— Погреби немножко левым веслом!
Оказалось, что я в этаком олимпийском спокойствии плыл вниз по течению. Нет, ей-богу, я не поверил бы, если бы мне кто-нибудь сказал, что я могу поглупеть до такой степени. Я опять покраснел до ушей, но на этот раз она, быть может, не заметила, так как я раскраснелся от махания веслами. Вообще черт знает что: когда нельзя краснеть, ты только это и делаешь; когда понимаешь, что должен быть на сто процентов серьезен, достаточно только подумать, что нельзя смеяться, и тебя душит смех, и ты уже не в силах совладать с собой, остается лишь выхватить носовой платок и сделать вид, будто сморкаешься.
Задыхаясь, подгреб к берегу, но когда не везет, то уж не везет. Лодка села на мель метрах в двух от суши. Я пересадил Айгара с цветами на свое место, встал ногами на переднюю банку, оттолкнулся и прыгнул, удерживая конец веревки в руке. Все было бы прекрасно, если бы эта чертова веревка не запуталась. На прыжке она дернула меня назад, и я оказался по щиколотку в воде. И хорошо еще, что так. Еще бы чуть, и я поставил бы личный рекорд в открытии купального сезона. Я шел к берегу и тащил за собой лодку и сам себе казался таким дураком, что расхохотался. Засмеялись и Айгар с девушкой, и неожиданно я почувствовал себя так необычайно легко и свободно, как пароход, вырвавшийся изо льдов.
Продолжая смеяться, я подал ей локоть, поскольку руки перепачкал, она оперлась и легко соскочила на берег, Айгар, как истый джентльмен, преподнес ей букетик калужницы, мы обменялись малозначащими фразами, она поблагодарила за перевоз, потому что в это время только дошла бы до моста, я сказал — не стоит благодарности, мне все равно пришлось бы плыть на эту сторону, она еще раз сказала спасибо и пошла вверх по тропинке, которая вела на шоссе. Там неподалеку была автобусная остановка.
Я в изумлении смотрел, как она уходит, как перебрасывает сумочку из правой руки в левую, и чего-то не мог осмыслить. Я только стоял и смотрел, смотрел, как она вышла на шоссе и…
Внезапно я бросился бегом по тропинке, бежал в каком-то отчаянии, и все время слышал, как в туфлях хлюпает вода. Догнал ее уже шагом.
Она обернулась и удивленно спросила:
— Да-а?
Я стоял, взволнованно дыша, мне было безразлично, что она обо мне думает, я больше не боялся показаться ей смешным, не боялся, что она скажет, что я глупый или ненормальный, я чувствовал себя странно, очень странно, в голове не было мыслей, только предчувствие, и я знал лишь то, что она не может так уйти и растаять, словно ее и не было.
— Понимаешь ли… что-нибудь найти… Как жемчужину в раковине… жемчужину… и… увидеть… сразу потерять…
— Ты очень странный мальчик, — сказала она наконец.
— Я это… Я это знаю… но нельзя так потерять… словно никогда ничего и не было… только раз увидеть… как жемчужину в раковине… и больше не…
— Сейчас подойдет автобус. Следующего ждать мне некогда.
— Да… да… я знаю…
— Нет, ты ужасно странный мальчик, — сказала она еще раз, глядя на меня в упор.
— А могу я тебя… еще раз увидеть когда-нибудь? — выговорил я, потому что больше не знал, что сказать. Это было все, что я мог ей сказать. Все прочее не имело значения.
— Зачем это тебе?
Я молчал. Видел: вдали катит автобус. Он ехал тихо-тихо, тащился как черепаха, но все равно сейчас он будет здесь. И если шофер не торопится, то наверняка сделает остановку.
— Я живу на улице Кляву, — неожиданно сказала она.
— Я не знаю… Где это…
— Захочешь — найдешь. Четырнадцатый номер.
— А как… тебя… зовут?..
— Захочешь — и так найдешь.
— Я тебя разыщу. Обязательно разыщу тебя!
— Что же, дело твое, — пожала она плечами. — Прощай!
Она поднялась в автобус, достала из сумки кошелек, заплатила шоферу и села к окну.
Я смотрел и смотрел на нее, но она, наверно, уже забыла обо мне. Мотор рыкнул, и я остался один на дороге в черно-сизом облаке гари. Чертов шофер, наверно, слишком много масла намешал в бензин.
По шоссе ко мне шел Айгар, желтый, как цветочный божок.
С тех пор как Гутенберг изобрел книгопечатание, люди, кроме учебников, печатают еще и другие книги, в том числе всевозможные справочники. И найти по такому справочнику, где находится какая-нибудь улица, просто раз плюнуть.
