— Это пикник, — пояснил мрачно Онкельскрут. — Она говорит, что сегодня мы может делать все, что нам вздумается.
Вот Филифьонка разлила по тарелкам овсяный суп. Дул холодный ветер, и суп покрывался пленкой жира.
— Ешь, не стесняйся, — сказала Филифьонка и погладила хомсу по голове.
— Почему это мы должны обедать на дворе? — жаловался Онкельскрут, показывая на жирную пленку в тарелке.
— Жир тоже нужно съесть, — приказала Филифьонка.
— Почему бы нам не уйти на кухню? — затянул опять Онкельскрут.
— Иногда люди поступают, как им вздумается, — отвечала Филифьонка, — берут еду с собой или просто не едят! Для разнообразия!
Обеденный стол стоял на неровном месте, и хемуль, боясь пролить суп, держал свою тарелку двумя лапами.
— Меня кое-что волнует, — сказал он. — Купол получается нехорошим. Хомса выпилил неровные доски. А когда их начинаешь подравнивать, они получаются короче и падают вниз. Вы понимаете, что я имею в виду?
— А почему бы не сделать просто крышу? — предложил Снусмумрик.
— Она тоже упадет, — сказал хемуль.
— Терпеть не могу жирную пленку на овсяном супе, — не успокаивался Онкельскрут.
— Есть другой вариант, — продолжал хемуль, — можно вовсе не делать крышу. Я вот тут сидел и думал, что папа, может быть, захочет смотреть на звезды, а? Как вы думаете?
— Это ты так думаешь! — вдруг закричал Тофт. — Откуда тебе знать, что папа захочет?
Все разом перестали есть и уставились на хомсу.
Хомса вцепился в скатерть и закричал:
— Ты делаешь только то, что тебе нравится! Зачем ты делаешь такие громоздкие вещи?
— Нет, вы только посмотрите, — удивленно сказала Мюмла, — хомса показывает зубы.
Хомса так резко вскочил, что стул опрокинулся, и, сгорая от смущения, хомса залез под стол.
— Это хомса-то, такой славный, — холодно сказала Филифьонка.
— Послушай, Филифьонка, — серьезно заявила Мюмла, — я не думаю, что можно стать Муми-мамой, если вынесешь кухонный стол во двор.
И Филифьонка вскипела.
— Только и знаете: «Мама — то, мама — это»! — кричала Филифьонка, вскакивая из-за стола. — И что в ней такого особенного? Разве это порядочная семья? Даже в доме не хотят наводить чистоту, хотя и могут. И даже самой маленькой записочки не пожелали оставить, хотя знали, что мы… — Она беспомощно замолчала.
— Записка! — вспомнил Онкельскрут. — Я видел письмо, но куда-то его запрятал.
— Куда? Куда ты его запрятал? — спросил Снусмумрик.
Теперь уже все встали из-за стола.
— Куда-то, — пробормотал Онкельскрут. — Я, пожалуй, пойду опять ловить рыбу, ненадолго. Этот пикник мне не нравится. В нем нет ничего веселого.
— Ну вспомни же, — просил хемуль. — Подумай. Мы тебе поможем. Где ты видел письмо в последний раз? Подумай, куда бы ты его спрятал, если бы нашел сейчас?
— Я в отпуске, — упрямо ответил Онкельскрут, — и я могу забывать все что хочу. Забывать очень приятно. Я собираюсь забыть все, кроме некоторых мелочей, которые очень важны. А сейчас я пойду и потолкую с моим другом — предком. Он-то знает. Вы только предполагаете, а мы знаем.
Предок выглядел так же, как и в прошлый раз, но сейчас у него на шее была повязана салфетка.
— Привет! — сказал Онкельскрут, покачав головой и притопывая. — Я ужасно огорчен. Ты знаешь, что они мне сделали? — Он немного помолчал. Предок тоже покачивал головой и притопывал. — Ты прав, — продолжал Онкельскрут, — они испортили мне отпуск. Я, понимаешь, горжусь тем, что мне удалось так много всего забыть, а теперь вдруг, извольте, велят вспомнить! У меня болит живот. Я так зол, что у меня заболел живот.
В первый раз Онкельскрут вспомнил про свои лекарства, но он забыл, куда их подевал.
— Они были в корзинке, — повторил хемуль. — Он говорил, что лекарства у него в корзинке. Но корзинки в гостиной нет.
— Может быть, он забыл ее где-нибудь в саду, — сказала Мюмла.
— Он говорит, что это мы виноваты! — закричала Филифьонка. — При чем тут я? А я-то еще угощала его горячим смородиновым соком, который ему так нравится!
Она покосилась на Мюмлу и добавила:
— Я знаю, что Муми-мама подогревала сок, когда кто-нибудь болел. Но я все-таки сварила его на всякий случай.
