Не получив ответа, он повторил, уже без улыбки:
– Очень тяжкие… С этой точки зрения нет никакой возможности снять с вас вину.
В голосе юриста, в его поведении ощущалось какое-то возбуждение. Преступник, которого ему предстояло защищать, не пугал молодого человека и не вызывал у него отвращения. Напротив, дело его как будто интересовало. Жак внезапно понял: Вонг-Фат добровольно предложил свои услуги, чтобы пообщаться с «чудовищем».
– Есть только один путь: настаивать на невменяемости. Это единственный способ избежать высшей меры. Вы получите пожизненный срок. Но, если налицо будут признаки выздоровления, лет через десять можете рассчитывать на освобождение по заключению экспертной комиссии.
Реверди молчал. Китаец откашлялся:
– В этом смысле ваш небольшой срыв в Папане сыграл весьма положительную роль. Так же, как ваше пребывание в Ипохе. Жаль, что вы не остались в клинике. – Он сжал кулак. – Если бы мне удалось найти дурака, который вас оттуда выпустил, я…
– Это я сам.
При звуке его голоса Джимми подскочил.
– Я попросил, чтобы меня перевели в Канару.
– Я не знал… Это очень неприятно… С точки зрения такой линии защиты.
– Я не стану добиваться признания невменяемости. Я не сумасшедший.
Вонг-Фат расхохотался так, что буквально повалился на стол. Он вдруг стал похож на расшалившегося плохого ученика.
– Но это единственный способ избежать виселицы!
– Послушайте, – отрезал Реверди (он по-прежнему сидел неподвижно, так что ни одно звено цепи даже не звякнуло). – Я никогда не вернусь в Ипох. Я не нуждаюсь в лечении.
Китаец нахмурился:
– Так что же вы собираетесь сделать? Признать свою вину?
– Нет.
– Но не станете же вы утверждать, что невиновны?
– Я ничего не буду утверждать. Я ничего не скажу. Пусть правосудие делает свою работу. Меня это не касается. Кстати, я не стану отвечать ни на один вопрос.
Джимми барабанил пальцами по своему старому портфелю – к такому он был не готов. Его кадык вибрировал, как шарик бильбоке. Он искоса посмотрел на Реверди, потом решился на новую попытку:
– Пока что надо, чтобы вы пообещали одну вещь. – Он заговорил доверительным тоном. – Не позволяйте никому входить с вами в контакт. Особенно людям из французского посольства! Они захотят назначить консультанта. Французского адвоката, который начнет вмешиваться в это дело. Это произведет очень скверное впечатление на суд. Малайские судьи чувствительны к вещам подобного рода.
Жак молчал, но теперь его молчание могло быть истолковано, как согласие.
– И разумеется, – продолжал адвокат, – никаких журналистов. Никаких заявлений, никаких интервью. Пока что надо затаиться. Вы понимаете.
– Я тебе только что сказал. Я не буду разговаривать. Ни с судьей. Ни с журналистами. Ни с тобой.
Вонг-Фат напрягся. Реверди изменил тон:
– Если только ты сам мне кое-что не расскажешь.
– Простите?
– Если хочешь от меня откровений, сначала докажи мне, что ты сам со мной откровенен.
– Я не понимаю, что вы…
– Тс-с, – прошептал Реверди, прикладывая палец к губам. Его цепи звякнули в первый раз.
Китаец рассмеялся. Очень громко, преувеличенно громко: явный признак смущения.
– Ты родился в Малайзии?
Джимми утвердительно кивнул.
– В какой провинции?
– Перак. Камерон-Хайлэндс.
Реверди знал некоего Вонг-Фата в Камерон-Хайлэндс. Возможно ли, чтобы случай…
– Чем там занимается твой отец?
– У него ферма по выращиванию…
– Бабочек?
– Да. Вы… Откуда вы знаете?
Реверди в первый раз улыбнулся:
– Я знаю твоего отца. Я у него когда-то покупал продукцию.
Китаец казался совершенно растерянным.
– Ка… Какую продукцию?
– Вопросы задаю я. Ты рос там, в лесу?
– До пятнадцати лет, – неохотно ответил Джимми. – Потом я продолжил учебу в Англии.
– И ты вернулся в страну?
– В двадцать лет. Чтобы закончить юридический в Куала-Лумпуре.
– Потом?
– Вернулся домой. В Камерон-Хайлэндс.
Подобное возвращение в глушь выглядело странно. «Навороченное» общество Куала-Лумпура очень ценило холмы Камерон-Хайлэндс, но только как место отдыха. Жак не мог себе представить адвоката, заживо похоронившего себя в лесу.
– Я там родился, – добавил Джимми, словно почувствовав скепсис своего собеседника.
Реверди задумался. Порядочность этого толстого отсталого подростка вызывала у него все больше сомнений.
– Ты там шляешься по округе?
– По округе?
