1.05. СУББОТА
ЛОНДОН (АНГЛИЯ)
Полиция записала первые показания Джулии Остриан, затем ее увезли. Она все время плакала, не могла остановиться. Слезы, казалось, вытекали из бездонного колодца скорби и боли. Джулия все еще видела окровавленную грудь матери с ужасной смертельной раной. У нее в мозгу отпечаталось лицо Маргерит, исказившееся от боли, когда пуля поразила ее в грудь, и предсмертный хрип жестокого удушья.
Но было кое-что еще. Ее вина. Которая вонзалась в сердце и перехватывала горло. Если бы она не потеряла зрение, то смогла бы выскочить из такси, смогла бы найти телефонную будку и вызвать помощь. Если бы врачи подоспели быстро, мать была бы спасена.
Она пыталась не думать об этом, но не могла.
* * *
2.10. СУББОТА
ЛОНДОН (АНГЛИЯ)
Звонок телефона пробудил главного суперинтенданта Джеффри Стаффилда от крепкого сна. Было два часа ночи. Стараясь не проснуться окончательно, рассчитывая, что это обычный срочный полицейский вызов, он отодвинулся от жены и схватил трубку:
— Стаффилд слушает.
Он лежал с открытыми глазами и слушал. Проведя тридцать лет в Скотланд-Ярде, для таких атак среди ночи он научился использовать только часть мозга. В удачном случае проблема легко решалась, и он мог вернуться ко сну.
Но тут он широко раскрыл глаза:
— Что вы сказали? Кто это? Вы что, рассчитываете, что я...
Голос в телефоне — спокойный, интеллигентный и твердый. Он уловил американский акцент. Восточное побережье.
— Я говорю, что вы в большой опасности, Стаффилд. У вашей двери лежит конверт, который убедит вас действовать быстрее. Изучите содержимое и, если вам дорога ваша репутация, ваш брак, ваши дети и ваша карьера, наберите номер, указанный на конверте. А потом уничтожьте все. Уверяю вас, вы очень этого захотите.
Затем гудки.
Стаффилд сел и отбросил одеяло. В бешенстве он пошел по полу босиком. За его спиной проснувшаяся жена пожаловалась, что он не накрыл ее одеялом.
— Прости, девочка, — но не вернулся. Причиной гнева было мрачное предчувствие.
Он открыл входную дверь. Большой конверт из оберточной бумаги был прислонен к косяку. Он взял его и по пути открыл, выдернув один лист.
Его лицо побледнело.
— Черт подери!
Он вывалил остальное на стол. Это были факсы документов, написанных на английском, французском и чешском языках. Там были факсы проклятых фотографий. Все было здесь в словах и в картинках. Все, что он так старался скрыть. Все, что могло погубить его. Подробность за подробностью настолько частной, настолько тайной стороны его жизни, что ни его жена, ни кто-либо во всей Англии — и уж точно в Новом Скотланд-Ярде — ни капли не знал о ней. Монако! Прага! Намеки на другие места, где он бывал в командировках за последние двадцать с лишним лет.
Стаффилд медленно опустился на стул. Кожаная обивка неприятно холодила, но он этого не заметил. Его взгляд блуждал по старинным стенным панелям и по свинцовым переплетам окон особняка, построенного еще во времена Уолсингэма, первого великого шпиона и полицейского страны.
Был только один выход — он должен найти способ остановить все это, защитить себя. Все эти годы он не смог бы удержаться, если бы проявил мягкость. Он не поднялся бы до поста главного суперинтенданта, если бы бросался наутек при первом признаке опасности. Многое зависело от того, кто послал конверт, чего они хотят и зачем.
Он снял трубку и набрал номер:
— Турков, будь наготове. У меня тут заваривается препротивная каша...
* * *
В новом полицейском участке в Белгравии полиция допрашивала Джулию, и она, запинаясь, повторила описание событий в такси. Доктор осмотрел ее челюсть, куда убийца ударила ее пистолетом, а медсестра смыла кровь с лица, шеи и рук. Испачканные кровью вечернее платье и пальто оставались на ней.
Доктор сделал укол и прописал противовоспалительное лекарство и мышечный релаксант. Он сказал, что челюсть еще поболит, но повреждение незначительно.
Его слова глубоко проникли в душу. Дело было не в челюсти. Какая нелепость: «Незначительное повреждение».
* * *
Борясь с холодом, беспокойством и злостью, главный суперинтендант Джеффри Стаффилд прибыл в полицейский участок Белгравии, чтобы принять дело о двух недавних убийствах — лондонского таксиста и матери знаменитой американской пианистки.
Пианистка, слепая женщина, осталась в живых.
