Таким образом продолжалось несколько часов, наконец, сикиониец увидел стратега Перикла, который уже ранее обращался с немногими словами к народу, снова вступившим на ораторские подмостки. В толпе афинян снова водворилось глубокое молчание.
Спокойно и с достоинством возвышалась над толпой афинян фигура человека, которого они звали «Олимпийцем». Движения его были спокойны, руки скрывались под верхним платьем, но зато его голос чудно и выразительно звучал над головами слушателей. До сикионийца доносились только звуки голоса, и он, не разбирая слов, слушал его, как очарованный. Этот голос ласкал, как мягкий западный ветерок и в то же время был и тверд, и силен. Вдруг сикиониец увидал, что Перикл вынул из-под плаща правую руку и вытянув ее вперед, указывал на возвышавшуюся перед ним вершину Акрополя.
При этом жесте Перикла тысячи голов афинян повернулись, как одна, по направлению, указанному рукой оратора, где при ярком солнечном свете сверкала священная вершина Акрополя. Сикиониец взглянул в ту же сторону. Казалось, что вершина Акрополя засияла в эту минуту новым блеском, и этот блеск отразился в глазах глядевших на нее афинян, казалось, что при звуке слов Перикла перед их нравственными очами восстало что-то, что еще не было доступно их взорам. Казалось, что гора украсилась очарованной короной, которая переживет много поколений земных корон и людей, и которая, своим чистым блеском, будет спокойно блистать до окончания веков…
Сикиониец слышал, как громовая речь олимпийца Перикла смолкла, он видел, как оратор снял с головы венок, как он спустился с подмостков под громкие крики афинян, как председательствующий притан обратился к народу, спрашивая его согласия, как последний выразил это согласие поднятием рук, и как, наконец, по знаку притана герольд объявил, что собрание закрыто.
Народные волны, как быстрый поток, стали спускаться вниз с вершины Пникса. Увидав своего нового знакомца из Галимоса, сикиониец подошел к нему с вопросом:
— Ну, что приятель?
— Мы согласились на все! — вскричал продавец из Галимоса со сверкающими глазами. — Сначала мы разбили олигархов и друзей лаконцев и изъявили согласие на жалованье солдатам, на жалованье судьям и расходование денег на народные зрелища, подумай о радости бедного класса, когда мы, назло олигархам, согласились на все эти прекрасные вещи! Что же касается до нового роскошного храма Паллады вместе с помещением для общественной казны и большой статуи Паллады, планы которых уже составлены Фидием, то нет ни одного афинянина, сколько их ни было внутри ограды, который не отдал бы половины всего, что имеет, чтобы построить храм таким, каким описал нам его Перикл, и который не выразил свое одобрение рукой. Только некоторые из длиннобородых друзей лаконцев, которых ты уже видел, делали возражения, говорили, что и так возведено уже много построек. Новая школа и Одеон также подвергались нападению: говорили, что следует еще подождать строить большой, мраморный храм на Акрополе, что постройка будет стоить громадных денег; тогда вмешался Перикл: «Если вы, афиняне, — сказал он, — не желаете создать этого чудного произведения по плану Фидия и Иктиноса на общественные деньги, то Гиппий, Гиппоникос, Дионисиодор, Пириламп и многие другие богатые афиняне просят позволения возвести здание за их счет, но зато и вся слава постройки падет на этих людей, а не на афинский народ». Этого было достаточно. Ты можешь себе представить, как поспешили мы поднять руки с громкими восклицаниями и согласиться на то, чего желают Перикл и Фидий, и представь себе, когда, после нашего согласия, вышел Фидий по знаку Перикла, чтобы представить нам сметы предстоящей постройки и сказал: «Из слоновой кости и золота моя Паллада Афина будет стоить столько-то». Тогда со всех сторон раздалось: «Из золота! Из слоновой кости! Не скупись, Фидий, и приступай сейчас же к работе».
Так рассказывал афинянин своему новому знакомцу, сопровождая свою речь живыми жестами.
Все афиняне были в сильном возбуждении, которое повсюду распространили, спустившись с Пникса.
Гордый, как король, мечтая о предстоящих зрелищах, об общественных играх, роскошных храмах, статуях из золота и слоновой кости, возвращался домой торговец лент из Галимоса, и даже на пороге своего жилища, где его встретила его смуглая жена с ребенком на руках, его первыми словами было: «Мы согласились на все!»
4
Ясный безоблачный горизонт высоко поднимался над Афинами. Их слава заметно росла, и их могущество, казалось, не имело соперников.
