Машбюро оказалось маленькой комнаткой, в которой стояло два столика с пишущими машинками. Одна из них была закрыта грубо сшитым дерматиновым чехлом неопределенного цвета. За вторым таким же столиком сосредоточенно стучала миловидная женщина, ее Коваль в мыслях сразу окрестил «каштановой». На ней было хорошо сшитое светло-коричневое платье, а голову венчала пышная корона каштановых волос.
Полковник поздоровался, женщина перестала стучать и подняла глаза. Они были блестящие и тоже каштановые.
— Мне нужна Нина Барвинок. Она здесь работает?
Машинистка с любопытством смотрела на Коваля.
— Да, здесь, — женщина кивнула в сторону закрытой машинки. — Но ее сегодня нет.
— Почему? — спросил Коваль.
— Очевидно, заболела, — ответила машинистка. — Она часто болеет. То одно, то другое. Слабенькая. — И тут же глаза ее снова зажглись любопытством: — Вы принесли работу?
— Нет, — сказал Коваль.
— Что-то передать ей?
— Нет, — повторил полковник. — Передавать ничего не нужно. — Он открыл ящик столика Барвинок и, не обнаружив ничего, кроме копирок, понял, что допустил просчет, не забрав у Нины панку, в которой, очевидно, было окончание рукописи Журавля.
И он решил поручить Струцю съездить сегодня в Березняки, домой к машинистке, чтобы проверить, правду ли говорили о тяжелой обстановке в ее семье и, главное, забрать конец работы.
Он думал о том, что материалы Журавля должны быть приобщены к делу, и подыскивал доводы, чтобы, не нарушая закона, возвратить их институту, не задерживать внедрение в производство ценного изобретения.
7
Коваль заглянул в кабинет Струця, беседовавшего с Ниной Барвинок, когда старший лейтенант дошел до белого каления.
Худенькая миловидная женщина, сидевшая напротив него, в которой Дмитрий Иванович узнал машинистку, на вопросы отвечала грустно краткими «да», «нет» или «не знаю» и покорно соглашалась, когда старший лейтенант указывал ей на противоречия. Она была совсем убита свалившейся бедой, и вызов в милицию стал для нее тяжким испытанием.
— В конце концов, чем вы докажете, что ушли первой и сказали, что чайник скоро закипит и кофе пусть заваривают сами? — уже повышенным тоном спрашивал Струць, когда вошел полковник.
Машинистка пожала плечами, мол, чем я могу доказать?! Увидев Коваля, она еще больше сжалась на стуле и ниже опустила голову.
Дмитрий Иванович уселся в углу, так как кабинетик Струця был тесноват для трех человек. Он укоризненно посмотрел на его хозяина. Кому-кому, а старшему лейтенанту хорошо известно, что бремя доказывания лежит на дознавателе и следователе и этого нельзя требовать от подозреваемой. Но он ничего не сказал, не желая ставить старшего лейтенанта в неловкое положение. Да и взглянув на Струця, полковник понял, что тот сам не рад своей промашке, но не решается ее исправить, чтобы не акцентировать на этом внимание.
— А Журавель или Павленко слышали ваши слова? — уже тише спросил Струць.
— Не знаю, — коротко ответила машинистка.
— Скажите, Нина Васильевна, в котором часу вы ушли в тот вечер из квартиры Журавля? — поинтересовался Коваль. — Имейте в виду, вам не нужно оправдываться и доказывать. Просто обрисуйте нам обстановку того вечера, — добавил он, покосившись на старшего лейтенанта.
Машинистка не скрывала, что в последний вечер Журавля у него в гостях были она и Павленко: кто ушел первым, а кто оставался с хозяином, стало ключевым вопросом дознания, и Коваль, видя, что Струцю это трудно выяснить, решил подойти к решению задачи с другой стороны.
Машинистка на секунду подняла голову и, не заметив во взгляде Коваля сердитых искорок, которыми только что осыпал ее усатый старший лейтенант, приободрилась и расслабилась.
— До минуты не помню, — ответила женщина. — Домой пришла около девяти, но по дороге заходила в продуктовый магазин на левом берегу, потом в гастрономе стояла за яблоками. Диме моему нужны фрукты, а яблоки были недорогие. Стояла, наверное, с полчаса.
Струць с удивлением смотрел на женщину, которая до сих пор отвечала одним-двумя словами, а тут вдруг разговорилась.
— Значит, — рассуждал вслух Коваль, — если отбросить от времени прихода домой, так сказать, магазинное время?.. Кроме продуктовых магазинов, вы никуда не заходили?
Нина покачала головой.
— Магазины в общей сложности у вас сколько заняли?
— Около часа.