— Что, мы не обсудили еще какие-то тонкости ситуации? — спросил дежурный старший инспектор, когда Стаффилд вошел. Он не пытался скрыть свое раздражение тем, что его дело забрал старший по званию.
— Всемирно известная американская пианистка и два убийства, — безучастно ответил Стаффилд. — Мы с помощником комиссара сходимся во мнении, что это несколько выбивается из ряда уличных нападений. Мы должны изобразить высшую степень озабоченности, не так ли? Ты занимайся делом, а я прикрою уязвимый угол.
Стаффилду было под шестьдесят, несмотря на дородность он был энергичен и подвижен. Его высоко ценили. Он был известен своей добротой к детям. Главный суперинтендант сунул в рот ментоловую таблетку, мечтая о сигаретах «Плейерс». Он прочитал отчет о нападении в Белгравии. Дочитав до конца, поднял удивленно брови. Тот, кто шантажировал его, испытает неприятное потрясение...
Как, черт возьми, слепая женщина могла видеть нападавшего?
Он взял коробку с матерчатыми салфетками и направился в комнату для пострадавших, уют которой придавали мягкие стулья и низкий столик. Там, конечно же, была обычная записывающая аппаратура, с которой управлялась скромная женщина в штатском.
В первый момент Стаффилд с трудом узнал Джулию Остриан. Сегодня она уже не была той красивой молодой пианисткой, выступление которой он видел пару лет назад. Сейчас ее лицо отекло от слез, а глаза распухли и покраснели. Она постоянно сцепляла и расцепляла дрожащие пальцы, как будто пытаясь осознать случившееся.
— Я хочу описать внешний вид убийцы, — таковы были ее первые слова. — Я хочу, чтобы вы ее поймали. Кажется, в вашей стране нет смертной казни?
— Нет, мисс. Мы считаем, что она бесполезна в качестве сдерживающего средства. К тому же это варварство.
— Очень жаль. — В ее голосе прозвучала ярость.
Стаффилд часто наблюдал подобное. Самые мягкие люди могли стать хладнокровными мстителями после убийства любимых людей. В большинстве случаев злоба и ненависть проходили. Лично он был не против, чтобы все эти сволочи-убийцы подрыгали ногами в воздухе, но добрая старая общественность предпочитала выглядеть благородно и очень даже цивилизованно.
Стаффилд сохранял беспристрастность.
— У нас есть ваше описание убийцы, мисс Остриан. Говорили ли вам, что modus operandi[14] кражи указывает на ее сходство с серией подобных преступлений, совершенных в Лондоне в последние три месяца?
— Да. Другие офицеры упоминали об этом, что весьма неутешительно.
— Конечно. Я понимаю. Но вы добавили деталь, которая наверняка может нам помочь, — наш серийный вор оказался женщиной. Спасибо. И ваше описание очень точное, но как вы можете объяснить, что смогли ее вообще увидеть? Ведь вы же... слепая?
— Сейчас да. — Ее руки сжались, словно при rigor mortis[15]. — Опять.
— Вы можете пояснить?
— У меня конверсивное нарушение. Мой психиатр объяснил, что это иногда происходит с людьми, у которых имел место внутренний конфликт, не получивший разрешения. Или они получили травму, от последствий которой не могут избавиться. У некоторых людей такое нарушение принимает форму глухоты, паралича или хронического головокружения. В моем случае это слепота. Этот симптом — в данном случае моя слепота — становится символическим разрешением ситуации. Он уменьшает страх и защищает человека от настоящего конфликта.
— А у вас был конфликт или травма?
Стаффилд заметил, что на ее лице появился испуг, словно ее впервые об этом спросили. В этом выражении было что-то тревожное.
Вопрос удивил Джулию, и она тут же подумала о кольце с александритом, которое украла убийца. Это был камень зеленого, как трава, цвета с прожилками красного. С одного края кольца крошечные багетки бриллиантов и сапфиров были расположены так, что создавали впечатление блестящих колокольчиков, растущих на сочном зеленом лугу. Кольцо было необычное, исключительное, настоящее произведение искусства. Она любила его за красоту, но также, и более всего, потому, что любила своего деда. Непроизвольно в ее памяти ожил тот давний вечер дебюта, когда он подарил ей это кольцо... огромное, шумное множество зрителей... какофония аплодисментов, сотрясавших крышу Карнеги-холла и захлестнувших сцену, на которой она стояла в оцепенении и неподвижности.
Она сделала глубокий вдох.
— Психиатр сказал, что это вызвано моим страхом перед аудиторией. В вечер моего дебюта толпа просто сошла с ума. Она казалась мне каким-то чудовищем. Неуправляемым и огромным. И в ту ночь во сне я ослепла.
