Я засыпаю, прислушиваясь к ровному дыханию ангела и стуку капель по оконным стеклам.
Снится, будто я плыву в Антарктике, окруженная айсбергами – величественными и смертельно опасными ледяными башнями.
Я слышу Пейдж, которая зовет меня. Она барахтается в воде, кашляя и едва держась на плаву. Поскольку она может грести лишь руками, я понимаю, что долго ей не продержаться. Отчаянно пытаюсь до нее добраться, но ледяная вода замедляет мои движения, и почти вся энергия уходит на неодолимую дрожь. А Пейдж все зовет. Она слишком далеко, и мне не увидеть ее лица, но я слышу слезы в голосе.
– Я иду к тебе! – пытаюсь крикнуть. – Все хорошо, я скоро буду с тобой!
Но из горла вырывается лишь хриплый шепот, едва достигающий моих собственных ушей. Отчаяние сдавливает мне грудь. Я не могу даже подбодрить сестру.
Потом я слышу мотор лодки, которая среди плавающих кусков льда направляется в мою сторону. За рулем лодки – мама. Свободной рукой она бросает за борт драгоценное имущество, которое с плеском падает в ледяную воду. Банки с супом и фасолью, спасательные жилеты и одеяла, даже туфли и упаковки мозольного пластыря – все летит за борт, исчезая среди сталкивающихся друг с другом льдин.
– Тебе в самом деле следовало бы есть яйца, милая, – говорит мама.
Лодка мчится прямо ко мне, не сбавляя скорости – даже ускоряясь. Если не уберусь с ее пути, она меня просто перережет пополам.
Вдали слышится крик Пейдж.
– Я иду! – кричу в ответ, но мой голос снова превращается в хриплый шепот.
Пытаюсь плыть к сестре, но мышцы так онемели, что я лишь беспомощно бью по воде руками, не в силах уйти с пути маминой лодки.
– Тсс, тихо, – успокаивающе шепчет мне в ухо кто-то.
Чувствую, как из-под моей спины вытаскивают диванные подушки, а затем меня окутывает тепло. Там, где до этого были подушки, теперь крепкие мужские руки. Словно в тумане, я ощущаю прикосновения мягкой, как перо, кожи, обтягивающей стальные мускулы, которые прогоняют прочь лед из моих жил и ночной кошмар.
– Тсс… – снова слышу я шепот.
Я расслабляюсь, окутанная теплым коконом, и стук дождя по крыше вновь убаюкивает меня.
Тепло исчезло, но я больше не дрожу. Я лежу одна, свернувшись клубком, и пытаюсь насладиться теплом, оставшимся на диване от тела, которого там больше нет.
Я открываю глаза, которые ослепляет яркий свет утра. Раффи лежит на своей кушетке, глядя на меня темно-синими глазами. Я судорожно сглатываю, внезапно ощутив неловкость из-за того, что не умыта и не причесана. Просто здорово! Миру настал конец, моя мать где-то на улице среди бандитов и вряд ли в своем уме, сестру похитили мстительные ангелы, а меня заботят жирные волосы и плохой запах изо рта.
Вскочив, я с силой отбрасываю одеяло, хватаю свои туалетные принадлежности и направляюсь в одну из двух ванных комнат.
– И тебе доброе утро, – лениво произносит ангел. Я уже берусь за ручку двери, когда он говорит: – На случай, если тебе интересно, – ответ «да».
Я останавливаюсь, боясь оглянуться:
– Да?
«Да» – это он держал меня ночью в объятиях? «Да» – он знает, что мне это понравилось?
– Да, ты можешь пойти со мной, – говорит он таким тоном, словно уже сожалеет об этом. – Я отведу тебя в обитель.
11
Вода в кране есть, но только холодная. Я думаю, не принять ли все-таки душ, поскольку неизвестно, сколько еще пройдет времени, прежде чем снова представится такая возможность. Мысль о потоках студеной воды меня останавливает.
Я решаю как следует обтереться мочалкой. По крайней мере, не замерзну вся сразу.
Как я и предполагала, вода ледяная, что вызывает воспоминания о моем сновидении, которые, в свою очередь, влекут за собой воспоминания о том, как меня согревали ночью. Вероятно, это просто какая-то особенность поведения ангелов, реакция на мою дрожь – примерно как пингвины прижимаются друг к другу, когда им холодно. Вряд ли что-то еще.
Но не хочется об этом думать – я даже не знаю, что об этом думать, – и я загоняю все подобные мысли в темный, до отказа набитый закуток своего сознания, которое угрожает в любой момент взорваться.
Когда я выхожу из ванной, Раффи выглядит так, словно только что принял душ. На нем его черные штаны и сапоги. Бинты исчезли. Он стоит на коленях перед развернутым на деревянном полу одеялом, и мокрые волосы падают на глаза. На одеяле разложены крылья.
Он расчесывает перья, расправляя на них пух и выдергивая сломанные. Сейчас ангел напоминает птицу, чистящую оперение. Его прикосновения мягки и почтительны, хотя выражение лица каменное. Изрезанные мной концы крыльев выглядят жалко.
У меня возникает абсурдное желание извиниться. За что, собственно? За то, что его соплеменники напали на наш мир и уничтожили его? За то, что они настолько жестоки – могут отрезать крылья одному из своих и бросить его на растерзание местным дикарям? Если мы дикари, то лишь потому, что они сделали нас такими. Так что извиняться мне не за что, и уж явно не за то, что помяла крыло своего врага, заворачивая его в побитое молью одеяло.
Но отчего-то я все равно иду опустив голову, словно чувствую себя виноватой, хотя и не говорю об этом вслух.
Я обхожу вокруг ангела, чтобы мой покаянный вид не бросался ему в глаза, и передо мной возникает его обнаженная спина. Кровотечение прекратилось. Во всем остальном он выглядит полностью здоровым – ни единой ссадины или синяка, за исключением тех мест, где раньше были крылья.
Раны похожи на пару полос сырого мяса, тянущихся вдоль спины там, где нож рассек сухожилия и мышцы. Мне не хочется об этом думать, но, сдается, другой ангел разрубил суставы, отделяя кости от тела. Вероятно, мне следовало зашить раны, но тогда я считала, что калека все равно умрет.
– Может, попробую зашить? – спрашиваю, надеясь на отрицательный ответ.
Я, конечно, девушка крепкая, но сшивать куски плоти – это для меня уже слишком, если не сказать больше.
– Нет, – отвечает он, не поднимая взгляда. – Само заживет.
– Почему до сих пор не зажило? В смысле – все остальные раны ведь исцелились очень быстро?
– Раны от ангельского меча заживают очень долго. Если когда-нибудь соберешься убить ангела, проткни его этим мечом.
– Врешь! Зачем тебе об этом говорить кому ни попадя?
– Просто я тебя не боюсь.
– Может, и стоило бы.
– Мой меч никогда не причинит мне вреда. И мой меч – единственный, которым ты можешь владеть.
Он осторожно выдергивает очередное сломанное перо и кладет на одеяло.
– Как это?
– Чтобы воспользоваться ангельским мечом, нужно разрешение. Без разрешения он будет весить тонну, если попытаешься его поднять.
– Но ты не давал мне никакого разрешения.
– Его дает не ангел, а сам меч. И некоторым мечам не нравится, когда их об этом просят.
– Угу, понятно.
Он проводит ладонью по перьям, нащупывая сломанные. Почему мне не кажется, что он шутит?
– Я не спрашивала никакого разрешения, но без проблем подняла меч.
– Так ведь ты хотела бросить его мне, чтобы я смог защититься. Видимо, он воспринял это как просьбу о разрешении и согласии.
– Он что, прочел мои мысли?
– По крайней мере, твои намерения. Иногда он так поступает.
– Ладно… ясно.
Я предпочитаю промолчать. В свое время наслушалась странного и научилась не спорить с теми, кто это странное говорил, поскольку возражать не имело никакого смысла, а порой бывало просто опасно. По крайней мере, если дело касалось моей мамы. Должна, впрочем, сказать, что Раффи даже более изобретателен, чем она.
– Может, забинтовать тебе спину?
– Зачем?
– Чтобы не попала инфекция, – отвечаю я, роясь в рюкзаке в поисках аптечки.
– Инфекция для меня не проблема.
– Что, не можешь заразиться?
– Да, по идее я невосприимчив к вашим микробам.
Слова «по идее» и «вашим» привлекают мое внимание. Мы почти ничего не знаем об ангелах, и любая информация может дать нам преимущество. В смысле – когда мы снова организуемся.
