Последнее четверостишие я проорал на весь чердак диким и гордым разбойничьим голосом.
— Гм… да… — заметил прадедушка. И только немного погодя добавил как-то особенно тихо: — Это производит впечатление, Малый, такая бравада. И вправду кажется, будто твой разбойник умирает как герой. Но вот подумай. Кто живет разбоем, тот всегда играет со смертью. Смерть — его ставка в игре. И когда она приходит — ну что ж, игра проиграна. Он умирает как игрок, а не как герой.
— Но разве это не мужество — веселиться с петлей на шее?
— Кто ни во что не ставит чужую жизнь, Малый, тот и свою невысоко ценит. Крестьянин из моего стихотворения проявил куда больше мужества в своей строптивой висельной песне, чем твой разбойник в своей бесшабашной.
— Какой крестьянин, прадедушка?
— Крепостной крестьянин из давних времен, восставший против своих господ за право и справедливость. Он у меня поет, стоя под виселицей, с петлей на шее, песню о непокорности. Вот слушай!
Прадедушка снова надел очки — все это время он вертел их в руках — и начал читать:
Песня крестьянина с петлей на шееМеня повесить, господа?Я в жизни вам помехой?Пеньковый галстук? Что ж, тогдаМне будет смерть потехой.Отсрочку мне дает палач.Эй, баре! Песню слушай!Пусть лучше песня, а не плачВам раздирает уши.
До нитки оберете нас,Как липку обдерёте.А кто из вас в свой смертный часСпоёт на эшафоте?
Смотрите ж, как на смерть идут!Нет, смерть вам не подвластна!Прощай навек, мой тяжкий труд,А виселица, здравствуй!
Я так и не успел сказать прадедушке, что, по-моему, этот крестьянин — самый что ни на есть настоящий герой, потому что прадедушка сразу заговорил:
— В старину случалось, что бунтовщиков и миловали, если они били челом своим повелителям и молили о прощении. А моему крестьянину свобода и справедливость дороже жизни в ярме. У него ведь, наверно, оставались жена, дети. И все-таки в своей песне он не просит пощады. Это песня героя. И господам его было не до смеха. Юмор висельника горше полыни.
— Значит, это юмор без смеха, прадедушка?
— Да нет, Малый. Только смех тут особый. Он освобождает человека от страха, разрывает его оковы. Бывают даже случаи, когда смех спасает висельника от верёвки. Моя «Баллада о Мудром Гусе» как раз об этом. Хотя в ней и виселицы-то никакой нет.
— Я ведь уже слыхал эту балладу, да, прадедушка?
— Да, года два назад я тебе ее читал. А сегодня прочту опять — уж очень она нам подходит.
Прадедушка на минуту задумался, припоминая, а потом стал читать наизусть:
Баллада о Мудром ГусеКак попался Гусь Лисе,Говорит Лисица:«Больно думать о Гусе,Да нельзя ж поститься!» —«Разумеется, Лиса,Вы меня съедите.Для бесправного ГусяГде найтись защите?
Что ж, попался, — значит, все!Но скажу вам честно:Яд смертельный есть в гусе,Где же — неизвестно.
Иногда тот яд в хвосте,Иногда в головке,В лапках, в клюве, в животеСпрятан очень ловко.
Вы, Лиса, учтите впредь:Гусь попался — надоВсё проверить, осмотреть,Как там насчет яда.
Вот, к примеру, у меняЯд запрятан в шее,Действует к исходу дня,Сплюньте-ка скорее!
Как проглотишь, так помрешьВ боли и мученьях,А симптомы — в теле дрожьИ в желудке жженье.
Лапу, часом, не свело?Есть температура?»У Лисы от этих словДыбом встала шкура.
Показалось ей сперва,Будто ногу колет,Закружилась голова,Хвост взвился от боли.
«Крышка, — думает Лиса, —Яд у гада в шее!К черту этого Гуся,Ещё околею!»
Вперевалку Мудрый ГусьУдирает в стадоИ гогочет на бегу:«Так Лисе и надо!
Хоть шиплю, да не змея,Нету во мне яда!Обманул лисицу я!»Вот и вся баллада.
Я рассмеялся, но сказал, что, по-моему, этот гусь вовсе не герой. Просто он спасал свою жизнь. Вот и все.