Странно, однако. Я давно уже знал, где улица Кляву, знал, как туда добраться, шли дни, становилось все теплей, а я все так никуда и не съездил. Она права была, заметив, что я малость чудной. Хотя и не во всем, но все-таки…
Сегодня последний урок был физкультура. На перемене мы с Эдгаром задержались в уборной, пока выкурили по сигаретке (у нас опять стали нормальные отношения). Когда до звонка оставалось несколько минут, мы потушили сигареты и пошли в спортзал. Не скажу, что к спорту мы были полностью равнодушны, но и не скажу, что обожали. Но вот Фред с Яко по этой части нередко доходили до крайности. Едва прозвенит звонок с урока, а следующий физкультура, как Фреди хватает портфель — и в раздевалку. Крикнешь ему: «Фред, эй, Фред, постой!» В ответ: «Ну тебя! Некогда, внизу поговорим!» Я не удивляюсь энергии Яко. У него горячая кровь, цыганская. Его вообще надо бы заставить делать упражнения и играть в мяч в два раза дольше, чем нас.
— Не успеем переодеться, — печально рассудил я, спускаясь по лестнице.
— Да ладно, — отозвался Эдгар и, сев на перила, скатился вниз. Я последовал за ним.
— Лиепинь опять будет ругаться, — усмехнулся Эдгар.
— А я давно забыл о нем, забыл о нем, забыл о нем, — распевая, покатился я по перилине.
— Я тоже. Однако плохо: мне охота всегда отлаиваться, а он этого терпеть не может.
Мы ворвались в раздевалку. Почти все успели уже переодеться. Фред накинулся на нас, обхватил каждого рукой и прижал друг к другу.
— Канительщики! — прорычал он. — Удушу на месте.
Я попробовал вырваться из железной его хватки; надо сказать, силищи у Фреда в полном соответствии с его обликом бульдозера. Хотя я видел и таких «бульдозеров», что от щелчка летят с копыт долой.
— Пусти, медведь, — хрипел Эдгар. — Получишь по морде.
— Хо, хо! — смеялся Фред и сжимал нас еще сильней.
— Мы переодеться не успеем! — провякал я, но сзади наши затылки уже сграбастал Яко и стукнул нас лбами.
— Надо вовремя приходить!
Это было чересчур. Вырвавшись от Фреда, мы бросились за Яко и под общий хохот стали за ним гоняться. Яко прятался за длинным Антоном, который стоял, держа в каждой руке по кеде, офонарело моргал и стонал:
— Да кончайте же наконец!
— Тогда подержи его, холера! — крикнул Эдгар и схватил Яко, но тот вырвался и укрылся за широкой спиной Фреда. Фред вдруг принял боксерскую стойку и стал размахивать своими кувалдами — поди-ка подступись!
Эдгар плюнул и пошел раздеваться.
Я сунул руки в карманы, отошел в угол, сел и закинул ногу на ногу. Я был само безразличие.
— Ну раздевайся же, Иво! — смеялся Илвар.
— Ничего не могу поделать, — ответил я. — Стоит нормальному человеку войти в раздевалку, как на него наскакивает пара ненормальных. И он не может приготовиться к уроку. И вдобавок ему еще ломают ребра и в голове устраивают сотрясение мозгов. А тебя, крыса малая, еще поймают, и ты узнаешь, что делают человеки с крысами!
— Кончай придуриваться, а то сам узнаешь, что учила делает с теми, кто не хочет приобщаться к спорту, — прокаркал Фреди.
— Ты же сам еще до конца не переоделся. Сам увидишь, что Лиепинь делает с такими.
— Ах я?! — воскликнул Фред и с обезьяньим проворством, которого никак нельзя было ожидать от такого амбала, стал переодеваться.
Но что произошло через минуту, можно сдохнуть со смеху, как вспомнишь. За дверью послышались голоса девчонок, трещавших про какие-то булочки, она скрипнула и хлопнула, закрытая пружиной. Из коридора влетели две девочки из параллельного класса. У одной, что поменьше и лицо в веснушках, в зубах была сдобная булочка. Вторая была здоровенная деваха, со временем она наверняка сможет добиться выдающихся результатов в толкании ядра. Пока они сообразили, куда их занесло, инерция вытолкнула их на середину комнаты. И тут они встали как вкопанные. И самое страшное то, что Фреди в этот момент надевал другие трусики и стоял нагишом.
— Ка-ак… — протянула, не вынув даже булочки изо рта, маленькая — так она опешила.
— Да-а-а… — протянул, в свою очередь, Фред и отвернулся, прикрывшись майкой.
— Свинья! — заорала здоровая и толкнула маленькую к двери. Мы корчились от хохота, до того все это было комично.
А к двери уже прыгнул Яко и загородил ее, изобразив на физиономии чарующую улыбочку.
— А ну-ка пусти! — злобно прошипела толстуха, но улыбка Яко только расползлась шире.
