— Какого черта? — спросила Мария, закуривая. От нее редко уходили до утра.
— Время позднее. Мальчику пора бай-бай.
Она не обиделась. Ей и самой хотелось выспаться. Сегодня она уснет абсолютно трезвой — впервые за много-много дней. Бутыль с брагой нетронутая стояла под кроватью. Этот дерьмовый мир не так уж плох, если есть с кем разделить постель. И еще надежду.
Мария боялась спугнуть удачу, боялась поверить в нее до конца. В прошлом было столько грязи и разочарований… «Что ты будешь делать, глупая потаскушка, если ошиблась и на этот раз?» — сам собой возникал вопрос, на который лучше не отвечать. Ответ давно известен. Он становится особенно очевидным, когда висишь в петле между балкой под крышей сарая и земляным полом…
Она выпустила дым через ноздри и мягко улыбнулась. Ей отчаянно хотелось удержать этот сезон робкой внутренней оттепели, ускользавший, словно слишком ранняя весна. Мария понимала, что мужчина выжат досуха. Пусть уходит… до завтрашней ночи. И все-таки его поведение казалось ей странным.
А у Валета начал побаливать затылок. Он знал, что это означает. И торопился, хотя глаза слипались.
— Может, продолжим у меня? — спросил он вдруг, не веря тому, что слышит собственный голос. С каких пор его волновали чужие проблемы? Тем более проблемы шлюх, от которых обычно получаешь кратковременное удовольствие и целую кучу неприятностей — причем надолго?..
Она расхохоталась:
— Отдыхай, красавчик!..
Топая к двери, он еле переставлял ноги. Натруженный отросток побаливал, будто Валет невзначай засунул его в доильный аппарат.
Она смотрела ему вслед и думала: «Будь я проклята, если он не заберет меня отсюда! Но не в свой вонючий номер, а туда, куда все хотят попасть. Только я, идиотка, сама не понимаю, где это место… Да черт с ним! Я не упущу свой шанс. Другого раза уже не будет. Этот парень не вернется в город (Она даже догадывалась почему. Он натворит слишком много бед, чтобы иметь возможность вернуться. Он сжигает за собой ВСЕ мосты. Она чувствовала: с ним ей будет весело. И настоящее веселье начнется, когда заговорят его пистолеты)… Если я его потеряю, то потеряю навеки. Тогда мне конец. Неправда, что я на самом дне. Всегда есть куда падать… Я знаю, что такое тоска. Это моя лучшая подруга. Если я останусь здесь, то узнаю, что такое СМЕРТНАЯ тоска. А за ним — хоть в ад. Отвяжусь наконец. К черту осторожность! К черту благоразумие! Благоразумие — для тех, кому есть что терять. Мне нечего терять. Старость летит навстречу — беззубая рожа, морщинистое вымя, мертвая матка… Счастливчик, забери меня с собой в могилу!.. Держись за него, девочка! Держись обеими руками. И зубами, если сможешь. Только не укуси его! Пусть ему будет хорошо. Тогда и тебе будет хорошо. Глотнешь напоследок свежего воздуха (но перед смертью ведь не надышишься, дура!)… Не так уж важно, куда ты идешь; можно идти куда угодно, лишь бы нигде надолго не останавливаться…» Когда-то она слышала (должно быть, от своего умника-татуировщика) о морских тварях, которые обречены на вечное движение. Остановка означала для них смерть от удушья. В еще большей степени это относилось к людям.
С этими не свойственными удовлетворенным шлюхам мыслями она отходила ко сну, не завершив туалета. Беременность ей давно уже не грозила. И это даже к лучшему. Нельзя было вообразить себе ничего более уязвимого, чем розовый комочек, кричащий от голода и холода в бесконечной ночи.
Да, пожалуй, этот Начальник в небесах, о котором так любит разглагольствовать священник, иногда принимает правильные решения…
* * *
Кто-то коснулся ее волос. Она улыбнулась, не открывая глаз.
— Ты передумал, красавчик? — прошептала она, удивляясь тому, что до сих пор не услышала ни звука. И кобель молчал — вот что было страшнее всего.
Ей никто не ответил.
Она оцепенела.
Кто-то намотал ее волосы на огромную ладонь и потянул их вверх. Когда голова оторвалась от подушки, Марии стало больно. Это было грубоватое начало для очередной любовной игры…
Она открыла глаза и ойкнула. Вокруг была тьма, о которой говорят «хоть глаз выколи». Только теперь до Марии дошло, что она не чует даже мужского запаха. Тот, кто появился в ее спальне, не обладал запахом и не издавал ни малейшего шороха. Так что же случилось с этой проклятой собакой?!.
Между тем кто-то тянул Марию за волосы вверх, и вскоре ей пришлось стать на колени. Спазм перехватил горло; она не могла закричать. Ее острые ногти прорезали темноту, но не встретили на пути ничего более плотного, чем воздух. В одно ужасное мгновение она поняла, что это конец. Ее сердце оледенело и треснуло, как стеклянная колба…
Она еще жила, когда чудовищная боль огненным обручем охватила голову. Сквозь собственный вой Мария услышала хруст, с которым ее скальп отделился от черепа…
И она узнала, что такое смертная тоска.
13. «УБЕЙ ЕГО, РОДНОЙ!»
— Слушаю! — буркнул Штырек-Игорек и водрузил ноги в не очень чистых ботинках на стол Председателя городской управы.
Жирнягу передернуло. В углубления рифленых подошв набилась красноватая глина, которую он принял за высохшую кровь. Ему не нравился ни сам Штырек, ни его манеры, но Жирняга не знал более подходящей кандидатуры для того дельца, которое нужно было срочно провернуть.
Председатель понимал, почему Штырек обнаглел до крайности, — тот явно метил на освободившееся место помощника Начальника. Однако Жирняга понимал и то, что этого никогда не случится: Игорек был слишком умен для такой должности. А Гришка — далеко не дурак; поэтому Штырька можно было смело записывать в покойники. Скажем, на конец декабря, когда «проблема» будет окончательно улажена.
А пока этот малый все еще числился «служащим управы по особым поручениям» — проще говоря, подручным Жирняги и кем-то вроде телохранителя. Маленький рост, коварство и непомерные амбиции сделали из Штырька хорошо замаскированного психопата.
Поскольку о приобретении физической мощи и речи быть не могло, Штырек приложил все свое старание к огнестрельным игрушкам, уравнявшим возможности долговязых, недоношенных, одноруких, безногих и даже тех, у кого серое вещество не было обезображено ни единой извилиной. Быстро извлечь игрушку и точно выстрелить — вот и все, что требовалось для того, чтобы пристроиться в этой жизни на насесте повыше и оттуда гадить вниз на головы собратьев.
Штырек посвятил всего себя подобным упражнениям. В этом искусстве ему почти не было равных. «Почти» — потому что два или три человека в Ине все же превосходили его, и это служило для Штырька причиной непрерывной пытки путем пожирания собственных нервных клеток… Впрочем, сегодня у него был праздник — один из конкурентов отправился на тот свет.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
