как объявили ход. Не выпуская кружку из рук и не расплескав воды, он объявил ответный ход и медленно поднес кружку к губам. Опять объявили ход, подумав, он назвал свой и только после этого залпом выпил всю воду, даже слезы выступили на глазах. Изо рта по грязному подбородку и шее текли светлые струйки, во взгляде, устремленном на меня, были и блаженство, и боль, каких не выразить словами. Я снова протянул ему полную кружку, но он жестом показал, что не надо, и снова погрузился в свой мир.
Уже совсем стемнело, когда я вышел из зала. Факелы из сосновых веток в руках крестьян-горцев и ручные фонарики ярко освещали толпу. Народ все прибывал, видно, закончился рабочий день в районных учреждениях. Собаки, свернувшись, лежали тут же, глядя с недоумением и тоской на табло, словно и их тревожил исход матча. Ребята из нашей бригады в плотном кольце болельщиков едва успевали отвечать на вопросы; у всех на устах было «Ван Ишэн», «шахматный Фанат», «учащийся», «даосская школа шахмат». Усмехнувшись про себя, я хотел было протиснуться в толпу и рассказать все как есть, но не хотелось связываться. Я ног под собой не чуял от радости: на стене оставалось всего три табло. Вдруг толпа загудела, обернулся, смотрю — уже одно табло с именем чемпиона. Фигур на доске было мало; черные, которыми играл Ван Ишэн, прорвав фронт, пробились на сторону противника, оставив короля под охраной офицера в тылу. Король, казалось, ведет беседу с приближенным в ожидании гонца с победной реляцией… Воображение подсказывало и другую картину: вот накрывают стол для парадного банкета, зажигают свечи в высоких канделябрах, настраивают музыкальные инструменты, еще минута — и, пав ниц, гонец возвестит победу, и грянет триумфальная музыка. В животе у меня вдруг заурчало от голода, коленки задрожали, и я поспешил сесть. Наблюдая за последними минутами матча, я холодел при мысли, что еще может случиться непредвиденное.
Между тем красные фигуры безмолвствовали, и толпа с растущим возмущением нетерпеливо высматривала велосипедистов. Вдруг все вокруг разом заговорили и расступились, пропуская плешивого старика, поддерживаемого с обеих сторон. Шел он медленно, губы беззвучно шевелились, он напряженно, не отрываясь смотрел на доски. Это и был чемпион нынешних соревнований, представитель старейшего рода в этих горных местах. Он спустился с гор, чтобы принять участие в турнире, и нежданно-негаданно стал победителем. Говорили, что, оценивая итоги матча, он сетовал на упадок шахматной техники. Изучив окончания всех партий, старик оправил на себе одежду, сбил грязь с ног и с поднятой головой, опираясь на провожатых, вошел в зал. Болельщики кинулись следом, я тоже пробился к двери. Старик остановился у входа.
Посреди пустого зала, сложив руки на коленях, с остекленевшими глазами, ничего не видя и не слыша, бесстрастный, словно брусок металла, сидел Ван Ишэн. Тусклая лампочка над головой освещала глубоко запавшие бездонные глаза, которые, казалось, вглядывались в бесчисленные миры за пределами вселенной. В его голове с копной растрепанных волос сконцентрировалась вся его жизненная энергия; аура окружала ее и, постепенно распространяясь, опалила нас.
Никто не проронил ни слова. Тщедушный паренек, неподвижно сидевший на стуле, никак не вязался с тем образом, который возник в воображении каждого во время долгого ожидания и разговоров на улице. Кто-то разочарованно вздохнул.
Старик закашлялся, его кашель эхом пронесся по залу и вывел Ван Ишэна из забытья. Он слегка приподнялся, но с места не двинулся. Тогда, оттолкнув всех, старик сделал шаг вперед.
— Юноша, — приложив руки к груди, звучным голосом заговорил он, — я стар и не в силах был прийти сюда, пришлось передавать ходы через других. Вы совсем еще молоды, но в совершенстве овладели шахматным искусством, соединив секреты мастерства чаньской и даосской школ. У вас прекрасная стратегия и тонкий расчет. Вы демонстрируете силу и подавляете противника, посылаете драконов усмирять воды. Вы, подобно великим полководцам всех времен, сочетаете в себе силу двух природных начал. Я счастлив, что на склоне лет встретил вас. Теперь я спокоен, китайские шахматы не придут в упадок. Мне бы хотелось, несмотря на разницу лет, завести с вами дружбу. Сегодняшняя партия доставила мне истинное наслаждение. Смею ли просить вас о ничьей, дабы мне, старику, сохранить лицо?
Ван Ишэн снова попытался встать, но не смог, не держали ноги. Мы с Дылдой подскочили к нему, пытаясь его приподнять, он стал легким как пушинка. Я шепнул Дылде, чтобы он усадил Вана на место и сделал ему массаж. Нас окружили. Старик качал головой, сокрушенно вздыхая. Дылда принялся массировать Вану лицо, шею, все тело своими большими сильными руками. Через некоторое время мышцы расслабились, Ван, опираясь на нас, приподнялся, открыл рот, долго не мог ничего сказать и наконец выдохнул:
— Пусть будет ничья.
Старик был вконец расстроен.
— Может быть, вы останетесь у меня, — взволнованно произнес он. — Отдохнете несколько дней, потолкуем о шахматах.
— Нет, — ответил Ван, — я с друзьями. Мы вместе пришли и вместе уйдем. Нас ждут в Доме культуры.
Тут подал голос художник:
— Идем, идем ко мне, я приготовил кое-что на ужин. Такое событие надо отметить!
Мы вышли в сопровождении толпы, освещенные со всех сторон факелами. Короля шахмат с любопытством разглядывали и, печально качая головами, со вздохом отходили. Свет факелов неотступно следовал за нами, пока мы медленно шли с Ван Ишэном, вызвав у меня в памяти увиденный когда-то в детстве «Ночной дозор» Рембрандта. Миновав Дом культуры, мы прошли к художнику. В окна его дома заглядывали люди, которых тщетно уговаривали разойтись. Но постепенно толпа все же рассосалась. Ван все еще был в оцепенении. Я вдруг вспомнил о зажатой в левой руке шахматной фигурке и протянул ее Вану. Он некоторое время смотрел на нее с недоумением, потом всхлипнул и отхаркался вязкой мокротой.
— Ma, — заливаясь слезами, говорил он, — твой сын… ма…
Мы тоже зашмыгали носами, принесли ему воды, стараясь, как могли, утешить. Выплакавшись и немного придя в себя, Ван поужинал с нами.
Художник напился и заснул. Ночевали мы опять в зале на сцене, на сей раз и Дылда был с нами.
Ночь выдалась темная, хоть глаз выколи. Ван Ишэн забылся тяжелым сном. А у меня в ушах не смолкал шум голосов, перед глазами в свете факелов мелькали суровые лица горцев. Они шли с вязанками дров на плечах и громко пели. Да, только простым людям доступны такие радости, подумал я. У меня отняли семью, отняли все права, дали в руки мотыгу, но именно здесь я встретил настоящего человека,
