Минуточку, Феликс? Какой еще консул? Ты ведь получил убежище у здешних властей, зачем тебе тогда консул? А потом, ты кричишь все это по-русски. Тебя никто не понимает. Я тоже не очень. Давай посмотрим на факты: ты стоишь на английском газоне у своего дома. Ну и что с того, что тебя окружили полицейские? Они ведь ничего не делают последние двадцать минут. Ты орешь как одержимый. У соседей ребенка разбудил…
Когда мы уже установили визуальный контакт, я вхожу в середину круга, образованного людьми в черных мундирах. Круг немедленно меняет форму и осторожно размыкается, открывая доступ к дверям дома. В соответствии с инструкцией Стива и собственной натурой я приветствую Феликса приятной, хотя немного грустной улыбкой, говорю ему «Привет!» и иду прямо к дверям. Открываю их и вхожу. Феликс следует за мной. И закрывает за собой двери. Стив железно получит выговор – за то, что как на тарелочке преподнес подозреваемому заложницу. Если со мной что-то случится, не видать ему пенсии! Благодарю за доверие, Стив. За понимание. За то, что пошел на здоровый риск в эпоху, когда каждый страхует свою задницу бетонным парашютом от всего на свете. Полицейские садятся в машины и уезжают. На соседнюю улицу. Если я нажму кнопку бесшумного устройства, которое у меня в левом кармане, они будут здесь через полминуты. Но зачем мне ее нажимать?..
Я кладу на стол свой телефон, на котором уже установлена связь с телефоном Стива, чтобы он мог дистанционно следить за ситуацией на основе модуляций моего голоса. Мы с Феликсом ставим на огонь воду в какой-то закопченной кастрюле.
Он вернулся сегодня с работы после пяти. На полу какие-то бумажки, разорванный конверт. Тихо. Никого. Поставил воду на плиту. Пошел в ванную. А там – стоящий на коленях Виктор, как будто висящий на краю ванной с головой и руками, по самые подмышки погруженными в красную воду. Там давно уже все остыло, и вода с кровью, и сам Виктор. Видимо, он, Виктор, все обдумал. Налил в ванну горячей воды. Закрыл краны. Примерился. Может быть, опустил руки на дно, может быть, смочил лицо, задержав дыхание. Может быть, долил воды, может быть, слил. Не стал открывать краны до упора, чтобы на прощание сказать: «Я ухожу, а после меня – хоть потоп». Не хотел заливать Феликсу ванную.
Феликс позвонил в «скорую помощь». Машина приехала почти сразу, как будто там обо всем знали и ожидали за углом. Феликса отвели в комнату, Виктора забрали в машину. Что-то там ему говорили – Феликсу, естественно. Не Виктору. Он, в смысле Феликс, остался дома. Прибрался, вымыл ванную, выбросил лезвия, которые нашел на дне. А тут полиция, сирены! Снайперы! Чего они хотят? Они думают, что это я убил Виктора? Никуда я не поеду! Я ни в чем не виноват!
Что ты плетешь, Феликс? Ведь сначала приехала только одна машина, правда? Никаких снайперов. Тут их просто нет, нужно везти их из Лондона. Они хотели извиниться, что не успели прибыть одновременно со «скорой помощью». Что не предупредили тебя, чтобы ты ничего не убирал, потому что у них для этого есть специалист – ты видел того типа в пластиковом комбинезоне и резиновых перчатках, который стоял у стены? Это врач, уполномоченный осуществлять уборку в таких случаях. Мне такие перчатки тоже дали – вот они, у меня в кармане. Но вначале убедились, что у меня с руками все в порядке, нет никаких царапин или ран. А у тебя? Есть? Покажи руки. Видишь, у тебя тоже нет. А даже если бы и были, не каждый непосредственный контакт кончается заражением. А у Виктора была собственная зубная щетка? Ты точно знаешь, что он твоей никогда не пользовался? Знаешь что, давай на всякий случай съездим в ту больницу. Для вящего спокойствия. Поедем вместе, а? На моей машине. Никаких там биопсий печени – кровь из вены и все. У меня с собой направление. А потом привезу тебя домой. Поедем, ладно? А то я обещала своему старому богатому мужу сводить его в кино на вечерний сеанс. Ты смотрел «Без вины виноватый»? Похоже, туфта.
А потом Феликс вместе с другими ждет результатов. Две недели. В итоге вируса двадцать первого века не обнаружено. Ни у Феликса, ни у меня, ни у семерых знакомых Виктора, которые добровольно воспользовались возможностью сдать кровь на анализ. Потому что в Англии к этому не принуждают. У Виктора вроде была какая-то подруга-любовница. Но она живет в другом городе, где-то под Лондоном. И никто не знает, как ее зовут. А может, ее вообще не было…
Почему мне это вспоминается? Сейчас, среди ночи? Почему бы в тиши собственной одинокой постели мне лучше не подумать о своем любимом? Не знаю. Как-то не получается.
Я засыпаю.
***
Я просыпаюсь, резко открыв глаза. Чувствую себя выспавшейся. Темно. Пятнадцать минут второго. Неужели я проспала сутки и еще сорок пять минут? Включаю свет, смотрю на дату в компьютере. Я спала не сутки, а только сорок пять минут.
