«Страх смерти, – говорит поэт, – подобен жезлу Гаруна, который в присутствии царя Фараона пожрал прочие жезлы, превратившиеся в змей».
Дочери персидского мудреца не испугались духа. Они дали Котробу требуемый от них залог, и в ту же минуту невидимая сила перенесла их в очарованный замок на гору Тугрут в Курдистан, где они навсегда скрылись от взглядов смертных. Через некоторое время в окрестностях замка появились семь юношей, отличавшихся мужеством и храбростью на войне и на охоте. Они были более смуглыми, выше и воинственнее всех жителей Курдистанской долины. Они женились, и от них-то произошли семь курдистанских племен, доблесть которых стала известна всей Вселенной.
С изумлением выслушал христианский рыцарь странную повесть, которая до сих пор сохранялась в курдистанских преданиях; затем, после минутного размышления, ответил:
– Однако, сарацин, ты прав: твоих предков можно ненавидеть, но презирать их нельзя. Теперь я не удивляюсь твоей приверженности ложной вере, потому что она перешла к тебе от твоих предков – жестоких стрелков и уводит от тебя истину. Не удивляюсь я теперь, что приближение к нечистым местам навевает на тебя радость, которая всегда пробуждается в душе человека при виде своей отчизны, и что радость твоя выражается в пении.
– Клянусь памятью отца моего, ты прав, – отвечал сарацин, которого замечания христианина нисколько не оскорбили. – Хотя пророк, да будет благословенно его имя, и поселил в нас семена лучшей веры, нежели та, которой предки наши научились в стенах очарованного замка Тугрута, мы не можем так скоро забыть предания старых времен, не можем забыть и духов, от которых ведем свое происхождение. Мы верим, что они не преданы вечному проклятию, им предстоят испытания, после которых они получат прощение или наказание. Впрочем, мы предоставляем разбирать это имамам и муллам. Скажу только, что знания, почерпнутые нами в Коране, не могли полностью исключить наше уважение к этим духам, и что в песнях наших гор до сих пор воспевается старая вера наших предков.
При этих словах он запел стансы, склад и смысл которых казались отголоском древних времен; по-видимому, они были сложены одним из почитателей злого духа Аримана:
Ариман
О ты, кого Ирак считаетИсточником всех зол и бед,Наш мрачный Ариман, боготворимый мною!Напрасно взор я простираюОт запада к восточным странам:Во всей Вселенной не встречаюМогущественней и сильней тебя!
Среди степей бесплодныхДобра верховный властелинЗахочет источить поток воды,Чтоб жажду путника усталогоЦелебной влагой утолить,Но ты лишь повелишь, и волныРазрушат вмиг его.
Он слово изречет, и расцветут садыВ степи пустынной, дикой, и от нихДо облаков поднимется душистый аромат.Но в силах кто сдержать все зло,Чуму, горячку, что от стрел твоихУбийственных повсюду, преград не зная,Разносятся, пощады не давая.
Владычество твое в сердцах людей.Пускай они перед другими алтарямиСклоняются поникшею главой,Во прах унижения, смиренно!Хоть ужас ты внушаешь, грозный Ариман,Но тайным помыслом к тебе взывают.Все чада праха преданы тебе.
Не гром ли звук твоих речей?Не бурей ли облекся ты, как магиО том оповестили миру?Душа твоя питается ли гневом,Иль местью лютою она жива?Когтями ль ты впиваешься в добычу,Или дыханием тлетворным ее разишь?
В природе ли самой ты почерпаешьВеликое могущество свое?Ты можешь ли чистейшие струиВ болото смрадное мгновенно превратить?Напрасно мы в борьбе бессильнойТобою посланные бедыСтараемся предвидеть иль отстранить.
Издавна ты царствуешь над нами,Ты наш кумир и наше сердце – твой алтарь;Оно тобою бьется, тобой живет.Все помыслы тебе приносят дань,Твое могущество известно всем,Кто ведал ненависть и месть,Любви и честолюбия отраву.
Когда в юдоли сей плачевнойНам заблестит отрады лучИ сладостным своим тепломВсе горести и муки отгоняет,Мы трепетать должны – твой взорТлетворный не выносит счастья,И радость – нам предвестник верный горя.
О, грозный Ариман! Ты правишьСудьбой людей от колыбели до могилы,Страданья их – дары твоих щедрот.Скажи же мне, великий дух,Могущество твое должно лиСопровождать нас и за дверью гробаИ там нас подавлять навеки?
Быть может, строки эти были сложены одним из языческих философов, не озаренным светом истинной веры, видевшим в сказочном божестве Аримане лишь преобладание физического и нравственного зла. Но пропетые человеком, гордившимся своим происхождением от сатаны, они произвели совершенно иное впечатление на рыцаря Спящего Барса, они казались ему похвалой нечистому духу. Слыша страшные слова в той самой пустыне, где сам сатана поклонился Сыну Божию, потребовав сначала от него поклонения, рыцарь раздумывал, должен ли он при расставании с сарацином ограничиться изъявлением своего презрения, или же, по данному обету крестоносца, он должен сразиться с неверным и оставить его труп в пустыне на съедение хищным зверям. Но прежде, чем он успел принять решение, неожиданное происшествие привлекло его внимание.
День клонился к вечеру, но сумерки еще не наступили, так что рыцарь увидел странное существо громадного роста, пристально глядевшее на него. Ловко пробираясь между кустарниками, оно поднималось на скалу; странная одежда, придававшая ему вид дикаря, заставила рыцаря вспомнить изображения фавнов и сильванов, виденных им в древних храмах Рима. Как суеверный шотландец, нимало не сомневавшийся в подлинном существовании языческих богов, он приписал появление этого духа действию гимна, пропетого сарацином.
– Что же, – подумал храбрый сэр Кеннет, – чтоб они сгинули, демон и его приспешники!
Но двух противников, с которыми ему пришлось бы бороться, он решил не предупреждать о своем нападении, что, конечно, сделал бы, если бы имел дело с одним врагом. Он схватил секиру и готовился уже было сильным ударом раздробить череп сарацину, который жизнью заплатил бы за пение персидских стихов, но неожиданное обстоятельство избавило рыцаря от вечного пятна на его совести. Привидение, на которое внимательно устремлены были его глаза, желая усладить их путь, казалось, скрывалось от них за высокими скалами, пользуясь для этого любыми возвышениями на своем пути, с удивительной ловкостью преодолевая трудности. Когда сарацин закончил свою песнь, это странное существо, одетое в козью шкуру, внезапно вышло из своей западни, стало среди дороги и, схватив обеими руками узды коня сарацина, заставило попятиться его лошадь. Благородный арабский конь, будучи не в силах противиться неожиданному нападению незнакомца, надавившего на него удилами, которые по восточному обычаю состояли из железного кольца, приподнялся на дыбы и упал на опрокинутого им всадника. Только быстро отскочив в сторону, спасся сарацин от верной погибели.
