вылечит горе любое, так говорит Доброта,
Сахар необходим в напитках,
Его кристаллики – крошечные повязки на раны.
О доброта, доброта, нежно
Собирающая осколки!
Мои наряды японского шелка – отчаянные бабочки,
Их можно в любой момент наколоть на булавку,
одурманив наркозом.
Тут ты вошел, с чашкой чая,
Окутанный паром.
Ток крови – это стихи,
Его не остановить.
И ты протянул мне двоих детишек – две розы.
Контузия
Цвета поток, тускло-лиловый,
стремится в одну точку.
Все остальное тело – как вымыто набело,
Жемчужно-бледно.
Скальную впадину
Море сосет одержимо.
Ямка одна – центр смысловой целого моря.
С муху размером,
Вниз по стене
Ползет обреченность.
Закрываются створки сердца,
Уползает обратно море,
И завешены зеркала.
Край
Женщина, доведенная до полного совершенства.
Мертвое тело
Украшает улыбка выполненного долга,
Иллюзия нужности эллинской
Струится в складчатой тоге.
Босые ноги,
Кажется, так и твердят:
«Мы далеко зашли, конец дороге».
Мертвые дети свернулись, как белые змейки,
Каждый – в собственном, личном
Молочнике маленьком, ныне пустом.
Она их втянула
Обратно в тело свое – как роза
Сжимает свои лепестки, когда сад замирает,
И ароматы хлещут, как кровь,
Из глубоких и нежных глоток ночных цветов.
Не о чем горевать луне,
Вниз глядящей из-под костяного своего капюшона.
Она привыкла.
Только черные одежды ее хрустят и развеваются.
Слова
Топоры
Всё рубят и рубят, вонзаясь в древесные
кольца,
А эхо какое!
Эхо мчится все дальше,
Будто конский табун.
Сок древесный струится, как слезы.
Как вода,
Что жаждет
Снова разгладить зеркальность свою
Над камнем подводным,
Что крутит, играя,
Черепом белым,
Пожранным зеленью ясной.
Спустя много лет
На дороге я с ними столкнулась:
Пустые слова, покинутые седоками,
Неустанный топот копыт.
А меж тем с озерного дна
Пленные звезды
Управляли движением жизни.
Примечания
1
Panzermann – танкист (нем.).
2
39,5 °C.
