А жить советскому человеку на Западе действительно трудно по многим причинам. Назову две из них для примера. Первый пример касается бумажно-правового аспекта жизни. В Советском Союзе я жил, с этой точки зрения, почти что беззаботно. На работе где-то трудовая книжка, которую я фактически увидел лишь после увольнения. Дома — паспорт. И всё. На Западе же я за один год оброс огромным количеством бумаг, которые надо хранить, на которые надо реагировать. С моей ненавистью к всякого рода формальностям это довольно мучительно. А здесь без этого нельзя, ибо западное общество правовое. И привыкать к этому надо с детства. Однажды я получил толстый пакет с официальными бумагами. Начал читать — ничего не понимаю. Вооружился словарями — не помогает. Оказывается, помимо литературного языка здесь существует служебный, который сами местные жители понимают с трудом или совсем не понимают, — им это можно, ибо они практически приучены делать всё правильно и без чтения бумаг. Обратился я к знакомым из местных жителей и с их помощью понял одно: мне нужно за что-то уплатить некоторую сумму денег. Уплатил. И написал им, что я лучше буду платить вдвойне, только чтобы они не присылали таких длинных бумаг. После этого я стал каждую неделю получать пакеты бумаг, утолщающиеся с каждым разом. Читать я их не читаю. Складываю в мешок (выбрасывать боюсь, вдруг понадобятся!). И действую по советскому принципу: если Им что-то от меня нужно, сами придут. А вообще — авось обойдется!
Другой пример касается проблемы выбора. Тут приходится постоянно выбирать из многого и проявлять активность, к чему советский человек непривычен. С этим связан целый комплекс переживаний, которые весьма болезненны, в особенности — чувство ответственности и раскаяния. Зашел я, например, в магазин. Увидел очень понравившуюся мне рубашку. И тут же купил ее. Как советский человек я привык хватать удачно подвернувшуюся вещь, боясь, что такой случай может больше не представиться. Купил рубашку, иду домой, радуюсь удачной покупке. Через сто метров вижу в витрине другого магазина такую же рубашку, но немного дешевле. Настроение несколько упало. Через пару дней я увидел такую же рубашку в два раза дешевле. И выругался по сему поводу. А через пару недель на распродаже, какие тут обычное дело, я увидел те же рубашки по цене чуть ли не в десять раз меньше, чем я заплатил. Теперь я эту рубашку видеть не могу. И висит она в шкафу как символ моей неприспособленности к западной жизни.
А в рестораны я панически боюсь заходить. Зайдешь — тебе подают меню с сотнями названий, которые я ранее слыхом не слыхал. Однажды я был голоден и решил съесть что-либо поосновательнее. Выбрал что-то подороже, разумеется. А мне принесли какую-то несъедобную муть размером с ноготь. Да еще расхваливали вовсю, вроде бы на этот раз у них очень удачно эта муть получилась. В другой раз захотел слегка перекусить. Заказал что-то подешевле. И принесли мне всякой всячины такого размера, что хватило бы, по крайней мере, на трех советских солдат. С тех пор я освоил одно лишь блюдо — венский шницель. И питаюсь им в ресторанах Парижа, Женевы, Стокгольма, Лондона и других городов. И с завистью смотрю на западных людей, которые знают, что выбрать, а главное — знают, что именно они едят.
И вообще, положение человека в жизни, и общая ситуация в стране на Западе в гораздо большей мере зависят от активности отдельных людей, чем в Советском Союзе. Советский человек самим строем жизни освобожден от массы забот и ответственности, какими наполнена жизнь западного человека. И с этой точки зрения жизнь в Советском Союзе много легче. Правда, за это советские люди платят большую цену, а именно — обрекаются жить на нищенском (сравнительно с Западом) уровне и лишаются многих степеней свободы. Честно признаюсь, и у меня иногда мелькает мысль о том, что и я согласился бы жить чуточку похуже в бытовом смысле и в смысле свобод, но чтобы чуточку беззаботнее. Так что, я понимаю психологическую тягу многих людей на Западе к социалистическому образу жизни, несмотря на всяческие разоблачения его недостатков. Они питают надежды на то, что смогут обмануть законы природы, а именно — смогут жить беззаботно, как советские люди, но на бытовом уровне Запада и с сохранением западных свобод. Но свободами они, пожалуй, готовы поступиться. Однажды я ехал из Италии через Австрию в Германию. Разговаривал с соседом по купе об этом удивительном для советского человека факте — свободном путешествии по разным странам. Сосед был французский коммунист. Обратите внимание, сколько тут фигурирует стран! Сосед уверял меня, что коммунизм в Западной Европе будет совсем не такой, как в Советском Союзе. И из Парижа в Лондон тут люди будут ездить так же свободно, как в Советском Союзе из Тамбова в Рязань. Я сказал, что, возможно, так оно и будет. Но при этом Париж и Лондон будут низведены до статуса Тамбова и Рязани, и поездки из одного в другой потеряют смысл. Мой собеседник сказал на это: не велика потеря! Я неоднократно имел возможность убедиться в том, что всякого рода свободы на Западе не есть необходимый элемент их бытового благополучия. Недавно в Швейцарии один мой читатель жаловался на то, что у западных людей ослабло чувство ответственности за ценности западной цивилизации. В качестве примера он сослался на то, что очень крупный чин в обороне Швейцарии стал советским шпионом исключительно из-за личной обиды (его в свое время обошли чином или должностью). Я еще со школьных лет знал о доминировании частных интересов в странах Запада. Но то, что это примет форму потери чувства ответственности у западных людей за ценности и судьбы самой западной цивилизации, я ощутил, только оказавшись здесь. И вижу в этом главную слабость Запада в его противостоянии советскому блоку и коммунизму вообще. Среди многих десятков разговоров на эту тему у меня не было ни одного такого, чтобы мои западные собеседники говорили о том, как они будут бороться против нашествия с Востока, какие меры считают необходимыми для сопротивления. Все они говорили лишь об одном — о шансах для Запада уцелеть или хоть что-то сохранить от своих ценностей. Лишь советские эмигранты выражают тревогу, да и то не столько за западную цивилизацию, сколько за самих себя: куда эмигрировать, если... Но об этом «если» лучше не думать. Кое-кто, шутя, говорит, что тогда придется эмигрировать в Советский Союз.
