереваясь уходить, Дугал остановил его:
– Берешь шляпу? Полцены – нет проблема.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