Помню, как позвонила из Коронного суда сыну. В течение первой недели его самостоятельной работы в качестве полицейского переводчика мы созванивались ежедневно: мама, как это перевести? А это как? Я ужасно переживала. Ни за что не хотела брать его в суд, потому что там рассматривалось дело об убийстве – Вероника из Слубиц убила Тадека из Плоцка. Своего жениха. Я хотела избавить своего ребенка от такого начала профессиональной карьеры. Сейчас вижу на сотовом, что он звонил уже два раза, отзваниваю в перерыве заседаний. Слышу мелодичный голос молодой женщины:
– Здравствуйте, это больничная часовня, слушаю вас.
– Простите? Я звоню сыну…
А она в ответ:
– Он тут с нами, в морге!
Когда мне удается возобновить функцию дыхания, она добавляет:
– Он переводит на опознании тел. Вы не могли бы позвонить попозже?
О БОЖЕ!!!
Чтоб тебя прибило! Чтоб тебя разорвало, идиотка безмозглая!
Это третье дело, в котором участвует мой сын. Дорожное происшествие. Наши ехали на работу, все работали на бойне. В «саабе» не было свободных мест. Двадцатишестилетняя англичанка в «тойоте» ехала на лекцию по информатике. Первые заморозки за два года. Лобовое столкновение. Сумма скоростей: сто миль в час. Девушка и двое поляков погибли на месте. Третий умер в машине «скорой помощи». Четвертый в шоке: не помнит, где он сидел, кто были остальные, кто был за рулем, не знает даже, куда они ехали. Помнит, что его фамилия Петрашек, но с именами у него как-то не очень. Чувствует себя хорошо. Хочет позвонить на работу, чтобы его не уволили за прогул, но не помнит, где работает. Так же, как и свой адрес. Он находится в больнице, но протестует – у него ни синяка, ни даже царапины. Хотя трудно поверить, что он оказался цел и невредим. Мой сын бегает по этажам больницы между Петрашеком и моргом, в который полиция свозит родных и близких на опознание останков.
Вот такую работенку я подкинула собственному ребенку! Вот чем кончились его ежедневные причитания, что он не хочет учить ни русский, ни польский, а хочет игровую приставку, которая здесь есть у каждого ребенка… Вот чего я добилась, будучи упорной-назойливой-не-отступающей-ни-перед-чем матерью. Мои крики, подкупы, подлизывания и скандалы, всяческое стимулирование одних отличных оценок на экзаменах… Что я наделала! Это все – вина моего почти бывшего. Это он заставил меня пойти на работу и устроил переводчицей. А могла бы спокойно сидеть на диване в богато обставленной гостиной с видом на море и благоухать дорогими, по-словацки выражаясь, «вонялками»!
Я впадаю в спячку, в какую-то полную летаргию. Слышу, как сквозь сон, какое-то пение, обрывки разговоров. Не выйду из этого состояния, наверное до весны, а то и лет пять-шесть.
***
Я не выхожу из этого состояния, скорое выползаю, выкарабкиваюсь из него… Время два часа двадцать две минуты.
Мне вспоминается Наталья из Ленинграда, которую в течение пяти часов два врача, муж и переводчица пытались уговорить на добровольную госпитализацию в психиатрической больнице. Когда один из врачей потерял терпение и сделал мне знак глазами: «ПРИНУДИТЕЛЬНО, НЕМЕДЛЕННО!». Наталья перехватила этот взгляд и молниеносно среагировала: «Ладно. Сейчас возьму тапочки и поедем».
А два часа спустя она стояла в коридоре, судорожно ухватившись за отопительную батарею под зарешеченным окном, и кричала во всю силу легких: «НЕ УХОДИ! НЕ ОСТАВЛЯЙ МЕНЯ С НИМИ! ОНИ МЕНЯ УБЬЮТ, ЧТОБЫ ОН ПОЛУЧИЛ ВСЕ ИМУЩЕСТВО! Я И ТАК ОТ ВСЕГО ОТКАЗЫВАЮСЬ! ПОДПИШУ ЭТУ БУМАГУ! У МЕНЯ СЫН, УМОЛЯЮ! ТОЛЬКО ТЫ МЕНЯ ПОНИМАЕШЬ! НЕ УХОДИ!». Батарея была очень горячей. Два санитара держали Наталью за локти и запястья, дружелюбно посматривали на меня и упрашивали: «ДА ИДИТЕ УЖЕ! ИДИТЕ!».
В итоге дождались. Я ушла.
Я умираю.
***
Я возвращаюсь к жизни в три часа тридцать три минуты. Не знаю, почему. Не уверена, что это я, а не кто-то другой. Какая-то экспресс-инкарнация неизвестно в кого. Сижу себе тихонько, прикинувшись трупом.
У соседей наверху работает радио. Я уверена, что они повторяют интервью с королевским прокурором Никласом Х., который выступал обвинителем на процессе по делу о похищении, изнасиловании и убийстве семнадцатилетней Ханны Ф. Свидетелем был один поляк, который видел, где убийца запарковал машину. Я уже отработала свое, но решила остаться на галерее для публики и понаблюдать за процессом с точки зрения простого обывателя, случайного прохожего. Прокурор среди прочего сказал:
