– Острых ощущений? – Сергей чуть опустил лицо, и мне показалось, что коротко остриженные жесткие волосы на его темени шевельнулись. После короткой паузы он добавил: – Этого добра я испытал столько, что на несколько жизней хватит.
– А что ты сам чувствуешь, изо дня в день находясь среди смертников?
– Смертники – это точно, – без усмешки ответил Сергей. – Мы их так называем по привычке, но по сути они смертники. Зона для смертников – это серьезное испытание для любого, кто окажется по ту сторону колючей проволоки. И для тех, кто тут служит, и для тех, кто сидит. Понимаете, восприятие жизни меняется. Вы там еще не были?
– Нет, я только вчера приехал, с начальством вашим встречался. На промзоне был, цеха смотрел…
– Ну, это вы в раю были, – покачал Сергей головой.
Я с сомнением посмотрел на парня. Сидит вроде спокойно, уверенно, а вещи говорит страшные. Что это он? Кичится тем, что у него самая трудная на свете работа? Или уже надлом наметился? А выглядит сильным человеком… Может, «на публику работает»? Знавал я таких еще по армии и после. Есть такие любители потравить байки на тему «знаешь, где я служил» и «не приведи господь кому еще испытать то, что я испытал». Меня самого по молодости подмывало о службе подзагнуть.
Кстати, здесь, в колонии, я испытал кое-какие чувства, знакомые мне по службе на флоте. Я ведь три года отбарабанил. Шесть месяцев, правда, в «учебке», а вот два с половиной года в железной коробке БПК – большого противолодочного корабля. Везде сталь: и под ногами, и над головой, и стены вокруг. Поначалу на психику очень действовало, но постепенно служба наладилась, нервы в порядок пришли. А ведь там тоже без команды ни шагу, и дисциплинка не дай боже. Но мы находили отдушины. Как ни странно покажется тем, кто не служил, но именно от монотонной рутины и тоски по дому отвлекали боевые дежурства. А еще тренажерный зал. Так что мои бицепсы и мощный торс остались еще с флота. У нас это называлось «умерщвлением плоти».
– У нас тут одинаковые шансы «съехать с катушек», – продолжал говорить Сергей, – и у зэка, и у охранника. Вы сейчас это ощутите на себе, что не в зону входишь, а в другой мир. Это как вход в ад, а мы нужны, чтобы черти не разбежались.
– И отношение к ним соответственное?
– Конечно, соответственное. Если за людей их будешь держать – сам не выживешь.
– Бывает, что и не сдержишься? – попытался я намекнуть.
– Нет, бить, издеваться запрещено категорически, – серьезно ответил Сергей. – Да и не станет этого никто делать.
– Почему?
– Сами поймете. Вот побудете там часок-другой – и поймете. Главное – думать о них как о людях невозможно. Да и нельзя. Сегодня пожалеешь, завтра – в глаза заглянешь, послезавтра – дрогнешь, повернешься спиной… И все. Это дрессировщик в цирке может себе позволить к хищнику спиной повернуться. Но там он своего тигра или льва вырастил, с рук кормил. Там хищник может напасть по вполне объяснимым причинам, и их очень мало, этих причин. А у нас все гораздо хуже. Нам смертельно опасно вообще поворачиваться к ним спиной.
– И что же, ни у кого из охраны, из контролеров нет ни капельки сострадания? Ведь есть, наверное, и раскаявшиеся?
Сергей так нехорошо улыбнулся, что у меня возникло непроизвольное желание отодвинуться даже от него.
– Если они почувствуют в тебе слабину, то опомниться не успеешь.
– Нападут?
– Могут даже без физического воздействия обойтись, просто начнут душу выматывать – здесь этому искусству быстро учатся. Если в тебе слабина есть, то служить здесь лучше не суйся. Через пару лет в такой атмосфере станешь готовым клиентом для психушки. Нельзя тут относиться к заключенным как обычно. Потому что это не люди. И не звери. Это хуже.
Я слушал то, что сейчас говорил мне Сергей, и пытался относиться к его словам скептически. Но в то же время уже чувствовал, что мой скепсис улетучивается и улетучивается. Наверное, мрачность его рассказа накладывалась на мрачность моих ощущений. И даже не эмоциональных – я уже физически ощущал, что сквозь тоску и унылость колонии просачивается что-то зловещее, угнетающее своей безысходностью, обреченностью. Что-то давящее, как бетонная плита. И еще – огромное напряжение, боль.
Почему-то мне вспомнилось прочитанное ранее об аде. Некто высказывал свое мнение, что в аду грешники испытывают отнюдь не физические муки. Этот некто полагал, что ад есть именно чистилище в полном смысле этого библейского понятия. И очищающий огонь отнюдь не физическое пламя, а огонь внутренний, сжигающий, а точнее жгущий, изнутри. Грешники в аду очищаются, претерпевая муки душевные, муки раскаяния, сожалея о содеянных при жизни грехах. И вспомнилось мне все это, как я теперь догадался, именно потому, что я физически ощущал душевные муки, эмоциональный негативный накал, который исходил именно отсюда – из-за трехметровой стены спецучастка ПЛС.
Сергей провел меня все через тот же стандартный предбанник. То же окошечко, куда я сдал мобильник, паспорт. Опять мысленно пробежал по своей одежде, вспоминая, нет ли при мне чего режущего и колющего. Опять получил жестяной жетончик, опять под действием электропривода отъехала дверь из толстых железных прутьев. И опять, как и в прошлый раз, когда меня водили на экскурсию на промзону, мне предстояло шагнуть на территорию зоны, но теперь уже другой. И я замер на месте. Сергей обернулся и уставился на меня, ожидая, когда я выйду следом, а я не мог сделать этого последнего шага, после которого со зловещим стуком встанет на место тяжелая решетчатая дверь и отсечет меня от остального мира.
Черт бы побрал мою эмоциональность! Я опять очень остро ощутил, что для преступников, совершивших тягчайшие преступления, все, что было до этого порога, – было еще жизнью. Там оставался процесс следствия, там были камеры СИЗО, была машина, возившая их на суд, пересылка, поезд. То есть все это было еще частью человеческого мира. А вот то, что они наверняка осознавали на этом (или другом, через который их сюда вводили) пороге, – что это всё, что это навсегда, что это окончательно и бесповоротно. Что отсюда им дороги назад нет, что здесь они проведут остаток своих дней. Мне стало жутко.
Lansciate ogni asperanza voi ch’entrate – оставьте всякую надежду, сюда входящие! Такую надпись разместил над воротами, ведущими в ад, великий флорентиец Данте Алигьери. И написал он свою «Божественную комедию» примерно в моем возрасте. Экскурсия в ад? Ну, что же, такая у меня работа! И я сделал шаг вперед.
Все то же, все те же неприметные вышки, которые мне запретили фотографировать, та же контрольная полоса по периметру для патрулирования. Услышав лай собаки, я вспомнил, что пару дней назад вычитал афоризм: «Друзья человека стерегут врагов человечества». И сказано это было применительно к спецзонам. Вспомнил я это, потому что увидел перед собой не совсем то, что ожидал. Не типичный концлагерь, какими их показывали в фильмах, – хотя там, говорят, на территории охраны тоже были цветники. То, что предстало передо мной, было больше похоже на общежитие или старые, виденные на фотографиях ЛТП для алкоголиков.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