Хочу еще сказать несколько слов об общении с людьми и о времяпровождении. Советские эмигранты обычно жалуются, что на Западе все и все время чем-то заняты, так что не с кем поболтать по душам. Это, конечно, верно. Подавляющее большинство людей на Западе, включая капиталистов, проституток, гангстеров и чиновников, зарабатывают хлеб насущный и более высокий жизненный уровень тяжким трудом. Тут все заняты делом. Тут всё расписано по часам, в том числе — отдых, развлечения и встречи с друзьями. Здесь такое привычное советскому человеку времяпровождение, когда люди встречаются просто так и часами, без спешки говорят о том, о сем, есть роскошь. Это еще можно увидеть в среде студенческой молодежи или в провинции. Поэтому многие мои читатели здесь воспринимают описание бесчисленных и бесконечных бесед моих персонажей не как реальный образ жизни, а как литературный прием высказать теоретические идеи. Западным людям просто некогда обдумывать социальные проблемы всесторонне, обсуждать их с другими людьми без особой спешки и предвзятости. Отсюда — много необдуманного в их социальном поведении, много предрассудков, предвзятости, склонности к кратковременным увлечениям. Советским людям хватает времени обо всем подумать, всё обговорить, всё, не спеша, обсудить с коллегами, соседями, знакомыми. Но это не имеет никаких практических последствий, почти совсем не отражается на положении и поведении людей. Такое времяпровождение имеет цель в себе самом и имеет результатом самое себя. Оно здесь есть образ жизни. Потому тоска советских эмигрантов по возможности с кем-то бескорыстно побродить и поболтать есть тоска по этому важнейшему элементу советского образа жизни — по коллективному мышлению и сопереживанию.
На Западе чуть ли не каждый советский человек воспринимается как жертва советского режима, подобно тому, как раньше жители Запада воспринимались в Советском Союзе как жертвы капитала. И меня организаторы моих встреч с читателями и авторы статей по моему поводу настойчиво представляют как жертву коммунизма. Я категорически возражаю против этого. Это вызывает удивление. Быть жертвой советского режима — это так удобно здесь, на Западе. А тут человек сам отказывается от такого преимущества. С точки зрения западных людей, это очень непрактично. Я мог бы моим недоумевающим слушателям сказать, что именно моя непрактичность была самым сильным моим защитным средством в советском обществе. Но я по их лицам вижу, что это может внести еще большую сумятицу в их сознание. И я говорю им такие простые, как мне кажется, слова. Я не есть жертва советского режима. Скорее наоборот: этот режим сам есть моя жертва, ему от меня досталось больше, чем мне от него. К тому же не будь этого режима, я не смог бы написать свои книги и благодаря этому избавиться от него. Мои слушатели безуспешно силятся понять смысл последнего парадокса. А я, глядя на их оторопевшие лица, ощущаю преимущество диалектически мыслящего советского человека перед метафизически мыслящим человеком Запада. Для нас, советских людей, никаких проблем вообще нет, ибо мы находим решения наших проблем задолго до того, как сами осознаем их. Этот своеобразный упреждающий элемент нашего способа мышления несколько портит нашу жизнь здесь на Западе. В частности, мы с тоской думаем о том, что всё это западное изобилие и благополучие немедленно исчезнут после того, как советизм (если не сами советские люди) завоюет Запад. А Запад делает всё для того, чтобы советизм не смог его не завоевать. И опять-таки, поди, растолкуй западным обывателям, почему мы, советские люди, в глубине души не хотим, чтобы и на Западе установился такой же строй жизни, как у нас...