— Прежде всего я прошу всех успокоиться, — заявил хемуль, — и я скажу, что каждому нужно делать. Стало быть, речь идет о бутылочках с лекарствами, бутылочке коньяка, письме и восьми парах очков. Мы разделим сад и дом на квадраты, и каждый из нас…
— Да, да, да, — поддакнула Филифьонка. Она заглянула в гостиную и с тревогой спросила: — Как ты себя чувствуешь?
— Неважно, — отвечал Онкельскрут. — Как можно себя чувствовать, когда тебе предлагают суп с жирной пленкой и не дают ничего спокойно забывать? — Он лежал на диване, укрывшись целым ворохом одеял, на голове у него была шляпа.
— Сколько тебе лет, собственно говоря? — осторожно спросила Филифьонка.
— Умирать я пока не собираюсь, — весело заявил он, — а тебе-то самой сколько лет?
Филифьонка исчезла. Повсюду в доме открывались и закрывались двери, из сада доносились крики и беготня. Все думали только об Онкельскруте.
«Эта корзинка может оказаться где угодно», — думал Онкельскрут беспечно. В животе у него больше не крутило.
Вошла Мюмла и примостилась к нему на край дивана.
— Послушай, Онкельскрут, — сказала она, — ты такой же здоровый, как я. Ничего у тебя не болит, сам знаешь.
— Возможно, — отвечал он. — Но я не встану до тех пор, пока мне не устроят праздник. Совсем маленький праздник для такого пожилого, как я, и который справился с болезнью!
— Или большой праздник для Мюмлы, которая хочет танцевать! — тактично добавила Мюмла.
— Ничего подобного! Огромный праздник для меня и предка! Он уже сто лет ничего не праздновал. Сидит себе в шкафу и горюет.
— Если ты веришь этому, значит, можешь верить чему угодно, — сказала Мюмла, ухмыляясь.
— Нашел, нашел! — закричал за окном хемуль. Двери распахнулись, все сбежались в гостиную, сгорая от любопытства. — Корзина была под верандой! — радостно объяснил хемуль. — А лекарство стояло на другом берегу реки.
— Ручья, — поправил Онкельскрут. — Сначала подайте мне лекарство.
Филифьонка налила ему капельку в стакан, и все внимательно следили за тем, как он пьет.
— Может, ты съешь по одной таблетке из каждого пакетика? — спросила Филифьонка.
— И не собираюсь, — ответил Онкельскрут и со вздохом откинулся на подушки. — Только не вздумайте говорить мне неприятные вещи. Я все равно не смогу окончательно выздороветь, пока мне не устроят праздник…
— Снимите с него ботинки, — сказал хемуль. — Тофт, сними с него ботинки. Это первое, что нужно сделать, когда болит живот.
Хомса расшнуровал Онкельскруту ботинки и снял их. Из одного ботинка от вытащил скомканную белую бумажку.
— Письмо! — закричал Снусмумрик. Он осторожно расправил бумажку и прочитал: «Будьте добры, не топите кафельную печь, там живет предок. Муми-мама».
17
Филифьонка старалась не думать об удивительных существах, что жили в шкафу, и пыталась отвлечься, забыться за делами. Но по ночам она слышала слабые, еле различимые шорохи, а иногда слышалось, как кто-то нетерпеливо скребется по плинтусу. А однажды у ее изголовья тикали часы, предвещавшие смерть.
Самый приятный момент за целый день наступал для нее, когда она ударяла в гонг, созывая всех к столу, и когда выставляла в темноте на крыльцо помойное ведро. Снусмумрик играл почти каждый вечер, и Филифьонка хорошо запомнила все его мелодии. Однако она насвистывала их, лишь когда была уверена, что ее никто не слышит.
Однажды вечером Филифьонка сидела на кровати и думала, какой бы ей найти предлог, чтобы не ложиться спать.
— Ты спишь? — спросила Мюмла за дверью и, не дожидаясь ответа, вошла в комнату.
— Мне нужна дождевая вода, вымыть голову, — сказала она.
— Еще чего! — ответила Филифьонка. — По-моему, речной водой мыть ничуть не хуже. Возьми из среднего ведра. А это вода из источника. Выполощешь дождевой. Да не лей на пол.
— Я вижу, ты пришла в себя, — заметила Мюмла, ставя воду на огонь. — Между прочим, такая ты намного симпатичнее. Я явлюсь на праздник с распущенными волосами.
— На какой это праздник? — резко спросила Филифьонка.
— В честь Онкельскрута, — ответила Мюмла. — Разве ты не знаешь, что мы завтра устроим праздник в кухне?
— Вот оно что! Это для меня новость! — воскликнула Филифьонка. — Спасибо, что сказала! Стало быть, праздник, который устраивают, оказавшись вместе, отрезанные от мира, сметенные ветром жизни в один стог. А в самый разгар праздника гаснет свет, и когда его зажигают снова, видят, что в доме одним гостем меньше…
Мюмла с любопытством уставилась на Филифьонку.