— И все-таки это юмор висельника, Малый! — оживился прадедушка. — Ведь страх смерти не лишил его дара речи, а сделал остроумным и находчивым. Героизм часто растет на меже между жизнью и смертью. Жив остается тот, кто сохраняет присутствие духа. Вот как поросёнок с часиками на копытце из старинной песенки.
— Из какой песенки, прадедушка? Я такой никогда не слыхал!
— А ведь верно! — кивнул Старый. — Ты и не мог её слышать. Её пели, когда появились первые ручные часы. Тогда все её пели, а теперь все позабыли. Ну, а я так иногда забываю далее, что ты на семьдесят пять лет меня моложе!
— Споёшь мне эту песенку, прадедушка?
— Попробую, Малый.
Прадедушка старательно откашлялся и в самом деле запел:
Поросенок для красы,Для красы, для красыНа ремешке носил часыС секундной стрелкой даже.И возле бойни всякий раз,Всякий раз, всякий разОн проверял, который час,И хрюкал очень важно.Он думал: «Как придет пора,Придет пора, придет пораМне помереть от топора,Взгляну я напоследок,Как растопырили часыСвои усы, свои усы,Свои усы, свои усыИз серебристых стрелок».
Но вот настал тот страшный миг,Страшный миг, страшный миг,Когда для превращенья в шпикОн был на бойню стащен.Мясник сказал: «У поросят…У поросят?.. У поросят?!И ремешок и циферблат?!Ты, брат, не настоящий!»
И вот, подумать только, он —Только он! Только он! —Был из-за часиков спасён!И ныне жив и весел.Он не боится мясника,Мясника, мясника,Пьет в день три литра молокаИ прибавляет в весе.
Повторы этой песенки, которые раньше, наверно, подхватывали все хором, я пел вместе с прадедушкой, и, несмотря на его хрипловатый голос, получилось совсем неплохо. Я изо всех сил захлопал в ладоши. И вдруг за дверью тоже кто-то захлопал. Мы с прадедушкой с удивлением обернулись.
— Эту песню я знаю, — сказала Верховная бабушка, входя в комнату. — Здорово вы ее спели! А ты, отец, оказывается, еще моложе, чем я думала. — Но тут же добавила: — Надеюсь, этот поросёнок не имеет отношения к героям?
— Да как же, Маргарита, — возмутился Старый, — конечно, имеет! В таком безнадежном положении он сохраняет юмор и присутствие духа! Даже на бойню отправляется при часах! Значит, у него храброе сердце!
Больше мы в этот вечер не говорили о героях. Хромая и ковыляя, спустились мы, Старый и Малый, вслед за Верховной бабушкой на нижний этаж, и вид у нас был при этом совсем не геройский. И только на последних ступеньках лестницы прадедушка, тяжело опираясь на мое плечо, проговорил, словно рассуждая сам с собой:
— В сущности, героический поступок, видно, всегда серьезен. Юмор висельника — это преодоление страха. Настоящий смех приходит потом, когда все позади. Или когда рассказывают о подвиге…
Мы сели на свои места за столом, на котором уже стояли миски с дымящимся супом.
За ужином Верховная бабушка была так внимательна к прадедушке, что я снова вспомнил об утреннем визите врача, который хотели от меня утаить.
Только позже, уже в постели, мне пришло в голову, что, наверно, прадедушка потому и читал сегодня такие веселые стихи и рассказы, что хотел скрыть от меня, как серьёзно обстоит с ним дело. И я стал молиться, хотя никогда этого не делал: «Господи, пусть будет что угодно, только сохрани мне прадедушку хоть на несколько лет!»
Четверг,
в который мне оперируют пятку. Речь здесь пойдет о тиранах и об их подданных, а также о крутых яйцах и о яйцах всмятку; один и тот же герой будет показан здесь дважды, но по-разному, и еще мы увидим, что такое собачья жизнь и как муравьи могут одолеть медведя; все заканчивается прославлением Верховной бабушки, которого тут давно не хватает. Итак,
ЧЕТВЕРГКогда я проснулся утром, в доме пахло как в кондитерской. А рано в этом году Верховная бабушка начала печь печенье к рождеству! Запах свежих анисовых коржиков щекотал мне нос, и я тут же вскочил, надеясь попробовать их уже за завтраком.
И не обманулся. Кроме какао с бутербродами, мы с прадедушкой получили ещё и коржики и теперь уплетали их, весело похрустывая.