Спеша, как будто боясь пропустить благоприятную минуту, приступили афиняне к исполнению плана Перикла и Фидия. Со всех сторон Греции спешили к Фидию ловкие и искусные помощники, которые были ему необходимы для приведения в исполнение его величественного плана. Для храма Паллады нужно было немалое число больших статуй богов, кроме того, богатые афиняне спешили заказывать статуи, которые думали поставить на вершине Акрополя одновременно с открытием большого нового храма. Сами мастера спешили опередить друг друга, стараясь перещеголять один другого в достижении возможного совершенства. Множество народа было занято постройкой большой школы и Одеона, и еще большее число работало в Акрополе.
В мраморных каменоломнях Пентеликоса царствовало удвоенное оживление: беспрерывно тянулись от них к городу длинные вереницы мулов, нагруженных камнями. На склонах горы, где помещался Акрополь, не переставая, раздавались крики погонщиков, так как стоило больших трудов поднимать на гору большие куски мрамора.
Такая же суета, как на Пентеликосе, царствовала и на рудниках благородных металлов в Лаурионе и там, где добывалась глина. Остальное афиняне привозили из-за морей. Черное дерево и цветные материи, так же как и слоновая кость, привозились из далекой южной страны. Мрамор и дерево следовало обработать, свинец надо было растопить, слоновая кость должна была пройти через руки мастеров, которые умели делать ее мягкой, покорной резцу. Золотых и серебряных дел мастера были заняты приготовлением всевозможных украшений для храма, даже простые рабочие, прокладывавшие дороги, были заняты проведением новых путей, необходимых для множества подвозимых материалов. Таким образом, работа кипела повсюду.
Для постройки предпочитались молчаливые, серьезные, терпеливые египтяне. Они работали так же неутомимо, как над своими родными пирамидами, и все Афины превратились, казалось, в одну громадную мастерскую. Но само место, на котором должен быть воздвигнут храм, пока представляло собой еще одни развалины: на южных склонах земля частью выкопана, и в ямах уже лежат громадные квадратные камни фундамента, которые, по большей части, вынуты из остатков развалин, остальная часть вершины покрыта кусками мрамора, предназначенного для постройки. На заднем плане виднеются наскоро построенные бараки для мастерских. Повсюду слышен стук молотка, визг пилы, глухой стук бросаемых на землю камней и балок, и ко всему этому присоединяются крики надсмотрщиков, поощряющих и подгоняющих рабочих.
Посреди этого беспорядка, царящего на Акрополе, остался еще один памятник древних времен — таинственный, мрачный храм, посвященный культу морского бога Посейдона и рядом с ним не менее таинственный и мрачный храм змеиноногого Эрехтея, древнего эллинского героя, наполовину разрушенный в Персидскую войну и частично восстановленный. По преданию, богиня Афина Паллада подарила дочерям царя Кекропса новорожденного змеиноногого ребенка неизвестного происхождения, но строго запретила открывать ящик, в котором он находился. Но дочери Кекропса, называвшиеся Пандроза, Аглаура и Хеха, подстрекаемые любопытством, открыли ящик и нашли мальчика в клубке змей. Тогда, не помня себя от ужаса, девушки бросились вниз со скалы Акрополя.
Что же касается змеиноногого мальчика, то он вырос под покровительством царя Кекропса и сделался могущественным царем Афин. Храм был построен над могилой этого полубога, но душа его еще живет, по верованию афинян, в змее, которую постоянно держат в храме. Животное считается таинственной покровительницей храма и каждый месяц ей приносят в жертву медовую лепешку.
Священный источник течет в ограде храма. Его вода имеет солено-морской вкус, который объяснялся подземным сообщением с морем. Когда дул южный ветер, то, по словам афинян, в источнике слышался легкий плеск морских волн.
— В этом нет ничего удивительного, — говорят афиняне, — так как этот источник родился от удара трезубца Посейдона по скале Акрополя, когда он спорил с богиней Палладой-Афиной за обладание Аттикой. Следы трезубца до сих пор еще видны в скале, и каждый может убедиться в этом собственными глазами.
Но Афина Паллада посадила рядом с источником в земле то масличное дерево, от которого произошли все маслины Аттики — эта гордость и благословение страны — и это масличное дерево послужило источником благополучия целого народа и дало победу мудрой богине Афине Палладе. Это старое священное масличное дерево также помещается в ограде храма. Персы сожгли его, но на следующее утро, по милости богов, оно снова выросло в прежнем величии.