– Вокруг Камерон-Хайлэндс, гуляешь там?
– Ну, когда как. В выходные…
Жак уловил странный запах. Что-то кисловатое, перебивавшее духи китайца. Запах страха. Он продолжал:
– Куда ты ездишь?
– На север.
– На границу с Таиландом?
Джимми корчился на своем стуле. Запах усиливался. Молекулы тревоги парили в воздухе. Реверди настаивал:
– Почему именно туда?
– Чтобы… чтобы ловить бабочек.
– Что за бабочки?
Джимми не ответил.
– Такие маленькие киски, хорошенькие, тепленькие? – предположил Реверди.
– Что? Я… я не понимаю, что вы хотите сказать… это абсурд.
Китаец, дрожа, закрыл свой портфель. Жак уставился на его толстые ручки, и вдруг перед ним встала картина: тот же толстяк, только помоложе, мастурбирует в папашиных вольерах, среди бабочек, скарабеев, скорпионов, тихонько получает удовольствие под жужжание насекомых. Представив себе это зрелище, он понял, что китаец у него в руках – отныне он стал заложником его интеллекта. Он отчеканил:
– С девяностых годов, когда появился СПИД, малайцы привозят к тайской границе девственниц. Насколько я знаю, девочку можно лишить невинности за пятьсот долларов. Немного для такого богатенького, как ты…
– Вы ненормальный.
Вонг-Фат встал, но Реверди поймал его за запястье и заставил сесть. Жест был настолько быстрым, что охранник не успел даже дернуться. Жак прошептал:
– Скажи мне, что это неправда! Что ты каждый уикенд не ездишь искать себе девчушек. В Керох, Танах-Хитам, Кампонг-Калай. За это стоит заплатить. Еще бы: какое удовольствие потрахать этих малышек, без презерватива!
Китаец молчал. Его глаза бегали, как будто он искал убежища на полу. Реверди медленно взял его за руку и мягко сказал:
– Ты не должен ни о чем сожалеть, Джимми.
Китаец поднял глаза. По его щекам катились крупные слезы.
– Знаешь эту фразу из «Риндзай Року»? «Если встретишь Будду, убей его; если встретишь своих родителей, убей их; если встретишь своего предка, убей предка! И только тогда ты получишь избавление!» Ты должен все принимать. Никогда не стыдись, понимаешь?
Он увидел, как в зрачках Джимми блеснул огонек надежды. Вот за чем он пришел сюда: он хотел приобщиться к злу.
Жак выждал минуту в полной тишине, чтобы дать ему перевести дух, потом заговорил опять:
– Теперь моя очередь.
Китаец заерзал на стуле. Он выглядел, как человек, которому наконец разрешили сойти с раскаленных углей.
– Встань и зайди мне за спину.
После длительных колебаний Вонг-Фат повиновался. Охранник выпрямился; он внимательно наблюдал за сценой. Джимми сделал в его сторону успокаивающий жест.
– Посмотри на мой затылок.
Он чувствовал прерывистое, сдавленное дыхание человека, стоящего за его спиной. Он чувствовал едкий, вязкий запах его пота. И в то же время он наслаждался сухостью собственной кожи. Она не выделяла влагу. Его стриженные ежиком волосы не склеивались. Он принадлежал к минеральному миру.
– Что ты там видишь?
– Я… след.
– Какой след?
– Полоску. Вроде шрама, где не растут волосы.
– Какой формы этот шрам?
Молчание. Он догадывался, что китаец, склонившись над его затылком, тщательно подбирает слова.
– Я бы сказал… как петля, спираль.
– Садись обратно.
Джимми вернулся на свое место, он выглядел спокойным. Реверди заговорил своим самым внушительным тоном – так он говорил на своих курсах дайвинга:
– Это не шрам. Не в том смысле, который ты имел в виду. Наружной раны не было. Это облысение.
– Облысение?
– После психологического потрясения в каком-то месте черепа волосы больше не растут. Кожа сохраняет следы травмы.
– Какой… какой травмы?
Реверди улыбнулся:
– Этого я тебе сегодня не скажу. Ты просто должен понять, что, когда я был ребенком, со мной кое-что случилось. После этого потрясения я и храню этот рисунок, запечатленный на моей коже. Петлю, напоминающую хвост скорпиона.
Китаец сидел разинув рот от изумления. Его кадык больше не двигался, он забывал сглатывать слюну.
– Любой другой отрастил бы волосы, чтобы закрыть эту метку. Но не я. Ослабляет только та рана, которую ты скрываешь.
Китаец не сводил с него глаз. Он часто моргал, словно его слепила лампа.
– Моя рана – это не признак слабости. И не увечье. Это знак силы, и весь мир должен увидеть и принять его. Никогда ничего не прячь, Джимми. Ни своих желаний, ни своих грехов. Твой порок, твоя страсть к девственницам – вот след, который ты оставишь в мире.