— Часть покупок делали на левом берегу? А яблоки?
— Яблоки недалеко от дома, в гастрономе «Славутич».
— А время на дорогу? — подсказал Струць. — Вы пешком шли?
Дмитрий Иванович знал, что путь от Русановки, где жил Журавель, до Березняков не должен занять много времени.
— Пешком, конечно, — отвечала машинистка. — Я ушла от Антона Ивановича около восьми. Точнее не знаю, — словно оправдываясь, женщина вытянула левую руку, — часов у меня нет. Мои испортились, никак не отремонтирую… А у Антона Ивановича я не посмотрела…
Вспомнив о Журавле, Нина Васильевна снова погрустнела, казалось, вот-вот всплакнет.
Старший лейтенант тем временем подсчитывал на листке бумаги минуты, затраченные женщиной на дорогу в магазины, на покупки и возвращение домой.
Видя, что Струць занялся арифметикой, полковник подумал, что, наверное, не цифры смогут дать ответ на главные вопросы. Плюс-минус несколько минут в этой истории не решали дела. Важно было установить, действительно ли Барвинок ушла первой, оставив Журавля и Павленко вдвоем. Не хватало свидетельств людей, видевших, когда вышли из квартиры Журавля в тот вечер Барвинок и Павленко. Вместе ли или по очереди? И кто первый? В котором часу? А где взять таких свидетелей? Ведь никто специально не наблюдал за квартирой Журавля. Только соседи по дому могли случайно это заметить. И задача розыска сейчас — опросить людей. А пока… поскольку необходимых сведений не было, главным подспорьем являлась не арифметика, а психология. Нужно было вникнуть в отношения действующих лиц, понять их характеры. Другого пути, пока не установлены факты, нет, считал Коваль.
— Ну хорошо, скажите: почему вы вдруг ушли, собирались ужинать, хозяйничали, а потом, когда мужчинам захотелось кофе, вспомнили о доме, не дождались, пока закипит чайник? — спросил Коваль.
Машинистка послушно кивнула:
— Да, да, вспомнила и ушла.
— И ничего не произошло?
— Где?
— В комнате, где ужинали наши друзья. Между вами и ими?
Нина Васильевна пожала плечами.
— Вы не поссорились с Антоном Ивановичем?
— Нет, что вы, — глаза женщины сразу наполнились слезами. — С Антоном Ивановичем? Нет, нет, — покачала она головой. — Разве с ним можно ссориться! — Она говорила гнусаво, ибо все время терзала платочком нос.
— И он вас ничем не обидел в тот вечер?
Женщина не ответила. Слезы начали душить ее. Она пыталась их сдержать и в конце концов сильно раскашлялась. Когда кашель прошел, подняла на Коваля мокрые глаза и укоризненно произнесла:
— Такое говорите!
— Вы любили его?
— Да.
— Собирались уйти к нему?
— Да…
— Это решение было обоюдным?
— Да.
— Но оно никак не осуществлялось?
Женщина тяжело вздохнула.
— Почему, если не секрет? Антон Иванович передумал?
— Это благороднейший человек, человек слова, это, это… — Барвинок, не в силах произнести слово «был», вот-вот могла снова залиться слезами.
— Так по чьей же вине не состоялась ваша новая семейная жизнь? Муж? Отец? Вмешалось общественное мнение?
— По моей, — тихо произнесла Нина Васильевна. — Только по моей. И это я себе никогда не прощу! — От слез ее нос, все лицо, казалось, распухло, светлые миндалевидные глаза покраснели.
— Не плачьте, Нина Васильевна, — попросил полковник. — Увы, Антону Ивановичу уже не поможешь. — Дмитрию Ивановичу было неприятно видеть Барвинок в таком неприглядном виде.
Посматривая на Нину Васильевну, Коваль перебирал в памяти все, что узнал об этой женщине. Родилась она в селе, под Киевом, в счастливой семье, где была единственным ребенком. Росла тихой девочкой, унаследовав от матери не только миловидность, но и мягкий, покладистый характер. Отец — колхозный механик Василий Козак — и мать — счетовод сельпо Ганна Григорьевна — души в ней не чаяли. Ниночка помогала по хозяйству, не водила ни с кем знакомств, не убегала с подружками на луг, тянувшийся до самого Днепра, где в высокой траве можно было играть в прятки. Одним словом, не доставляла родителям никаких хлопот…
Но однажды летом, когда Ниночка перешла в седьмой класс, случилось несчастье. Пьяный тракторист в сумерках наехал на Ганну Григорьевну, возвращавшуюся с работы домой.
Отец Нины, не в силах перенести смерть жены, пытался повеситься в сарае, и его буквально вынули из петли.
