– У него никогда не было Страдивари или Гварнери, – с горечью заметила Тэра.
Ксавьер перебирал пальцами струны.
– Эта вещь не намного хуже. Прекрасный инструмент. Твой отец был замечательным скрипачом, верным и преданным слугой музыки.
– Он вкладывал всю душу, играя в этом оркестре! – сердито сказала Тэра.
Ксавьер поднял брови.
– Многие музыканты так играют. Именно поэтому их и берут в оркестр.
– Они получают гроши за свои рабский труд. Каждый день репетиции, каждый вечер концерты! А что делаете вы? Стоите перед ними и машете палочкой, потом забираете свой кругленький гонорар и улетаете на другой конец света.
Тэра с огромным облегчением выплеснула накопившееся раздражение из своей груди. Ее возмущало затянувшееся присутствие Ксавьера. Он должен был уйти вместе с остальными гостями – или как там называют людей, пришедших на поминки. Или он искренне думает, что стоит выше обычных человеческих условностей, что он не обязан соблюдать общепринятые нормы поведения? Она вгляделась в его точеные аристократические черты. Похоже, он действительно считает, что существует в иной, более высокой атмосфере, чем простые смертные.
– Цена вашей машины, наверное, вдвое превышает его годовой доход, – продолжала Тэра, не в силах остановиться. Она смутно припомнила дебаты насчет неравномерного распределения богатства на собраниях студенческого союза. – Тогда как моей матери придется продать эту скрипку, чтобы покрыть расходы на похороны и свести концы с концами.
– Вовсе нет, – сказала мать, входя в комнату и глядя на дочь с выстраданным смирением. – Отец оставил ее тебе. Я никогда не продам ее, да и ты тоже.
– Раз она моя, я могу делать с ней что захочу, – возмутилась Тэра. – Я продам ее и отдам тебе деньги. И тогда я буду свободна.
– От чего?
– От того, чтобы пытаться стать такой, какой я никогда не буду! Достаточно хорошей.
– Тэра, о чем ты? – проговорила Рейчел в искреннем изумлении.
– Я не знаю.
Тэра замолчала. Ее горло сжал комок горя и раскаяния.
– Итак, дочь Ричарда не только певица, – заметил Ксавьер с заинтересованным видом. – Кстати, я хотел сделать комплимент по поводу твоего пения в церкви, – сказал он Тэре. – Мне всегда больше нравилось исполнение этого произведения юношеским дискантом, а не зрелым сопрано.
– Вы считаете, что я пела дискантом? – взметнулась Тэра.
– Скорее, да. Это было очаровательно. – В его улыбке таилась легкая насмешка. – Ни одна женщина старше двадцати, собирающаяся стать певицей, не должна петь дискантом.
– Вы абсолютно правы, – подтвердила Рейчел. – Тэра не певица. Она скрипачка.
Ксавьер бросил быстрый взгляд на Тару.
– Вот как?
– Нет! – Тэра свирепо прикусила губу.
– Да. Проблема только в том, что она не занимается, – ровным голосом сказала мать.
– Мама! Ради всего святого!
– Святость здесь ни при чем. Ты могла бы стать блестящей скрипачкой. Такой же, как отец. Даже лучше. Вместо этого ты упрямо губишь свой талант.
– Почему ты вдруг набросилась на меня? – возмутилась Тэра.
– Это последняя отчаянная попытка удержать тебя от того, чтобы ты выбросила свою жизнь в мусорную корзину. – Мать повернулась к Бруно и Ксавьеру. – Идемте ужинать, – вежливо сказала она, показывая путь в столовую.
Неловкость, вызванная вспышкой Тары, быстро сгладилась за столом благодаря потоку анекдотов о знаменитостях музыкального мира, которыми развлекал их Ксавьер.
Бруно пребывал в нервном возбуждении, его лицо светилось воодушевлением. Под влиянием обаяния Ксавьера и большого количества поглощенного шерри и кларета он стал задумываться, сможет ли вообще вынести возвращение к своим толстым томам по юриспруденции.
Мать Тэры слушала со спокойной признательностью, слегка улыбаясь время от времени.
Тэре казалось, что ее глаза прикованы к лицу Ксавьера невидимыми нитями. У нее внутри росло какое-то странное беспокойство.
Она вынуждена была признаться себе, что Ксавьер обладает непреодолимым магнетизмом, что от него исходит почти физически ощутимая сила. В то же время в его манерах было что-то мягко-угрожающее, что вызывало ассоциацию с кошачьей повадкой. Все это тревожило и одновременно возбуждало Тэру.
Да пошел он к черту, подумала она, так и не сумев получить четкого представления о Ксавьере.
За кофе беседа повернулась к теме искусства дирижирования.
– По-моему, все разговоры о власти дирижера над оркестром – просто миф, – заявила Тэра. – Возьмите, например, бедного старого Отто Клемперера. Он обычно сидел перед оркестром, как под наркозом, а музыканты следовали за первой скрипкой, спрашивая себя время от времени, жив ли еще дирижер.
Рейчал вздохнула и подняла глаза к небу.
– Папа рассказывал эту историю, – сказала Тэра Ксавьеру. – Это чистая правда.
– Я прошу прощения за свою дочь, – вмешалась Рейчел. – Я была бы рада сказать, что она сегодня не в себе, но, к сожалению, она всегда такая. Боюсь, что ее надо брать в твердые руки.
– Я этим занимаюсь, – лукаво произнес Бруно.
Но мать Тэры смотрела на Ксавьера, и Тэра не могла не заметить этого.
Ксавьер откинулся на спинку стула и прищурил глаза.
– Знаете, когда я был студентом, мне однажды посчастливилось присутствовать на лекции великого Артуро Тосканини в Милане.
– Я надеюсь, до того как он спятил, – пробормотала Тэра себе под нос.
– Незадолго до его последней болезни. Тогда он был очень старым, очень опытным и очень мудрым человеком, – пояснил Ксавьер, взглянув на Тэру с легкой укоризной.
– Извините. Продолжайте, – нехотя сказала она.
– У него еще были силы яростно проклинать немецких и австрийских дирижеров за то, что они испортили работы Моцарта в размере две четверти, отбивая четыре доли в такте вместо двух. Вы знаете, что сам Тосканини всегда отбивал две.
Ксавьер напел мелодию одной из последних симфоний Моцарта.
– Знаете ее? – спросил он заинтересованную аудиторию. – Конечно же, знаете. А теперь, Тэра и Бруно, спойте ее, следуя моему ритму.
Фиксируя их внимание своими проницательными серыми глазами и отбивая ритм движением указательного пальца, он начал дирижировать их пением, сначала делая акцент на каждой четвертой доле, а потом, в более медленном темпе, – на каждой второй.
Во время пения Тэра поняла, почему Ксавьер имеет такую власть над оркестром. Она следила за завораживающими движениями его пальца и чувствовала, что в ней нарастает ощущение стального пояса, охватившего ее талию, который не позволял ее пению отклониться больше, чем на крошечную долю.
