я больше не задумывался. Пусть все идет своим чередом… Знать бы только, каким?
— Чё вылупился, сапог? — Голос Абрека неожиданно вздрогнул, когда он встретился со мной взглядом.
Что он там для себя увидел, мне не ведомо. Но, думаю, оттуда на него взглянула сама Смерть. Палец налетчика неожиданно дрогнул на спусковом крючке, намереваясь закатать мне в лобешник этак граммов шесть-семь свинца, но продавить его так и не сумел.
До этого, буквально за пару ударов сердца, вороненый ствол его нагана начал стремительно покрываться морозными узорами. Холод не только разукрасил ствол, но и крепко прихватил ударно-спусковой механизм, блокировав его работу. Теперь, чтобы спустить курок, нужно было приложить поистине титанические усилия.
Но такими физическими данными грабитель, увы, не обладал. Да и если бы обладал, хрен бы него что получилось, просто бы спусковой крючок обломил. Отчего-то я был в этом уверен на все сто процентов.
— Ты чего, чушкан, сделал? — Слегка обалдевший Абрек наблюдал расширившимися глазами, как пистолет в его руке быстро обрастает колючей снеговой коркой. — Ай, бля! — Тонко взвизгнул грабитель, когда изморозь с оружия резво перекинулась на его пальцы и ладонь.
Он испуганно тряхнул рукой, пытаясь бросить пистолет, но хрена там — наган намертво примерз к его ладони, которая тоже живо побелела. Мало того, губительная «морозная волна» в мгновение ока перекинулась на запястье и побежала по рукаву, превращая моднявое драповое пальто в кусок твердой деревяшки, покрытый мелкими кристалликами льда.
— Че за кипишь на болоте, Абре… — Недовольный главарь резко повернулся к подельнику и остолбенел от увиденного — на месте живого и дерзкого бандита стояла неподвижная ледяная статуя. — Гребаный Экибастуз… — свистяще прошептал грабитель. — Надо же, на Сеньку[4] нарвался…
Пока Карась тупил, я прихватил рабочей рукой с пола большую сапожную лапу. Инструмент оказался солидным и увесистым, целиком отлитым из чугуна. Коротко размахнувшись, я со всей дури врезал массивной опорой лапы по ледяной фигуре застывшего бандита. Ледяная статуя, едва слышно тренькнув, раскололась на миллион мелких осколков, которые с колючим шорохом ссыпались мне под ноги.
Оставшийся в живых бандит изменился лице и, бросив пистолет, поднял руки над головой:
— Тихо, дядя! Не кипишуй! Спокойно — я ж без оружия… Разойдемся краями, а?
Я, громко хрустя осколками льда под подошвами сапог, медленно и молча, покачивая в руке тяжелую лапу, надвигался на этого перепуганного до усрачки шкета, мигом утратившего всю свою крутость и борзоту. Рубль двадцать, рубль двадцать, рубль двадцать, — хрустел лёд в такт моей «летящей» походки.
Мало того, он мне еще и «на жалость» решил надавить дрожащим голоском:
— Ты ж не убьешь безоружного, дядя? Ты ж у нас герой! Фронтовик! Запачкаешься и все — вовек не отмыться! В мусарню меня сдай! Пусть судят… Требую справедливого советского суда…
— Суда справедливого, говоришь? — Под моей ногой хрустнул особо крупный кусок льда, когда я остановился.
— Ага, дядя…
А я, вдруг, словно в открытую книгу сумел на мгновение заглянуть в его черную душу и «перелистать страницы» памяти, что были на самой «поверхности»: зоны-лагеря-тюрьмы, разбои-грабежи-насилие и убийства-убийства-убийства. А ведь ему еще и двадцати не было. Что же это за чудовище такое в человеческом обличье? Как вообще его земля носит? Нет таким тварям места средь людей! Нет, и не не было никогда!
— Будет тебе справедливый советский суд! — Произнес я, заметив какой надеждой на спасение своей жалкой душонки блеснули его маленькие лживые глазки. — Сдохни, тварь! — неожиданно рявкнул я, а из моего рта вырвался морозный поток воздуха, мгновенно превративший грабителя в еще одну хрупкую скульптурную композицию.
— Сдохни! Сдохни! Сдохни! — эхом повторил мои слова старичок, крепкими и точными ударами небольшого сапожного молотка разбивая своего обидчика в груду колотого льда, а после принимаясь неистово давить оставшиеся осколки сапогами, подкованными металлическими набойками. — Твари! Ненавижу! Твари! — Старик давил куски льда со слезами на глазах.
