Между тем Дантес, поощряемый циничным светом, действовал всё нахальнее и нахальнее. Причём в роли сводника пособничал ему нидерландский посол в России барон Геккерен, в июле 1836 года усыновивший Дантеса. Именно Геккерен, встречая Наталью Николаевну в свете, нашептывал ей, что его сын безумно в неё влюблён, предлагал оставить мужа и уехать с Дантесом в Европу. Дома простодушная женщина пересказывала всё это Александру Сергеевичу, невольно растравляя и бередя его ревнивые чувства.
2 ноября 1836 года Наталья Николаевна, будучи приглашена своей приятельницей Идалией Полетико, пришла к ней домой, но вместо подруги застала там… Жоржа Дантеса! Молодой человек, приставив пистолет к своему виску, принялся угрожать, что, если Наталья Николаевна ему не отдастся, он застрелит себя. Приход служанки, явившейся на возникший при этом шум, разрядил ситуацию, и Пушкина поспешно покинула дом, едва не оказавшейся для неё западнёй.
Через два дня после этого события Александр Сергеевич получил одно из анонимных писем, разосланных по его ближайшим знакомым и друзьям. Это был пасквиль, в котором неизвестный клеветник назвал его рогоносцем. Изыскания, учинённые поэтом, привели его к убеждению, что источник писем – барон Геккерен. Однако дуэль с дипломатическим лицом невозможна, и Пушкин посылает вызов его приёмному сыну – Дантесу.
Как и следовало ожидать, посланник, любивший Дантеса, хотя и любовью совсем иного свойства, чем отцовская, начинает плести интригу за интригой лишь бы избавить его от дуэльной угрозы. Вплоть до того, что ищет и находит союзников даже среди близких друзей поэта – Жуковского и Вяземского. Ничего не зная по существу, ибо Александр Сергеевич к семейным тайнам относился чрезвычайно целомудренно и даже их не посвятил в детали своей трагедии, они вслед за Геккереном обвинили Пушкина в раздражительности и необоснованной ревности.
Чтобы окончательно сбить общество с толку и отвести от Дантеса вызов, посланник создаёт легенду, что Жорж влюблён не в Наталью Николаевну, а в её старшую сестру – Екатерину. Пушкин требует подтверждения. Ложь заводит Геккеренов столь далеко, что Дантес вынужден посвататься к свояченице Александра Сергеевича и в январе 1837-го с нею обвенчаться. Впрочем, поэт, чаявший этою нелепой женитьбой обнаружить перед обществом трусость француза и тем самым опозорить его, обманулся в своих расчётах. Усилиями умелых и сноровистых сплетников незадачливый молодожён опять-таки делается героем в глазах враждебного к Пушкину света. Общее мнение, что Дантес, вступая в этот непривлекательный и невыгодный для него брак, пожертвовал собой ради спасения репутации своей возлюбленной, т. е. Натальи Николаевны. Он – герой, а Пушкин – опять в презрении. Увы, увы! Не поэту тягаться с прожжёнными бестиями интриганства и клеветы.
Ну а ухаживания Дантеса продолжаются, сопровождаясь всё более нахальными выходками и всё более грубыми остротами в адрес Пушкина. И Александр Сергеевич, доведённый до крайности, пишет посланнику оскорбительное письмо, после которого дуэль становится неизбежной.
27 января на Чёрной речке близ Комендантских дач в четыре с половиной часа пополудни состоялся смертельный поединок между великим русским поэтом и мало чем примечательным французским эмигрантом. Секундировали: со стороны Пушкина – его лицейский друг полковник артиллерии Данзас, со стороны Дантеса – секретарь французского посольства Даршиак. В глубоком январском снегу была протоптана дорожка и обозначены барьеры. Противников развели на крайний след, затем по команде они стали сходиться. На линию огня поэт подошёл первым и, подняв пистолет, уже начал целиться. Но выстрел Дантеса его опередил. Пушкин упал. Однако же нашёл в себе силы для ответного выстрела. Оружие ему поменяли, так как в дуло пистолета набился снег. Подняться Александр Сергеевич не смог, не позволила нанесённая противником рана, и поэтому свой выстрел он выполнил из положения лёжа. Упал и Дантес. В пылу поединка Пушкин даже крикнул «Браво!» и подбросил пистолет, ствол которого ещё дымился. Однако противник Александра Сергеевича оказался удачливее и вскоре встал на ноги. Лёгкая контузия в руку, пуля даже не задела кости.
А вот ранение, полученное Пушкиным, оказалось куда серьёзнее. Осколки раздробленной пулею тазобедренной кости существенно повредили кишечник. Поэт был обречён. Опытнейшие медики, в том числе и личный врач Николая I Арендт, прикомандированный императором к ложу умирающего, оказались бессильны. Боли, которые испытывал Александр Сергеевич в свои последние дни и часы, были невыносимы. Однако, зная, что за стеною в соседней комнате в полубессознательном состоянии пребывает его жена, Пушкин грыз подушку или до крови закусывал руку – только бы не стонать и тем самым не увеличивать её страдания. Теперь, изнемогая от мук, но уже свободный от боевого азарта, благодарил он Провидение, что не попустило ему застрелить своего противника, своего убийцу. И это было знаком его великого очищения и высокого покаяния.
Ещё Пушкин был жив, а Жуковский уже хлопотал о царской милости для его семьи, которой вот-вот предстояло осиротеть. И главный неприятель поэта, его самый непримиримый гонитель, Николай I наконец-то решил облагодетельствовать Пушкиных, пускай и в меньшей степени, чем, скажем, овдовевшую супругу покойного Карамзина, всё-таки и долги Александра Сергеевича пообещал заплатить, и семью отходящего взять на своё попечение. Об этом император известил умирающего запиской. Пушкин был утешен. 29 января в 2 часа 45 минут его не стало. «Солнце русской поэзии закатилось» – так оповестил Россию об этой безвременной утрате Владимир Одоевский.
Когда-то в молодости Александр Сергеевич, увидев идущего навстречу замечательного польского поэта Адама Мицкевича, шутливо посторонился со словами: «С дороги двойка. Туз идёт». На что Мицкевич моментально ответил: «Козырна двойка туза бьёт». И вот, когда жизнь русского гения оборвалась, его великий польский друг сумел, может быть, единственный из современников, осознать невосполнимость этой потери: «Никто не заменит Пушкина. Только однажды даётся стране воспроизвести человека, который в такой высокой степени соединяет в себе столь различные и, по-видимому, друг друга исключающие качества».
За несколько месяцев до гибели поэт, как бы провидя её, написал стихотворение о своей посмертной судьбе, исполненное огромного внутреннего достоинства человека-творца и его великой надежды на бессмертье.
Exegi monumentum.
Я памятник себе воздвиг нерукотворный,К нему не зарастёт народная тропа,Вознёсся выше он главою непокорнойАлександрийского столпа.
Нет, весь я не умру – душа в заветной лиреМой прах переживёт и тленья убежит —И славен буду я, доколь в подлунном миреЖив будет хоть один пиит.
Слух обо мне пройдёт по всей Руси великой,И назовёт меня всяк сущий в ней язык,И гордый внук славян, и финн, и ныне дикойТунгус, и друг степей калмык.
И долго буду тем любезен я народу,Что чувства добрые я лирой пробуждал,Что в мой жестокий век восславил я свободуИ милость к падшим призывал.
Веленью Божию, о муза, будь послушна,Обиды не страшась, не требуя венца,Хвалу и клевету приемли равнодушноИ не оспоривай глупца.
И тут, как прежде в своём «Поэте», Александр Сергеевич ещё раз попытался себя предостеречь: «Хвалу и клевету приемли равнодушно и не оспоривай глупца». И опять не сумел выполнить, не сдержался. Спасительного холодного равнодушия опять не позволил Пушкину высочайший градус его пламенной поэтической души.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
