Как только Судан обрел независимость (1 января 1956 г.), суданские филологи особенно активно стали работать над изучением фольклора родной страны. Институт афро-азиатских исследований при Хартумском университете имеет специальное фольклорное отделение. Ведется собирание наследия народных поэтов. В 1958 г. Абд ал-Маджид Абдин, профессор Хартумского университета, специалист в области семитского языкознания, собрал стихи прославленного народного поэта ал-Харделло, которого называют эмиром народной суданской поэзии. Он был вождем племени аш-шукрийя[5], обитающего в местности ал-Бутана, где в древности находилось знаменитое государство Мероэ [243; 245; с. 3-23]. Поэзия ал-Харделло выражает дух бедуинской жизни и естественно — племенные интересы. Абд ал-Маджид Абдин снабдил собрание стихов ал-Харделло предисловием о жизни поэта и его творчестве.
Ученик Абд ал-Маджида Абдина, ныне профессор Хартумского университета Ибрахим ал-Харделло, внук поэта, продолжил собирание стихов своего деда. В 1971 г. он опубликовал «Диван ал-Харделло» [186]. Поэзии ал-Харделло посвящены также работы суданских фольклористов ат-Тахира Абд ал-Карима [232] (1969 г.) и Сеййида Хамида Хуррейза [222] (1976 г.). На русском языке краткие упоминания о нем есть у Н. К. Коцарева [69, т. 8, с. 220] и В. П. Демидчика [41, с. 16].
Ал-Харделло родился приблизительно в 1830 г., умер в 1917 г. Его отец Ахмед-бек Абу Синн (1790—1870) в течение десяти лет (1860—1870 гг.) был суданским губернатором Хартума и главой конгломерата племен, кочевавших между Белым Нилом и границами Эфиопии. По описанию ат-Тахира Абд ал-Карима, «поэт был высок ростом, смугл, с широким лицом, на правой щеке у него рубец, говорят, от удара меча, короткие усы, тонкий нос, большие глаза, он сутул и всегда носит одежду бедуинского покроя из хлопчатобумажной ткани» [232, с. 2]. Он отличался горячим нравом и пылким темпераментом.
Основной жанр поэзии ал-Харделло — любовное стихотворение, газаль. Наряду с традициями арабской поэзии, восходящими к Омару ибн Абу Рабиа и поэтам узритского направления, его творчество отражает и воздействие суданского фольклора. Ибрахим ал-Харделло пишет о его творческом направлении так: «Путь ал-Харделло в поэзии и его метод представляют среднее между школой Омара и школой Джамиля. По нашему мнению, это восходит к образу жизни и социальным условиям, которые сформировали личность поэта и придали его искусству характер, отличный от обеих вышеназванных школ. Ал-Харделло жил в бедуинско-оседлой аристократической среде, где много и племенных ценностей, и суровости пустыни. Если мы находим в его поэзии мягкость и некоторую интеллигентность, то причины этого кроются в той доле цивилизации, которой он мог пользоваться. Если мы обнаруживаем в его стихах значительное отражение кочевых условий и горячность, достигающие той же степени трагичности и возвышенности чувств, что и в поэзии узритов, то проистекает это из известной схожести его образа жизни с образом жизни узритов [186, с. 7-8].
Поэзии ал-Харделло присущи традиционные приемы и образы, традиционная лексика, своего рода штампы, узловые слова, характерные для газаля: з̣улм, з̣а̄лим (2) «жестокость любимых» [186, с. 77], джарх̣ джадӣд, джирӯх̣а (3) «новая рана» [186, с. 80], лейл т̣ав̄ил (6) «долгая ночь» [186, с. 82], ал-к̣алб ал-х̮а̄фик̣ (3) «трепещущее сердце» [186, с. 90], йа‘с ал-‘а̄з̱ил (4) «отчаяние соперника» [186, с. 144], джирсат фира̄к̣ (3) «невыносимость разлуки» [186, с. 113], а также слова, обозначающие восхваление предмета любви [186, с. 137]. Вот его стихотворение «Новая рана (джарх̣, 3)»:
У меня теперь новые раны (джирӯх̣а, 3).Я рыдаю, и сон не приходит ко мне.О, разлука (фарк̣, 3) с хозяйкой глаз насурмленных.Хуже мне, чем влюбленному (ма‘шӯк̣, 3) в Лейлу (Лейла, 2),Он во сне отдыхал, а я и уснуть не могу.
[186, с. 80] Стрелы (сиха̄м, 3) Умм Наим
Передайте ей весть обо мне, раз вы посетили меня (‘увва̄д, 5)!Скажите, что слаб я и к ночи скончаюсь.Умм Наим мое сердце (фу‘а̄д, 3) стрелою пронзилаИ глубоко застрял наконечник стрелы.Разве можно так жить и еще исцелиться?
[186, с. 81] Долгая ночь (лейл т̣авӣл, 6)
Долгая-долгая ночь невыносима.Утро несносно из-за жгучей любви к Умм Наим,Все горит у меня, будто я на железном вертеле,А бедное сердце то замрет, то вот-вот разорвется.
Такие типичные образы арабской поэзии, как «рана», «раненое сердце», «сердце, которое разрывается», «мука», «печаль», «рыдание» и т. п., имеют глубокий иносказательный смысл. Раны и страдания от любви — символы страдания от превратностей судьбы и социальной несправедливости. Факты биографии поэта дают основания для подобного толкования. Дело в том, что в конце XIX в. племя шукрийя и его вожди поддерживали антиимпериалистическое движение Махди, однако в 1885 г. с приходом к власти преемника Махди халифа Абдаллаха из-за разногласий с последним, племя вынуждено было уйти в Эфиопию. Некоторые его вожди были схвачены и заключены в тюрьму в Омдурмане. Ал-Харделло также был арестован и некоторое время находился в тюрьме. Семья потеряла свои богатства, возможность жить в относительном довольстве. Поэт познал нужду и бедность. В 1889 г. племя постиг голод. Все эти события наложили отпечаток тоски и страдания на стихи поэта. Чувства эти иносказательно выражены в форме любовных стихотворений. Внук поэта в исследовании о его творчестве писал: «Ал-Харделло в своих стихах уделял большое внимание символам. Бедуинский поэтический метод стремится к краткости в описании, удовлетворяясь намеками или условными знаками» [186, с. 8]. Например:
Куда бежать?
Сон мимолетен и с вечера и под утро,Потому что я страшусь потерять (фак̣д, 3) ее.Нежно тело ее под мадрасской тканью.Как бежать мне из плена жгучей любви (нӣра̄н г̣ара̄м, 3; нӣра̄н — мн. от на̄р)?
[186, с. 95] И днем и ночью я в смятенье
Тревога обрушилась на меня: и днем и ночью я в смятенье.Нутро сжимается от боли, а раненое сердце (к̣алб-ӣ миджаррах̣, 3) ноет.От этой боли застонал бы любой, и даже камень.Но милостив великий Аллах, и я надеюсь на избавление.
[186, с. 79] Когда же?
Как прекрасна была ты тогда, когда мчался к тебе я на быстром верблюде!И верблюды мои бежали легко от Бутаны и до Шенди.А теперь я бедняк, у меня ни гроша.О любимая? Когда же укроемся мы индийской тканью для сна?
[186, с. 83]
Упоминание о стремлении освободиться от огня любви и страданий, о заботах и боли, от которой застонали бы камни, о потере богатства и мечтах, чтобы вернулись прошлые счастливые дни, не оставляет сомнений в том, что газал выражает скрытые чувства поэта, обусловленные превратностями его жизненного пути. Относительно последнего стихотворения исследователь замечает, что подобные стихи многочисленны в «Диване» ал-Харделло, а их перевод и толкование рассеивают очарование, которое и является духом и тайной всякой поэзии [186, с. 83]. Можно добавить, в этом стихе скрыта глубокая тоска, безнадежность и даже желание успокоиться вечным сном.
Таким образом, даже, казалось бы, легким любовным стихотворениям этого поэта присущи глубокие раздумья о жизни, философские обобщения. Наполнение любовных стихотворений раздумьями о жизни, философскими обобщениями ведет к простоте и одновременно к большой отточенности и лиричности поэтических средств. По-видимому, поэтому непреходяща популярность стихов ал-Харделло. В этом отношении показателен особый жанр арабской народной поэзии — стихотворение, основанное на какой-либо народной пословице. Мудрость, заключенная в пословице, обобщает социальный опыт многих поколений. С древности у арабов принято развертывать пословицу в рассказ, повесть, стихотворение, басню, трактат. Стихотворение, построенное на базе пословицы, называется «махалл шахид», в Тунисе они очень популярны [265, с. 7]. Такие стихотворения известны у арабов давно, например, поэтический сборник стихов «праведного» арабского халифа Али (656—661) содержит много стихов такого рода. Приведем в качестве примера тунисский махалл шахид Ахмеда бен Мусы на тему «Тот, кто роет яму другому»:
О, беспечный, зажги огонь и проверь, все ли надежно.Вырой яму вокруг шатра, спеши, пока дождь не пошел.Да не забудь — не рассчитаешь, так сам и утонешь.Рой свою яму глубоко, спеши, а то вихрь налетит.Сеешь колючки, а сам же потом удивишься тому, что пожнешь.Роющий яму злодей, ты роешь ее для себя.
[265, с. 34]
В поэзии ал-Харделло также встречаются такие стихи. Вот намек на изречение «все сокрытое становится явным»:
