— Она жирная, вот что с ней, — сказала Белл и воткнула нож в кусок сухого цыпленка на тарелке. — Жирная и чокнутая.
На какой-то момент Карен почувствовала что-то до отвращения знакомое в этих словах. Она это слышала раньше, и это звучало так же грубо и в таком же тоне. «Это мы уже проходили, — подумала Карен. — Но где и когда?» И тут до нее дошло. Это она сама в подростковом возрасте слышала эти слова, и это ее Белл называла жирной и чокнутой с той же интонацией, не терпящей возражений.
Карен впервые начала ссориться с Белл, когда Лиза только-только начинала ходить, а у Карен начался неустойчивый переломный период. В это время многие дети ссорятся с родителями из-за разных мелочей, но ее ссоры с Белл доходили до размеров эпоса. Как и следовало ожидать, Арнольд полностью устранился от семейных дрязг. Он вообще никогда не участвовал в домашних конфликтах. Его отстраненность означала, что, каковы бы ни были цели и намерения у Карен, победа на поле боя всегда оставалась за Белл. Споры касались ее внешнего вида и дисциплинированности. Белл угрожала, увещевала, высмеивала и снова возвращалась к угрозам для того, чтобы Карен «прилично одевалась» и соблюдала диету. К тому же она должна была выбросить из головы идею учиться в Пратте и поступить в Севен-систер колледж. Однако вместе с младенчеством и статусом единственного ребенка ушло и желание Карен угождать своей матери. Карен вообразила себя рокером и стала одеваться в тряпье из дешевых магазинов. Белл стала взрывоопасна. Вспоминая все это теперь, Карен качала головой. Для этого в общем-то вполне нормального переходного периода между ними было слишком много враждебности.
Спасла Карен миссис Уотсон, одна из немногих, оставшихся в пригородном местечке. Энн Уотсон жила в единственном старом доме на их улице — в белом особняке с колоннами георгианского стиля, столь же обветшалом, как и ее владелица, похожая на птицу спившаяся старуха. Когда-то земля, на которой стоял дом Липских, составляла часть поместья Уотсонов. Теперь же заросший палисадник миссис Уотсон уступал по размерам другим участкам, распроданным хозяйкой один за другим. Миссис Уотсон научила Карен играть в бридж, познакомила с высокой модой, объяснила, почему обтрепанные Обауссоновские ковры на ее полу были лучше безукоризненных, простирающихся от стены до стены ковров в доме Белл. Она отдала Карен свои отслужившие жакеты от Шанель (юбки оказались маловаты), которые Карен носила с рабочими рубашками и джинсами. Миссис Уотсон одобряла получающиеся ансамбли. «У тебя, — говорила она, косясь на Карен через дайквирский бокал, — есть дар, естественный стиль».
Миссис Уотсон была ее убежищем.
Но самым большим подарком от миссис Уотсон было то, что она приоткрыла дверь, через которую Карен смогла заглянуть в свое будущее. Миссис Уотсон рассказала ей о Коко Шанель, и Карен, не будучи книголюбом, стала завсегдатаем библиотеки и читала все, что могла найти о великом дизайнере. Габриэль Шанель стала идолом Карен. Рисованные куклы, увиденные одежды и ткани — все сводилось к одному, наполнялось смыслом. Миссис Уотсон оказалась тем компасом, который указал ей правильное направление. Карен поняла, над чем она может и хочет работать и кем она хочет стать.
Разумеется, Белл не одобряла ее увлечение миссис Уотсон. Она только презрительно фыркала при упоминании ее имени, и на ее лице появлялось такое же выражение, как сейчас, когда разговор зашел о Тиффани.
— Жирная и чокнутая, — повторила Белл, но никто из дочерей не отреагировал на вызов.
— А когда ты собираешься в Париж? — спросила Лиза, которой хотелось сменить тему разговора.
— Не раньше конца месяца. Может быть, и позже, если все будет продолжаться как сейчас. У меня не ладится работа над комплектом моделей одежды к следующему сезону. Я ведь говорила тебе, что в этом году мы хотим провести наше первое шоу в Париже. На родине Коко Шанель и Уорта я хочу показать кое-что из модных накидных нарядов.
Карен вспомнила о вчерашнем чествовании. Не прошло и двадцати четырех часов, а уже все стало далеким, как мезозойская эра. Куда делся ее энтузиазм? А ее уверенность в себе? Растворились где-то в приемной доктора Голдмана?
— Модельер хорош ровно настолько, насколько хороша его последняя коллекция, — сказала она.
— Ты говоришь это каждый раз, — улыбнулась Лиза.
— Может быть, ты еще не готова? — выдвинула свой вариант Белл.
Карен покачала головой и с некоторым удивлением отметила про себя, что безусловная вера Лизы и материнское неверие в ее силы и талант были одинаково обидны. «Я, должно быть, слишком многого ждала от этой встречи. Сегодня просто неудачный день. Несмотря на прожитые вместе годы, Лиза, по-видимому, до сих пор думает, что мне все дается легко, без усилий, а Белл считает меня младенцем, потерявшимся в сиреневом саду. — Карен вздохнула. — Ну-ну, ты не единственный представитель семейства особей с функциональными нарушениями, — напомнила она себе. — Спроси Джона Брэдшоу».
Карен снова подумала о своей настоящей матери: не пестует ли она в этот момент свою дочку, ту, другую, которую она не отдала чужим людям? Карен помнила, или думала, что помнит, как ее ручонки цеплялись за материнскую шею, помнит запах пудры на коже ее родной матери. Может быть… всего лишь может быть, она помнит перемежающиеся белые и желтые планки детской кроватки и свои протянутые ручки к большой и теплой руке матери. Было ли это на самом деле? Боже, что за воспоминания за общим столом! И Карен заставила себя оглядеться вокруг и поддержать разговор.
— Как бы мне хотелось поехать в Париж, — говорила Лиза. — Мы не были там со времени нашего свадебного путешествия. Но Леонард говорит, что с такими тратами, как у нас, в этот год мы никуда не поедем.
Карен насторожилась: не ожидает ли Лиза, чтобы она предложила ей присоединиться к поездке в Париж? Однако, прежде чем она сумела решить что-нибудь на этот счет, в разговор вмешалась Белл.
— Вы слишком транжирите! Объясни мне, например, зачем тебе автобусы?
— Автобусы? — переспросила Карен.
— Чтобы развозить людей от синагоги до работы, — объяснила Лиза.
Белл только фыркнула и снова перевела разговор на Тиффани.
— В чем она пойдет на церемонию? — спросила она. — Надеюсь, не в этой зеленой тафте?
— Мама, но она ей нравится.
— Она выглядит в ней ужасно! И такой останется на фотоснимках на всю жизнь. Она припомнит тебе потом, что ты не предупредила ее. Ее дети будут спрашивать, почему их бабушка разрешала надевать ей такую гадкую одежду.
— Но это фирменная одежда от Ральфа Лорена!
