Изгнанный теткой из дому, подросток попросил гостеприимства у соседа по имени Эли. Тот пожалел и впустил его; его и его кортеж. Первую ночь духи, которые, несомненно, боялись быть снова выставленными за дверь, вели себя довольно спокойно. Но со следующего дня не смогли удержаться, и кавардак возобновился. Мистер Эли решил удалить своего гостя в деревню. Подросток был совершенно пассивен; зависимый от других, он и не мог никак проявить собственной воли. Позволил поступить с собой, как было угодно, и уехал в деревню.
Там он провел месяц в окружении духов, живя в фамильярном, никем не нарушаемом общении с ними. Однако это положение far-nient (итал.) – ничегонеделания тяготило подростка или, вернее, молодого человека, ибо среди всего этого он достиг своего совершеннолетия. Он хотел чем-нибудь заняться, постараться помогать другим, развить в себе известную ловкость. Он понимал, что положение, в каком находится, не для него.
Эли, покровитель, направил его к мистеру Грину, своему другу в штате Нью-Джерси. Там он провел пару месяцев: пляска столов от него отвязалась, но оставалось состояние сомнамбулизма. И он решил переменить атмосферу, попросил у мистера Грина рекомендательные письма; тот вручил ему письмо к мистеру Карингтону, в Нью-Йорке.
В Нью-Йорке он познакомился с профессором-шведенборгистом. Нужно ли мне, дорогие читатели, рассказывать вам, что сам Шведенборг - из Германии или, вернее, жил в Германии и умер в 1772 году - глава знаменитой секты, мало того, религиозной секты, которая имеет отделения в Лондоне и в Америке? Профессор Бушер - так звали шведенборгиста - возымел желание сделать из Хоума священнослужителя своей религии. Хоум попытался, но вскоре отступил за отсутствием призвания.
Тем временем он получает письма от одного знаменитого нью-йоркского врача; этот врач предлагает ему лечь к нему на лечение. Хоум соглашается.
В своем качестве врача, новый хозяин Хоума был неверующим. Духи не захотели, чтобы их горячо любимое дитя оставалось у скептика, и увлекли его в Бостон. Там Хоум начал давать сеансы. Поскольку он решил, что в него вселился дьявол, это была самая скромная выгода, какую он мог извлечь из вселения дьявола. С этого времени заявила себя огромная популярность, которая следовала за ним повсюду. Чтобы его увидеть, съезжались изо всех уголков Америки, и бог знает, сколько у нее таких уголков на площади 277 тысяч квадратных лье. Скоро молодой человек понял, что больше не нуждается ни в чьей поддержке, и что его рекомендация заложена в нем самом. Но в разгар успеха возобновилось кровохарканье. Хоум консультировался у лучших медиков Европы, и они порекомендовали ему поездку в Италию. Покинуть Америку было слишком ответственным решением, чтобы Хоум осмелился его принять, не посоветовавшись с духами. Привлеченные к консультации, духи были одного мнения с врачами. Ну, и ничто больше не удерживало Хоума в Бостоне. Он простился с Соединенными Штатами, пересек Атлантику, коснулся Англии и в апреле 1855 года прибыл во Францию. Там он провел лето.
Сеансы очень утомили его, страдающего еще от того, каков он; он не обмолвился ни словом о своем могуществе и довольствовался изучением французского языка. Это было игрой, если иметь ввиду помощь духов-полиглотов; через пять месяцев Хоум говорил по-французски так, как говорит сегодня, то есть очень хорошо.
В сентябре он уехал во Флоренцию. Едва прибыл в город рода Медичи, как ему нанесла визит миссис Триллоп, известная туристка. Она пыталась его увидеть, когда он был проездом в Лондоне; но слишком страдающий Хоум от этого уклонился. Во Флоренции он чувствовал себя лучше и не видел никакой помехи принять миссис Триллоп.
Однажды, когда миссис Триллоп вошла к Хоуму, или, скopee, однажды, когда Хоум вошел к миссис Триллоп, у него не нашлось способа, чтобы защититься. Потребовались сеансы. Хоум, как никогда, достиг самого большого могущества, духи не оставляли его ни на минуту: один-два всегда были под рукой, куда бы он ни направлялся. Никогда султан в Константинополе, никогда шах в Исфагане, никогда раджа в Лахоре или Кашмире не удостаивались служения своих рабов с большей расторопностью и преданностью.
Хоум вершил нечто удивительное у мадам Орсини, дочери Григория Орлова, - постоянно, и у очаровательной мадемуазель Венцель, чего я, к глубокому сожалению, не видел. Я знал обеих: в то время у них были самые милые дома во Флоренции; обеих уж нет.
