С тех пор он безвыездно жил в Копенгагене, при особе старой императрицы. Когда в Дании прочли странный доклад господина Зале, ни у кого не возникло сомнений: кто лучше Волкова сможет обнаружить обман — если, конечно, речь идет об обмане?
Не теряя времени, Волков сел в берлинский поезд. С собою он вез письмо к господину Зале: посланник должен был познакомить его с «больной».
Нам известно три рассказа о встрече Анни со старым слугой. Первый из них принадлежит присутствовавшему там же профессору Бергу; это его письмо к господину Пьеру Жийяру.
«Я в деталях помню, как госпожа Чайковская встретилась у меня с бывшим слугой императорского двора. Волков говорил только по-русски, и поэтому я не слишком могу судить, о чем шла речь. Сначала он держался чрезвычайно холодно и даже с некоторой подозрительностью, но на следующий день, кажется, переменил мнение, ибо сделался отменно вежлив и был тронут до слез, когда пришло время отъезда».
Вторая версия представляет несомненный интерес, поскольку это уже воспоминания самого Волкова. Вот что рассказал он господину Стадницкому, корреспонденту русской ревельской газеты «Последние новости» (номер от 15 января 1926 г.).
«До госпожи Чайковской я добрался не без труда. В мое первое посещение мне не позволили говорить с ней, и я принужден был удовольствоваться тем, что рассматривал ее из окна; впрочем, даже этого мне было достаточно, чтобы убедиться, что женщина эта не имеет ничего общего с покойной великой княжной Анастасией Николаевной.
Я решил все же довести дело до конца и попросил о еще одной встрече с нею.
Мы увиделись на следующий день. Выяснилось, что госпожа Чайковская не говорит по-русски; она знает только немецкий... Я спросил ее, узнает ли она меня; она ответила, что нет. Я задал ей еще множество вопросов; ответы были столь же неутвердительны. Поведение людей, окружающих госпожу Чайковскую, показалось мне довольно подозрительным. Они беспрестанно вмешивались в разговор, отвечали иногда за нее и объясняли всякую ошибку плохим самочувствием моей собеседницы.
Еще раз должен подтвердить, и самым категоричным образом, что госпожа Чайковская не имеет никакого отношения к великой княжне Анастасии Николаевне. Если ей и известны какие-то факты из жизни императорской фамилии, то она почерпнула их исключительно из книг; к тому же ее знакомство с предметом выглядит весьма поверхностным. Это мое замечание подтверждается тем, что она ни разу не упомянула какой-нибудь детали, кроме тех, о которых писала пресса».
Третья версия принадлежит госпоже фон Ратлеф
«...Больная не говорила с ним, она беседовала с господином Зале и профессором Бергом по-немецки; картина выглядела довольно странно.
Единственное, что оставалось Волкову, это молча разглядывать ее.
Прощаясь с нами, он сказал, что «не может утверждать определенно, что госпожа Чайковская не великая княжна!» (из записки профессора Берга).
Мы не могли не заметить, что эта встреча взволновала госпожу Чайковскую. Во все время свидания она пристально рассматривала Волкова, выглядела настороженной и даже несколько испуганной. В ней словно происходила какая-то скрытая от глаз работа. Она, казалось, изо всех сил старалась собрать воедино разбросанные и не желающие подчиняться ее воле воспоминания. Совершенно измучившись, она откинулась на подушки, воскликнув:
— Я никак не могу его вспомнить! Она попросила Волкова прийти на следующий день: завтра она будет спокойнее! Когда он прощался, она любезно протянула ему руку и снова повторила свое приглашение.
Дня через два Волков появился вновь, на сей раз он сопровождал господина Зале. Они принесли несколько фотографий императорской фамилии. Господин Зале протянул их больной; она радостно принялась разглядывать снимки и тотчас же узнала среди прочих великого герцога Гессенского (Эрнст Гессен-Дармштадтский, великий герцог, брат императрицы Александры Федоровны, женатый первым браком на принцессе Саксен-Кобург-Готской Виктории; вторым браком — на принцессе Элеоноре (прим. пер.).)
— Это же дядя, и его дети, и тетушка!
Разговор с Волковым начался тяжело. Старик никак не мог свыкнуться с мыслью, что дочь его государя не говорит по-русски. Когда он в который уже раз поделился со мною своими сомнениями, больная, услышав его слова, прервала беседу с датским посланником и обратилась ко мне, горячо умоляя меня ничего более не объяснять Волкову и не пытаться его ни в чем убедить. Ее гордость, ее самолюбие были чрезвычайно задеты недоверием этого человека. Она, впрочем, согласилась ответить на несколько его вопросов. Когда он спросил ее, не помнит ли она кого-то из прислуги (я забыла имя, но назван был кто-то из ее прежнего окружения), она немедленно отвечала:
— Он был специально приставлен к нам, к детям.
Он спросил ее, кроме того, помнит ли она матроса, бывшего лакеем у ее брата.
— Да, он был очень высокий. Звали его Нагорный,— ответила она, не сомневаясь ни минуты.
— Да, действительно,— сказал Волков, пораженный точностью ее ответов.
Он пришел на следующий день, уже один, ибо господин Зале должен был отправиться в Копенгаген. Больная чувствовала себя неважно, предыдущие разговоры до крайности утомили ее. Она спустилась к назначенному часу в приемную, но принуждена была улечься на диван. Волков присел рядом и продолжил свой (да простят мне подобное выражение!) допрос.
— Вы помните Татищева? Несколько мгновений она размышляла, затем произнесла:
— Он был адъютантом отца, когда мы были в Сибири.
Волков кивнул. Потом он достал портрет вдовствующей императрицы Марии Федоровны. Она долго рассматривала его в необычайном волнении и наконец спросила:
— Как она себя сейчас чувствует? Странно, что бабушка не в трауре; сколько я помню, она всегда была одета в черное.
Она замолчала, чтобы немного отдохнуть. Мы с Волковым заговорили о чем-то, но она прервала нас:
— А ведь при брате состоял еще один моряк!
Волков кивнул, подтверждая ее слова. Она продолжала медленно, словно блуждая в глубинах памяти:
— Его звали... У него еще такая трудная фамилия... Деревенко.
— Да,— выдохнул Волков.
Она снова задумалась, борясь с ускользающими воспоминаниями.
— Но был, кажется, еще кто-то с такой же фамилией,— проговорила она наконец.— Это был доктор, правда?
Волков опять согласно кивнул. Он спросил, помнит ли она великую княгиню Ольгу Александровну.
— Да,— отвечала больная.— Это моя тетя. Она была очень привязана и к нам, и к маме.
Потом он спросил, что сталось с ее драгоценностями.
— Они были зашиты в моем белье и в одежде,— сказала она.
Затем она улыбнулась и не без лукавства произнесла:
— Ну что ж, теперь, когда он (Слова эти адресованы были ко мне, я должна была перевести их Волкову, ибо он не знал немецкого языка. Вот почему она говорит здесь в третьем лице (прим. госпожи фон Ратлеф).)довольно порасспрашивал меня, посмотрим, как сам он сумеет сдать этот экзамен. Помнит ли он комнату в нашем летнем дворце в Александрии, в которой мама каждый год по приезде писала на оконном стекле алмазом из своего перстня число и инициалы, свои и папины?
— Да,— отвечал Волков.— Могу ли я не помнить этого? Я столько раз бывал в той комнате.
— А вы помните Ивановский монастырь? — спросил он в свою очередь.
— Это где-то в Сибири,— проговорила она.— Оттуда еще приходили странницы, и мы с мамой и сестрами пели с ними.
Волков был потрясен.
Ему нужно было уходить: она очень устала и начала жаловаться на головную боль. С глазами, в которых блестели слезы, он несколько раз поцеловал ей руку. Совершенно растроганный, он сказал на прощанье: «Все будет хорошо!» — и медленно вышел из комнаты. В дверях он обернулся еще раз: слезы катились по его щекам. Я вышла проводить его, и он сказал мне:
— Постарайтесь понять мое положение! Если я скажу, что это она, теперь, после того, как другие столько раз говорили обратное, меня сочтут сумасшедшим.
Я далека от того, чтобы осуждать кого-то, но один смелый голос был бы куда полезнее для больной, чем все намеки и робкие подтверждения, выслушивать которые был, видно, наш удел».
Вернувшись, Волков даст интервью ревельской газете, но похоже, что в Копенгагене не слишком будут уверены в обмане, ибо вдовствующая императрица, мучимая сомнениями, приготовит вскоре новую встречу. Кровавой резни в Екатеринбурге избежали господин и госпожа Жийяр, возможно ли было пренебречь их свидетельством?..
Наставник Жийяр
Мне не довелось встретиться с господином Пьером Жийяром: во время работы над телепрограммой, посвященной загадочной Анастасии, к бывшему воспитателю цесаревича отправился мой друг Андре Кастело. Но все, что он рассказал мне по возвращении, запечатлелось в моей памяти.