Я обнял старика за плечи, стараясь его хоть немного успокоить:
— Всё, отец, всё…
— Такие же… вот… скоты… два месяца назад… — Старик даже договорить не смог, видимо, мешал ком, стоявший в горле.
Но я уже и без всяких слов понял его беду, так же, как и в случае с уничтоженным преступником, легко прочитав его память. Как оказалось, бандиты убили его самых близких друзей — пожилую семейную пару. Вернее, убили старушку, а старичок умер, зачахнув от горя и печали.
Как мне это удалось, я и сам не понял. Но, действовал я как самый настоящий Мозголом, хотя, как мне сказали, моим Даром раньше была Воздушная Стихия. И вот еще эта Заморозка… Ведь это тоже Талант, не иначе? Неужели после ранения я стал универсальным Силовиком? Иначе, как все это объяснить?
Да и понимания сути того, что я творил, так и не появилось. Просто, как в какой-то прострации действовал. Вроде и я этих уродов разделал под орех, а вроде бы, и не совсем я… Как будто кто «моими руками» вместо меня водил. Да и сейчас еще водит…
Я зыркнул из-под прищуренных век на ледяное крошево, постепенно таявшее и окрашивающееся в алый цвет, и оно мгновенно начало «парить». Прямо вот так, практически не переходя в жидкую фазу.
Сублимация, всплыло в моей памяти название этого процесса: переход вещества из твердого в газообразное состояние, минуя стадию жидкости. Это, когда белье зимой на морозе сохнет, а жидкость так и не образуется. Я постарался убедить себя, что это — сведения именно из моей памяти, ведь, как-никак, а физмат МГУ я к началу войны закончил. Ну, написано же в документе…
Процесс «сублимации» останков грабителей шел очень быстро, если не сказать «ураганно». За несколько секунд на полу будки башмачника остались лишь сухие почерневшие ошметки сушеной плоти, признать в которых тела бандитов вообще не представлялось возможным.
Как мне это удавалось проделать, я не знал. Однако, никаких сомнений в том, что это «резвится» мой Дар Силовика, не возникало. Я прекрасно ощущал тот поток Силы, что исходил из моего организма, причудливо «скручиваясь» в замысловатые Магические Конструкции. Да-да, и эти Конструкции я прекрасно «видел»! И хрен его знает, каким-таким органом чувств? Но, принцип работы всего этого «безобразия» был в настоящий момент от меня сокрыт.
Ошметки грабителей, тем временем, усохли настолько, что начали рассыпаться темной и невесомой пылью, которой через пару минут оказался покрыт весь пол сапожной мастерской.
— Могильный Прах… Итить! — пораженно прошептал успевший прийти в себя старичок. — Я о таком Даре только в страшных сказках слыхал… А ведь я всю империстическую в солдатах прошел и гражданскую тож! Таких Сенек повидал, что волосы на голове дыбом вставали. И Некротов-Мервячинников насмотрелся, и другой какой погани хватало. Но вот, чтобы кто-то Могильным Прахом людишек буквально по ветру развеивал, как-то не довелось. Силен ты, паря! Поклон тебе земной, что не стал этих выродков щадить! Ведь они, отсидев свой срок, вновь бы за старое принялись!
— Вот что, отец, — произнес я, вглядываясь в блеклые старческие глаза, — не благодари. Я лишь сделал, что должно… Только вот язык за зубами советую придержать…
— Да нешто я не понимаю? — воскликнул старичок, смахнув блестящую слезинку, пробежавшую по морщинистой щеке. — Побольше бы таких, как ты, на земле нашей грешной было, так и рай… то бишь сицилизм с коммунизмом давно бы построили! А я Бога за тебя молить буду! Бог, он ведь не Яшка — все видит! И воздаст каждому, по делам их… А могильный прах я поганой метлой повымету и скажу, что так и было̀! — И старичок мне довольно подмигнул.
[1] Балдох — солдат, военнослужащий (уголовный жаргон).
[2] Маруха — любовница из криминальной среды (уголовный жаргон).
[3] Железки — нагрудные знаки, медали, ордена (уголовный жаргон).
[4] Сенька (Сеньки) — уничижительное «народное» прозвище представителей аристократических семей Российской Империи, обладающих Магическими Техниками. Официально закрепленный РПЦ термин — «Осененные божественной благодатью». Такие семьи были массово истреблены во время Революционного Восстания рабочей черни и подлого люда и последовавшей за ним Гражданской войны, как социально чуждый класс.
Глава 8
Покинув будку башмачника, где старичок увлеченно махал метелкой, выметая