Мадам***, женщина прекрасного воспитания, добрый гений французов, пошла по их стопам и заняла их место, не принуждая забыть о них и без того, чтобы они забыли о ней. У нее духи творили чудеса. Это доказывает, что духи любят сердечных людей. Они поднимали столы, устраивали для стульев и кресел стипл-чез - скачки с препятствиями, играли на фортепьяно двумя руками без корпуса и, наконец, вещь самая экстраординарная, заставили дух отца написать своей дочери следующие пять слов:
«Моя дорогая Антуанетт... Григорий Орлов».
И это почерком, настолько похожим на почерк покойного, что один его друг, которому показали запись, не колеблясь, признал знакомую руку.
Но во Флоренции опасно слишком предаваться чудесам; свидетель тому Савонарола, кто был заживо сожжен за то, что позволил себе чересчур увлечься подобными занятиями. Хоуму дали понять, что святая инквизиция начала им интересоваться, и он уехал в Неаполь с графом Александром Браницким.
Граф не боялся духов; не сомневаюсь, что он вообще не боялся ничего на свете. Он только что бесстрашно отправился в Африку убедиться, не испугается ли львов. У меня будет случай рассказать о его матери, мадам Браницкой, в связи с Потемкиным - ее дядей. Его мать жива еще, слава богу, и от нее самой я слышал рассказ о смерти на краю рва фаворита Екатерины Великой, накрытого голубой шинелью.
Итак, Хоум уехал в Неаполь с графом Александром Браницким. Но, уезжая, не избежал наказания; сначала банкир, к которому у него было кредитное письмо, отказал ему в деньгах. Потом восстал народ, что давно не рвал на куски и не видел растерзанного на части колдуна, этот добрый флорентийский народ, и это от него ускользало. Три дня народ осаждал виллу Коломбаю, где жил Хоум. И нужен был, по меньшей мере, граф Браницкий, чтобы вынудить снять осаду. Возможно, если хорошенько рассудить, это было не заслугой графа Браницкого, а работой духов. Когда человека ставят в безвыходное положение, нужно его выручать; не трудно быть умным, когда позволяют провести себя, как дурака.
Правда, духи почти покинули Хоума. Через шесть недель после его приезда в Неаполь,10 февраля 1856 года, они объявили ему, что вынуждены, к великому сожалению, удалиться. Куда они делись? Об этом они не сказали ни слова: это было их тайной; предупредили только, что вернутся к нему 10 февраля 1857 года. Хоум использовал их временное отсутствие, чтобы отправиться в Рим и стать католиком. Он не был, как следует, осведомлен о вере своих компаньонов и был не прочь с ними вместе испить немного святой воды. Очевидно, если бы его духи были злыми - клевретами, посланными сатаной, то они не сохранили бы власти над католиком, какую обрели над протестантом. Однако же его заставляло верить, что духи - добрые, то обстоятельство, что всякий раз, когда он советовался с ними по религиозным вопросам, они отвечали: «Молитвы, молитвы, молитвы!» В итоге однажды в Риме он пообщался с верховным изгонителем духов - с папой. Хоум испросил аудиенции у Пия IX.
Пий IX слыхал толки о шотландском чародее; принял его по первой же просьбе, лишь поставил ему условие: прибыть в Ватикан в сопровождении священника. Хоум явился не только в сопровождении священника, но доктора богословия – преподобного Тальбо.
Как-то в присутствии его святейшества преподобный Тальбо рассказал о власти Хоума над столами, стульями, фортепьяно, над мебелью вообще. К несчастью, Хоум потерял свое могущество и не сумел предоставить возможности святому отцу судить о реальности этих чудес. Святой отец дал ему поцеловать распятие, сказав:
- Вот наш святой престол; станьте как можно ближе к немy, и вы спасены.
Здоровье Хоума поправилось во время путешествия по Италии, и он вернулся во Францию с графом Браницким. Там, на улице Мадам, он жил очень yeдиненнo и видел только польское общество.
К декабрю слава о чудодействах Хоума в Италии распространилась по Франции, его затребовали ко двору. Хоум ответил, что обретет свою силу только 10 февраля 1857 года и, следовательно, до той поры не помышляет о выступлении, поскольку не может уподобиться охотнику, который отправляется прочесывать заведомо пустые кусты.
Через некоторое время он обратился к отцу Равиньяну. Поведал ему свою историю. Отец Равиньян выслушал его со вниманием, затем:
