Шарль Лотарингский уже много лет как распрямил свой скрюченный хребет с помощью волшебного корсета из рыбьих костей, но прозвище Горбун, к превеликой его досаде, так за ним и закрепилось. Поскольку он был человеком тщеславным, седину в бороде и в волосах он приказал облагородить растолченным серебром и очень переживал из-за морщин, избороздивших ему кожу в силу возраста, пристрастия к табаку и любви к хорошему вину.
Приближаясь к нему, лорд Оникс почтительно склонил голову. При лотарингском дворе старомодную помпезность, которую так любили Ониксы, встречали с презрением. Никаких коленопреклонений, никаких мундиров, только в случае официальных торжеств. Горностаевую мантию и парчовый жилет своих предков Горбун отдал на растерзание моли. По душе ему были скроенные по последней моде костюмы из черного шелка, а кроме того, он питал склонность к тоненьким табачным палочкам, введенным в обиход при лотарингском дворе послом Альбиона. Одну из таких палочек он зажал сейчас двумя пальцами. Сигареты. Для слуха Неррона само название отдавало чем-то вроде кусачего насекомого. Говорят, Горбун прячется за их дымом, чтобы ничего нельзя было прочесть по его лицу. Шарль Лотарингский напоминал того коронованного кота, который выдавал себя за вегетарианца, в то время как из уголка его пасти торчал мышиный хвостик. Вокруг него клубился густой серый чад, и его гостю пришлось всячески подавлять кашель, пока он не оказался на безопасном расстоянии от трона.
– Ваше величество.
Голос старого Оникса не выдал ни капли его отвращения к людям. Его темное лицо так же виртуозно скрывало ненависть, как и непомерную жажду власти. Ниясен – на их языке его имя означало «тьма», что подходило в равной мере и к его облику, и к душе. Неррону он приказал оставаться невидимым, пока он его не позовет. Нет ничего проще. Бастард уже поднаторел в искусстве быть тенью.
– Твой охотник за сокровищами оказался таким же нерасторопным, как и работники, завербованные карликами. Ты меня здорово подвел. – Горбун махнул слуге, стоявшему с серебряной пепельницей позади трона. – Очевидно, ты сильно преувеличивал, расписывая мне его таланты.
Неррон чуть не выхватил у него тлеющую табачную палочку и не затушил ее о его царственный лоб.
Спокойно, Бастард. Ведь это король.
Но он никогда не умел держать свои чувства в узде и совсем не был уверен, что желает этому научиться.
– Как я и предвидел, ему удалось открыть склеп, и арбалет для него не составит проблемы! Смею напомнить вашему величеству, что, не будь наших лазутчиков, вы вообще никогда не узнали бы о существовании склепа. Карлики питают иллюзию, что они, как и мы, под землей у себя дома, но недра земли не содержат ни единой тайны, о которой гоилы не имели бы представления.
Нет. Старый лорд не смог замаскировать высокомерие в своем голосе. Оникс. Он всегда считался самой благородной мастью среди каменнокожих – пока себя не объявил королем карнеоловый гоил. От остервенения, с каким Ониксы ненавидели Кмена, плавилась их каменная кожа. Они даже выдали врагам расположение гоильских укреплений, только бы его свергнуть, а сума-тюрьма, куда Горбун завел привычку по их наущению упрятывать своих врагов, от кменовых шпионов раздулась до такой степени, что отказывалась служить дальше. Просто чудо, что король гоилов еще жив. Неррон был наслышан о сотне наемных убийц, натравленных на Кмена Ониксами, но телохранители Кмена знали толк в своем деле, пусть даже нефритового гоила с ним рядом больше не было… К тому же на его стороне все еще оставалась Темная Фея.
Старый Оникс обернулся.
Ну наконец-то.
Выход Бастарда.
Неррон отделился от колонны, за которой стоял, и приблизился к трону. Сиденье было изготовлено якобы из челюстей великанца. Как бы там ни было… все эти истории лишь тщатся доказать, что человек с давних пор был властелином этого мира. Исторические изыскания гоилов на этот счет куда более точны. По сравнению с эльфами, феями, ведьмами люди – просто новорожденные. Любая саламандра под землей имеет за плечами более долгую историю, чем они.
В ответ на взгляд, которым смерил его король, Неррон, приближаясь к трону, тут же вообразил себе, как рыбьи плавники его волшебного корсета впиваются Горбуну между ребер. Не то чтобы он не привык к подобным взглядам. Ни красоты, ни знатности происхождения, другим служивших от этих взглядов защитой, у него не было. В детстве он внушил себе, что его выковала из ночного мрамора одна фея, а зеленые прожилки на его коже были лишь остатками листвы, которые она при этом использовала.
Вкрапления малахита в коже Неррон унаследовал от матери. Официально Ониксы заключали браки только с Ониксами, но большинство из них были весьма охочи до всего, что им вовсе не принадлежало. Надо сказать, что от своих внебрачных детей они требовали совсем других качеств, чем от законных сыновей. Неррон уяснил себе это сравнительно рано. Чтобы выжить, бастард должен был уметь ползать и извиваться, точно змея. Но он владел также и другими змеиными добродетелями: искусством быть невидимкой, обманывать. Искусством ужалить, возникнув из тени.
Неррон опустил голову так низко, как сделал бы это старый Оникс. Справа и слева от Горбуна стояли два его телохранителя. Их взгляды были холодны, как трясина, откуда они явились. В охране у лотарингского короля служили водяные. Кожа у них была почти столь же нечувствительной, как у гоилов, а шесть глаз делали их прирожденными телохранителями.
– Итак? – Горбун смотрел на Неррона так же холодно, как и его водяные. – Почему арбалет все еще не у меня, если ты действительно побывал в склепе?
Власть предержащие все на одно лицо, неважно, с человеческой кожей или с каменной. Власть – это то, что их сближает, но они жаждут больше, больше, больше.
– А его там никогда и не было. – Голос Неррона был не бархат, не то что у Горбуна или лорда Оникса, он был грубым и шершавым, как солдатская одежда.
– Ах вот как? Тогда где же он?
– Во дворце Гуисмунда, в Мертвом Городе.
Горбун стряхнул пепел с черных брюк.
– Не мели ерунду. Дворца больше нет. Он исчез в день его смерти, вместе с десятью тысячами подданных Гуисмунда. Эту историю мне рассказывали еще мои няньки, ведь, в конце концов, Гуисмунд – один из моих предков. Есть у тебя в запасе что-нибудь еще, кроме расхожих баек охотников за сокровищами?
Ох, этот гоильский гнев. Он разливался, словно кипящее масло, по артериям Неррона. А ведь прежде, когда зиме не видно было конца, народ Лотарингии скармливал своих королей драконам.
Твое прокопченное мясо пришлось бы им очень по вкусу, горбатый королишко.
Неррон!
Он заставил себя улыбнуться:
– У трупа Гуисмунда не хватает сердца, головы и руки. Это значит, что он воспользовался старинным ведовством чародеев. Надо спрятать три части целого в трех друг от друга удаленных местах, и тогда исчезнет то, что действительно хотят скрыть. Видимо, это был его дворец. Указания в усыпальнице нельзя истолковать иначе. Да и найдется ли тайник надежнее? Как только части трупа будут собраны воедино, он появится снова.
Вот, пожалуйста. Глаза под тяжелыми веками поглядели на него с несколько большим уважением.
– И что же? Ты знаешь, где искать эти три недостающие части?
– Разыскивать утраченное – мое ремесло.
И он найдет их. Если только Джекоб Бесшабашный его не опередит. Из всех охотников за сокровищами на свете в склепе надо было нарисоваться именно Бесшабашному! А Неррон ему еще и тень Гуисмунда убрал с дороги! Появись Бесшабашный несколькими часами позже – надписи на полу он бы уже не прочитал. Бутылочку с кислотой Неррон держал наготове. Досадно. Очень досадно.
Пару раз их пути уже чуть не пересеклись. Бесшабашный обошел Неррона в поисках хрустального башмачка. Его портрет красовался на первой полосе каждой газеты. Неррон вырезал их и сжигал в надежде сглазить своего конкурента. Но Джекоб Бесшабашный стал с тех пор еще популярнее, и если кто-либо интересовался корифеями в охоте за сокровищами, то до сих пор называли его имя.
До сих пор, Неррон.
На этот раз он его побьет.
Глаза Горбуна стали темными, словно павлинья яшма. Мир превратился в мышиную нору, а он стал котом, притаившимся рядом с ней и поджидавшим добычу.
Пусть думает, что ты всего лишь его мышка, Неррон. Только так сильные мира сего позволяют самостоятельно вести охоту.
Горбун что-то шушукнул одному из своих водяных в покрытое коростой ухо. Удивительно, как проворны они на суше.
Когда водяной выскользнул за высокую дверь, в темный зал упала полоска дневного света, и Шарль Лотарингский принялся внимательно изучать свои ногти, словно сравнивая их с когтями гоила.
– Благодаря арбалету, – произнес он, – Лотарингия обрела бы возможность держать в узде ваших забияк. И вы наверняка понимаете, что я не могу препоручить его поиски исключительно одному гоилу.
