плащ-палаткой. – Следи, чтобы не было крена!
Отведя нос лодки, он садится сам и разбирает весла. Посмотрев на часы, выжидает еще немного и негромко свистит – это сигнал начала операции.
Ему тотчас отвечают: справа из темноты, где в большом пулеметном окопе на фланге третьего батальона находятся командиры поддерживающих подразделений и артиллерийские наблюдатели, хлопает винтовочный выстрел.
Развернув лодку, Холин начинает грести – берег сразу исчезает. Мгла холодной, ненастной ночи обнимает нас.
6
Я ощущаю на лице мерное горячее дыхание Холина. Он сильными гребками гонит лодку; слышно, как вода тихо всплескивает под ударами весел. Мальчик замер, притаясь под плащ-палаткой рядом со мной.
Впереди, на правом берегу, немцы, как обычно, постреливают и освещают ракетами передний край – вспышки не так ярки из-за дождя. И ветер в нашу сторону. Погода явно благоприятствует нам.
С нашего берега взлетает над рекой очередь трассирующих пуль. Такие трассы с левого фланга третьего батальона будут давать каждые пять – семь минут: они послужат нам ориентиром при возвращении на свой берег.
– Сахар! – шепчет Холин.
Мы кладем в рот по два кусочка сахару и старательно сосем их: это должно до предела повысить чувствительность наших глаз и нашего слуха.
Мы находимся, верно, уже где-то на середине плёса, когда впереди отрывисто стучит пулемет – пули свистят и, выбивая звонкие брызги, шлепают по воде совсем неподалеку.
– МГ-34, – шепотом безошибочно определяет мальчик, доверчиво прижимаясь ко мне.
– Боишься?
– Немножко, – еле слышно признается он. – Никак не привыкну. Нервеность какая-то… И побираться – тоже никак не привыкну. Ух и тошно!
Я живо представляю, каково ему, гордому и самолюбивому, унижаться, попрошайничая.
– Послушай, – вспомнив, шепчу я, – у нас в батальоне есть Бондарев. И тоже гомельский. Не родственник, случаем?
– Нет. У меня нет родственников. Одна мать. И та не знаю, где сейчас… – Голос его дрогнул. – И фамилия моя по правде Буслов, а не Бондарев.
– И зовут не Иван?
– Нет, звать Иваном. Это правильно.
– Тсс!..
Холин начинает грести тише – видимо, в ожидании берега. Я до боли в глазах всматриваюсь в темноту: кроме тусклых за пеленой дождя вспышек ракет, ничего не разглядишь. Мы движемся еле-еле; еще миг – и днище цепляется за песок. Холин, проворно сложив весла, ступает через борт и, стоя в воде, быстро разворачивает лодку кормой к берегу.
Минуты две мы напряженно вслушиваемся. Слышно, как капли дождя мягко шлепают по воде, по земле, по уже намокшей плащ-палатке; я слышу ровное дыхание Холина и слышу, как бьется мое сердце. Но подозрительного – ни шума, ни говора, ни шороха – мы уловить не можем. И Холин дышит мне в самое ухо:
– Иван – на месте. А ты вылазь и держи…
Он ныряет в темноту. Я осторожно выбираюсь из-под плащ-палатки, ступаю в воду на прибрежный песок, поправляю автомат и беру лодку за корму. Я чувствую, что мальчик поднялся и стоит в лодке рядом со мной.
– Сядь. И накинь плащ-палатку, – ощупав его рукой, шепчу я.
– Теперь уж все равно, – отвечает он чуть слышно.
Холин появляется неожиданно и, подойдя вплотную, радостным шепотом сообщает:
– Порядок! Все подшито, прошнуровано…
Оказывается, те кусты у воды, в которых мы должны оставить лодку, всего шагах в тридцати ниже по течению.
