Вот какие нечаянные случаи встречаются на пути жизни! А все Бог и Его святое провидение правят делами и намерениями нашими, как и написано: и еже хотети и еже деяти Божие есть [Филип. 2, 13][20]. Выслушав это, отец мой духовный сказал: сердечно радуюсь, любезнейший брат, что Господь и еще неожиданно устроил увидеть тебя чрез непродолжительное время. И как ты теперь свободен, то я с любовию продержу тебя подольше, а ты мне и еще расскажешь побольше о своих поучительных встречах, бывших в твоем продолжительном странническом пути. Я и все прежние твои рассказы с удовольствием и внимательностью слушал. Это я с радостию готов сделать, ответил я и начал говорить.
Всего было много, доброго и худого; всего долго не расскажешь, да многое вышло уже и из памяти, ибо я старался в особенности помнить только то, что руководствовало и возбуждало ленивую душу мою к молитве, а все прочее редко вспоминал, или лучше сказать-старался забывать прошедшее, по наставлению св. Апостола Павла, который сказал: стремлюсь к почести вышнего звания, задняя забывая, в предняя же простираяся [Филип. 3, 13]. Да и покойный блаженный мой старец говаривал, что препятствия сердечной молитве нападают с двух сторон, с шуией и десной, то-есть, если враг не успеет отвратить от молитвы суетными помыслами и греховными замыслами, то возобновляет в памяти поучительные воспоминания или внушает прекрасные мысли, чтобы только хоть чем-нибудь отвлечь от молитвы, ему не терпимой. И это называется десное крадение, при коем душа, презрев беседу с Богом, обращается к удовольственной беседе сама с собою, или с тварями. А потому и учил меня, чтобы во время молитвы не принимать и самой прекрасной духовной мысли, да и по прошествии дня, если случится увидеть, что время проведено более в назидательном размышлении и беседе, нежели в существенной безвидной молитве сердца, то и сие почитать неумеренностью, или корыстолюбивою духовною жадностию, в особенности для новоначальных, коим необходимо, чтобы время, проводимое в молитве, преимущественно превозмогало большим количеством пред тем временем, которое провождалось в занятии прочими делами благочестия. Но нельзя же и всего забыть. Иное, само собой, так глубоко врезалось в памяти, что и долго не воспоминавши об нем, живо памятно, как например, одно благочестивое семейство, у которого Бог удостоил меня пробыть несколько дней по нижеследующему случаю.
Во время странствования моего по Тобольской губернии случилось мне проходить чрез какой-то уездный город. Сухарей оставалось у меня очень мало, а потому я и вошел в один дом, чтобы выпросить хлеба на дорогу. Хозяин сказал мне: слава Богу, ты пришел ко времю, только что сей час жена моя вынула хлебы из печи, вот тебе теплая коврига, молись за нас Богу. Я, поблагодаривши, стал укладывать хлеб в сумку, а хозяйка, увидя, сказала: какой мешок-то худой, весь истерся, я переменю тебе, и дала мне хороший, твердый мешок. От души поблагодарив их, я пошел далее. На выходе, в мелочной лавочке попросил немного соли, и лавочник насыпал мне небольшой мешочек. Радовался я духом и благодарил Бога, что Он указывает мне недостойному таковых добрых людей. Вот, думал я, теперь на неделю без заботы о пище, буду спать и доволен. Благослови душе моя Господа!
Отошедши от сего города верст пять, увидел я на самой дороге небогатое село и небогатую деревянную церковь, но хорошо украшенную снаружи и росписанную. Проходя мимо, я пожелал воздать поклонение храму Божию, и вошедши на паперть церковную, помолился. Сбоку церкви на лужке играли двое каких-то малюток лет по пяти или шести. Я подумал, что это поповы дети, хотя они и были очень хорошо наряжены. Итак, помолившись, пошел далее. Не успел отойти шагов десять от церкви, как я услышал за собою крик: нищенькой! нищенькой! постой! Это кричали и бежали ко мне виденные мною малютки — мальчик и девочка; я остановился, а они, подбежав, схватили меня за руку: пойдем к маменьке, она нищих любит. Я не нищий, говорю им, а прохожий человек. А как же у тебя мешок? Это мой дорожный хлеб. Нет, пойдем непременно, маменька даст тебе денег на дорогу. Да где же ваша маменька, спросил я. Вон за церковью, за этой рощицей.
Они повели меня в прекрасный сад, посредине коего я увидел большой господский дом; мы вошли в самые палаты, какая там чистота и убранство! Вот и выбежала к нам барыня. Милости прошу! милости прошу! откуда тебя Бог послал к нам? садись, садись, любезный! Сама сняла с меня сумку, положила на стол, а меня посадила на премягкий стул; не хочешь ли покушать? или чайку? и нет ли каких нужд у тебя? Всенижайше благодарю вас, отвечал я, кушанья у меня целый мешок, я чаю хотя и пью, но по нашему мужицкому быту привычки к нему не имею, усердие ваше и ласковое обхождение дороже для меня угощения; буду молить Бога, чтобы Он благословил вас за такое евангельское страннолюбие. Говоря это, я почувствовал сильное возбуждение к возвращению внутрь. Молитва закипела в сердце и мне потребно стало успокоение и безмолвие, дабы дать простор сему самовозникшему пламени молитвы, чтобы скрыть от людей наружные молитвенные признаки, как-то: слезы, воздыхания и необыкновенные движения лица и уст.
А потому я встал, да и говорю: прошу прощения, матушка, мне пора идти; да будет Господь Иисус Христос с вами, и с любезными вашими деточками. Ах, нет! Боже тебя сохрани уходить, не пущу тебя. Вот к вечеру муж мой приедет из города, он там служит по выборам судьею в уездном суде. Как он обрадуется, увидевши тебя! Он каждого странника почитает за посланника Божия. А если ты уйдешь, то он очень опечалится, не увидевши тебя: к тому же завтра воскресенье, ты помолишься с нами у обедни, и чем Бог послал, откушаешь вместе; у нас каждый праздник бывает гостей до тридцати нищих Христовых братии. Да что же ты ничего и не сказал мне про себя, откуда ты и куда шествуешь! Поговори со мною, я люблю слушать духовные беседы людей богоугодных. Дети, дети! возьмите сумочку странника и отнесите в образную комнату, там он будет ночевать. Слушая сии слова ее, я удивлялся, да и подумал: с человеком ли я беседую, или какое мне привидение?
Итак я остался дожидаться барина. Рассказал вкратце мое путешествие, и что иду в Иркутск. Вот и кстати, сказала барыня, ты непременно пойдешь чрез Тобольск, а у меня там родная мать монахиней в женском монастыре, теперь же и схимница; мы дадим тебе письмо, она тебя примет. К ней многие приходят за духовными советами; да вот также кстати отнесешь ей книжку Иоанна Лествичника, которую мы выписали для нее из Москвы, по ее приказанию. Как все это будет хорошо! Наконец, время приблизилось к обеду, и мы сели за стол. Пришли еще четыре барыни и стали с нами кушать. Окончивши первое кушанье, одна из пришедших барынь встала, сделала поклон к образу, а потом поклонилась нам, пошла и принесла другое кушанье и опять села; потом другая барыня так же пошла за третьим кушаньем. Я, видевши это, стал говорить хозяйке: осмелюсь, матушка, спросить, эти барыни-то родня вам, что ли? Да, они мне сестры: это кухарка, это кучерова жена, это ключница, а это моя горничная, и все замужние, у меня во всем доме нет ни одной девушки. Слыша и видя сие, я еще в большее приходил удивление, благодарил Бога, указавшего мне таких богоугодных людей, и ощущал сильное действие молитвы в сердце; а потому, чтобы поскорее уединиться и не мешать молитве, вставши из-за стола, я сказал барыне: вам нужно отдохнуть после обеда, а я, по привычке моей к ходьбе, пойду погулять по саду. Нет, я не отдыхаю, сказала барыня; и я пойду с тобою в сад, а ты мне расскажешь что-нибудь поучительное. А если тебе идти одному, то дети не дадут тебе покоя; они, как скоро тебя увидят, то не отойдут от тебя ни на минуту, так они любят нищих, Христовых братий и странников.
Нечего мне было делать, и мы пошли. Вошедши в сад чтобы удобнее мне было сохранять безмолвие и не говорить, я поклонился барыне в ноги, да и сказал: прошу вас, матушка, во имя Божие скажите мне, давно ли вы провождаете такую богоугодную жизнь и каким образом достигли сего благочестия? Пожалуй, я тебе все расскажу. Вот видишь, мать моя правнучка святителя Иоасафа, которого мощи на вскрытии почивают в Белгороде. У нас был большой дом в городе, флигель коего нанимал небогатый дворянин. Наконец, он умер, а жена его осталась беременною, родила, и сама умерла после родов. Рожденный остался круглым бедным сиротою; моя маменька из жалости взяла его к себе на воспитание, чрез год родилась и я. Мы вместе росли и вместе учились у одних учителей и учительниц, и так свыклись, как будто родные брат с сестрой. По некотором времени скончался и мой родитель, а матушка, оставя городскую жизнь, переехала с нами вот в это свое село на житье. Когда мы пришли в возраст, маменька выдала меня за своего воспитанника, отдала нам это свое село, а сама, построив себе келью, определилась в монастырь. Давши нам свое родительское благословение, она сделала нам такое завещание, чтобы мы жили по-христиански, молились усердно Богу и более всего старались исполнять главнейшую заповедь Божию, т. е. любовь к ближним, питали и помогали нищим Христовым братиям, в простоте и смирении, детей воспитывали в страхе Божием и с рабами обходились как с братьями. Вот так мы и живем здесь уединенно уже десять лет, стараясь сколько возможно исполнять завещание нашей матушки. У нас есть и нищеприемница, в которой и теперь живут более десяти человек увечных и больных; пожалуй, завтра сходим к ним.
