— Девочки, я очень разозлюсь, если вы станете давить на мальчика, — строго предупредила Чара. — Ведите себя достойно.
Габар как сел, повинуясь командному жесту худого Фанка, так и встать не мог — эйджи-тинки с мрачными лицами обступили его, а одна даже положила ему руку на плечо, вроде гарантии, что он не встанет; другая, будто запарилась, расстегнула куртку — и стал виден пистолет за поясом. Все, приехали. Йууу, а может, лучше было идти к своим мохнатым? Глядишь, изругали бы, но спрятали… Нет, вот одна — она как будто ничего, не злится; золотая, длинноволосая, она время от времени посматривала то на Фанка, то на девчонок, то на женщину. И еще что-то в них есть такое, в том, как они стоят… без лишних движений. Габар не был глуп — он встретился с куклой, он позвонил ее друзьям, и вот они, эти друзья…
— Ааа, я понял, — тихо кивнул Габар, — вы все киборги, да?
— Рассказывай, — Маска слегка тряхнула его за плечо. — И все подробно, по порядку.
— Мас, убери с него руку.
— Но, мама…
— Мас, я должна повторять?
Девчонка со вздыбленной гривой зло фыркнула, но подчинилась.
— Ну, я хотел раздобыть новые железки, — тягостно и занудно, как перед судьей, начал выкладываться Габар. — Я монтажом балуюсь — так, немножко… Собираю, ну, всякие штуки из списанных, из бросовых железок… Хорошее железо — дорогое, просто так его не купишь, да? Ну, я беру по чуть-чуть незаметно — там, сям… Это мне нужно очень… А на стоянке был флаер, такой маленький, вообще оборудованный такой, и там компакт этот… И вдруг она, ваша Дымка…
Его слушали, не перебивая и не торопя; он замечал, что порой они переглядывались — но ни слова, все молча. Наверно, у них встроенные рации или трэки, да?..
— …и больше я ее не видел, — кивнул Габар, приглаживая шерсть на лбу. — Я бежал, бежал, потом вплавь. И решил позвонить на ваш ключ, потому что, ну, вы знаете — мы, яунджи, кто легально живет, все на учете, а Дымка — мне ее стало жалко, хоть она и…
Он осекся; последнее слово застряло внутри. Йууу… так не надо говорить, да? лица у них были… да, живые, настоящие. Девчонка в очках и с косой на боку свела брови вместе, наморщила нос; встрепанная отвернулась, не глядя ни на кого — в сторону; у курносой искривился рот, раньше похожий на сложенные сердечком две помадки, а золотая все металась глазами, будто не понимала, что здесь происходит. Женщина сделала шаг к сидящему Фанку, пригладила его блестящие волосы:
— Фанки, ты принимаешь нас, солнышко?
— О чем ты, Чара… — тот поднял лицо. — Я беру всех. И тебя, — поглядел он на Габара, — со всеми вместе. Ты про Союз Невидимок слышал, ребенок?
— Я не ребенок, — буркнул Габар, набычась. Он что, нарочно, чтоб обидеть, да? Совсем неграмотный… Видит же — кольцо в ухе, значит, настоящий тьянский масон, введенный в храм и достойный носить оружие. То есть — мужчина по тьянским понятиям, только пока неженатый. — Я в школу меча хожу.
— Какой шаг? — на тьянгуше сухо осведомилась та, с косой.
— Второй, — мужчине стыдно врать о воинском деле.
— Тот, кого звали Габар-и-так-далее, скоро будет в розыске, — не дожидаясь ответа, продолжил Фанк. — Теперь ты, — он сверился с мятым куском принтерной бумаги, — Габар ми-Дибар ди-Гарго Бейра-Галлек, круглый сирота. Союз Невидимок постарался для тебя; документы пришлют чуть позже.
— В долгу не останусь, слово мужчины, — гордо процедил Габар. — Отработаю. Сколько?
— Нисколько, — сказала та, которую назвали Чарой. — Ты нам помог, а мы — тебе. Девочки, вам ясно? Он теперь — ваш друг.
— Чара, дорогая… — вскинул на нее глаза Фанк, но Чара ласково подергала его за ухо:
— И слушать тебя не хочу. Он принес весточку о Дымке — пусть даже самую печальную, — но он был с ней в последние минуты, и ради ее памяти я позабочусь о нем.
— Очень спасибо, — коротко, торопливо и неловко поклонился Габар, вставая, — а может, не надо? У меня есть семья; они будут волноваться и потом… однажды меня перестанут искать, да?
— Видишь ли, мужчина, — поднимаясь, Фанк гибко потянулся, совсем как человек, — срок давности по розыску в уголовных делах — двадцать пять лет, а в делах государственной важности — даже не знаю, СКОЛЬКО, — подчеркнул он, быстрыми движениями тонируя лицо. — Ты не сможешь вернуться к своим. Тебе выгоднее быть пропавшим без вести. Государство ничего не забывает и никого не прощает; уж такое оно — государство. На твоем месте я бы рассчитывал на худшее — твой портрет уже может быть в оперативной сети полиции, потом шерстинки — ты ведь линяешь…
У Габара внутри постепенно пустело — как в ванне, когда открывают слив. Навсегда? Никогда?.. Аййййяаа… Ну почему так, а?
— Габар, — осторожно коснувшись, Лилик спасла его от погружения в безмолвное отчаянье, — а ты не хочешь переодеться и вымыться? Я бы могла тебе помочь. Я умею. Я мыла хозяев.
— Займись, дочка, — одобрила Чара, — заодно и познакомитесь.
* * *F60.5 ровным, размеренным шагом прошел по коридору, остановился перед одной из стандартных дверей и, достав электронный ключ, вложил его в прорезь замка. Он спокойно и неподвижно постоял положенные пять секунд, пока происходило считывание шифра и опознание входящего. Дверь бесшумно сдвинулась в сторону, и F60.5 вошел в темный проем. Вошел в свою квартиру. Он осторожно поставил сумку на пол и, уже в полной темноте — умная дверь, пропустив его, тотчас скользнула на место — знакомым движением протянул руку и взял с полки пульт дистанционного управления. Свет. Кухонный комбайн. Телевизор.
F60.5 снял верхнюю одежду, сменил обувь и поспешил в озаренную свечением экрана маленькую комнату, закрытую полупрозрачной дверью-ширмой. Он немного запоздал к ужину — было много работы — и теперь спешил извиниться перед своим семейством.
Он открыл дверь и виновато задержался на пороге, стараясь ненавязчиво полюбоваться тихой идиллией, царящей в комнате. Сэлджин, полуобняв девочек, смотрела телевизор.
Но у Сэлджин был отличный, острый слух — едва заслышав его шаги, она повернула голову и встретила F60.5 едва заметной печальной улыбкой.
— Здравствуй, — сказала Сэлджин, не меняя позы, очень тихо, но с тайным укором. — Я ждала тебя…
Голос звучал почти неслышно, но F60.5 с каким-то томительным чувством вины вслушивался в каждый звук. Он ощущал себя в полной безопасности здесь, в своем доме, где его ждет чудесная и преданная Сэлджин. Ей еще сложнее, чем ему, — она никогда не может выйти на улицу, она скрывается, ее преследуют, она вынуждена проводить все время одна, запертая в четырех стенах его квартиры. Навечно. Навсегда. Она может только смотреть телевизор и играть с девочками. Но девочки — куклы. Бедной Сэлджин не с кем перемолвиться словом, и она молчит целыми днями, пока не явится он. Только с ним она может спокойно поговорить.
F60.5 ощутил мгновенное напряжение в мышцах гортани; язык и скулы словно свело легкой судорогой. Он улыбнулся, чтобы снять скованность. «Почаще улыбайся, — говорил ему психиатр. — Человек не может испытывать одновременно два чувства — радость и тревогу. Поэтому почаще улыбайся; как только исчезнет страх, слова польются сами собой, легко и свободно…» Вот — задрожала какая-то струна в гортани, вот — обрел мягкость и пластичность язык, и губы чуть приоткрылись; плотно стиснутые зубы — эти стражи языка — разжались, и на выдохе, с потоком воздуха из легких вырвались слова — первые слова F60.5 за весь нынешний день:
— Здравствуй, Сэлджин.
Сэлджин улыбалась, она не сердилась на него; она никогда не сердилась. Ее дивная фигура, ее совершенные руки, ее пышные волосы и ее утонченное лицо дополнялись ее золотым характером; на ее лице всегда была добрая улыбка; она говорила бархатным голосом и НИКОГДА — это было самое главное — не кричала. Она ни разу даже не повысила голоса, не говоря уже о том, чтобы злиться и иронизировать. Она все делала бесшумно. Только с ней F60.5 мог говорить естественно и просто, как со старым приятелем. Он был рад снова видеть ее; она ни в чем и никогда его не упрекала, а он был абсолютно уверен в ней, в ее доброте, ее нежной улыбке, в ее тихом голосе — что он никогда не изменится, и что Сэлджин всегда будет такой же милой и приветливой, как и те десять лет, что она прожила у него, ни разу не выйдя за порог.
— Бедная принцесса… — голос F60.5 звучал еще глухо, с хрипотцой; а горло продолжало вибрировать, зубы стягивала немота, но все это таяло, исчезало под долгим взглядом Сэлджин. F60.5 дышал ровно и облегченно — он знал, что еще секунда-другая, и невидимые проволоки, стягивавшие его челюсти в течение дня, распадутся, преграда исчезнет, и речь его польется легко и свободно, легко и свободно, легко и свободно…
— Ты скучала без меня?
— Да.
— Сэлджин, ты даже ничего не поела?.. Сколько раз я тебе говорил — не жди меня, питайся по часам.
— Мне было очень грустно без тебя… Я берегу фигуру…