Несколько минут спустя лодка спрятана, и мы, пригнувшись, крадемся вдоль берега, время от времени замирая и прислушиваясь. Когда ракета вспыхивает неподалеку, мы падаем на песок под уступом и лежим неподвижно, как мертвые. Уголком глаза я вижу мальчика: одёжа его потемнела от дождя. Мы с Холиным вернемся и переоденемся, а он…
Холин вдруг замедляет шаг и, взяв мальчика за руку, ступает правее по воде. Впереди на песке что-то светлеет. «Трупы наших разведчиков», – догадываюсь я.
– Что это? – чуть слышно спрашивает мальчик.
– Фрицы, – быстро шепчет Холин и увлекает его вперед. – Это снайпер с нашего берега.
– Ух, гады! Даже своих раздевают! – с ненавистью бормочет мальчик, оглядываясь.
Мне кажется, что мы двигаемся целую вечность и уже давно должны дойти. Однако я припоминаю, что от кустов, где спрятана лодка, до этих трупов триста с чем-то метров. А до оврага нужно пройти еще примерно столько же.
Вскоре мы минуем еще один труп. Он совсем разложился – тошнотворный запах чувствуется на расстоянии. С левого берега, врезаясь в дождливое небо у нас за спиной, снова уходит трасса. Овраг где-то близко, но мы его не увидим: он не освещается ракетами, верно, потому, что весь низ его минирован, а края окаймлены сплошными траншеями и патрулируются. Немцы, по-видимому, уверены, что здесь никто не сунется.
Этот овраг – хорошая ловушка для того, кого в нем обнаружат. И весь расчет на то, что мальчик проскользнет незамеченным.
Холин наконец останавливается и, сделав нам знак присесть, сам уходит вперед. Скоро он возвращается и еле слышно командует:
– За мной!
Мы перемещаемся вперед еще шагов на тридцать и присаживаемся на корточки за уступом.
– Овраг перед нами, прямо! – Отогнув рукав маскхалата, Холин смотрит на светящийся циферблат и шепчет мальчику: – В нашем распоряжении еще четыре минуты. Как самочувствие?
– Порядок.
Некоторое время мы прослушиваем темноту. Пахнет трупом и сыростью. Один из трупов – он заметен на песке метрах в трех вправо от нас – очевидно, и служит Холину ориентиром.
– Ну, я пойду, – чуть слышно говорит мальчик.
– Я провожу тебя, – вдруг шепчет Холин. – По оврагу. Хотя бы немного.
Это уже не по плану!
– Нет! – возражает мальчик. – Пойду один! Ты большой – с тобой застукают.
– Может, мне пойти? – предлагаю я нерешительно.
– Хоть по оврагу, – упрашивает Холин шепотом. – Там глина – наследишь. Я пронесу тебя!
– Я сказал! – упрямо и зло заявляет мальчик. – Я сам!
Он стоит рядом со мной, маленький, худенький, и, как мне кажется, весь дрожит в своей старенькой одёжке. А может, мне только кажется…
– До встречи, – помедлив, шепчет он Холину.
– До встречи! (Я чувствую, что они обнимаются и Холин целует его.) Главное, будь осторожен! Береги себя! Если мы двинемся – ожидай в Фёдоровке!
– До встречи, – обращается мальчик уже ко мне.
– До свидания! – с волнением шепчу я, отыскивая в темноте его маленькую узкую ладошку и крепко сжимая ее.
Я ощущаю желание поцеловать его, но сразу не решаюсь. Я страшно волнуюсь в эту минуту. Перед этим я раз десять повторяю про себя: «До свидания», чтобы не ляпнуть, как шесть дней назад: «Прощай!»
И прежде чем я решаюсь поцеловать его, он неслышно исчезает во тьме.
7
Мы с Холиным притаились, присев на корточки вплотную к уступу, так что край его приходился над нашими головами, и настороженно прислушивались. Дождь сыпал мерно и неторопливо, холодный, осенний дождь, которому, казалось, и конца не будет. От воды тянуло мозглой сыростью.
Прошло минуты четыре, как мы остались одни, и с той стороны, куда ушел мальчик, послышались шаги и тихий, невнятный гортанный говор.
«Немцы!..»
Холин сжал мне плечо, но меня не нужно было предупреждать:
