С правого берега Буга доносился тихий говор гитлеровцев, а на острове по-прежнему ни звука. Никак не могу понять – почему все-таки здесь нет немцев? А может, это только их хитрость?
И только когда добрался до противоположной стороны острова, в голове мелькнула догадка: остров с правого берега прекрасно виден. Он весь – как на ладони. И гитлеровцы, возможно, поэтому и не стали его занимать, полагая, что если наши части и начнут переправу, то они немедленно заметят их и обстреляют.
Когда я вернулся к месту высадки, меня уже ждали товарищи.
– Немцев нет, – подтвердили они.
Красным светом фонаря трижды даю сигнал. Через некоторое время повторяю его. С левого берега в воздух одновременно взлетают три ракеты. Это значит, что наш доклад об отсутствии гитлеровцев на острове приняли, а нам следует продолжать выполнение задания…
Как это ни странно, мы почувствовали облегчение, и не только потому, что многие опасности остались позади. Главное, мы знали – сейчас начнется переправа на остров одного из полков дивизии. Значит, мы уже сделали большое, важное дело. И это сознание вселило новые силы, продолжение разведки уже не казалось чересчур сложным. Если удалась одна половина дела, почему не удастся вторая? Как ни крути, у нас, разведчиков, полреки осталось за спиной.
И мы поплыли дальше, обдумывая, как подойти к западному берегу в таком месте, где у гитлеровцев не было наблюдателей. Николай Шолохов ловко действовал веслами, Карабердин и я навалились на один борт и изготовились к бою.
Лодка, красиво описав на воде полукруг, проскользнула в узкий залив, который мы присмотрели еще днем, и пристала к берегу. Такой дерзости немцы, конечно, не ожидали. Да и вряд ли она удалась бы нам, если бы не мартовский дождь – мелкий, густой. Он сыпался с неба, как из решета, скрывая все вокруг.
Осторожно утопив лодку у берега, мы вновь разошлись в трех направлениях. Было два часа ночи. У каждого из нас оставалось три-четыре часа на «работу» и движение к пункту сбора.
Метрах в двадцати от берега я наткнулся на первую траншею – мин перед ней не оказалось. «Видно, не сладко живется фашистам, если они и минироваться не успевают», – подумалось мне, и от этого на душе стало спокойнее, напряжение спало. Я легко перескочил дышащую сыростью траншею и пополз вдоль нее, оглядываясь по сторонам. Нужно было, хотя бы примерно, установить характер обороны противника, прикинуть его силы. Все шло как будто хорошо. И вдруг я как бы остолбенел. В нескольких метрах, словно вынырнув из-под земли, появился пулемет. Он всплеснул пламенем и смолк.
– Попались! – беззвучно прошептал я, жадно всматриваясь во тьму. Возле пулемета топтался гитлеровец с закинутым на голову башлыком.
Шелест дождя усиливался. Сквозь его шум где-то рядом пробилось чавканье грязи. По траншее, тихо разговаривая, шли два немца. Идущий впереди высокий, сгорбившийся гитлеровец спросил:
– Иоганн?
– Ихь… ихь, – торопливо ответил фашист, стоявший около пулемета.
Гитлеровцы, перекинувшись еще несколькими словами, ушли.
У меня так вспотели ладони, что от них отстала налипшая грязь. Вытирая холодными, но чистыми, будто умытыми руками лоб, я снова подумал: попались. И тут же разозлился на себя. Попасться мог один я, а сам, оказывается, все время думал о своих товарищах, подчиненных. Тут-то и понял по-настоящему командирскую долю – все время думать и переживать не только за выполнение приказа, задачи, но и за подчиненных. Даже в их отсутствие думал о них, потому что от того, что со мной случится в той или иной обстановке, зависят и их действия, а значит, и выполнение приказа, жизни многих и многих людей. Значит, нужно идти вперед, выполнять задачу.
И эти слова «надо идти вперед» были для меня как команда, я напряг все силы и, не отрываясь от матушки-земли, отполз немного в сторону и двинулся дальше. Вскоре позади остались вторая, третья траншеи. Я вдосталь полазил вдоль них, определяя, какие из них уже имеют полевое заполнение, а какие еще пустуют.
Для разведчика, преодолевшего оборону врага, открывается оперативный простор. Сразу стало легче, я встал в полный рост и, осматриваясь по сторонам, вздохнул полной грудью. К рассвету достиг восточной окраины Гаевки, где встретился со своими товарищами.
– Какая точность! – сказал Шолохов. – Азимут – штука хорошая.
– Ну, а теперь занять выгодное место для наблюдения, – еще как следует не отдышавшись, но радуясь успешному проведению ночной разведки, скомандовал я.
Устроившись на чердаке заброшенного сарая, мы хорошо просматривали улицу и дорогу, идущую недалеко от Села. По дороге тянулась сплошная вереница машин и повозок. По обочине в липкой грязи, еле передвигая ноги, брели немецкие солдаты. Потом мы засекли расположение батарей, и шифрованная радиограмма понесла добытые нами сведения в штаб дивизии.
Следующий день и ночь прошли спокойно. Мы засекли немало целей, уточнили места расположения резервов, штабов, артиллерии и все это передали в штаб. А рано утром гром артиллерийской подготовки возвестил о начале форсирования дивизией Буга. Тяжелые снаряды советской артиллерии рвались точно в расположении батарей гитлеровцев. Значит, наши радиограммы командованию были кстати. Передовой полк дивизии, сделав рывок с острова, зацепился за правый берег Буга.
А в полдень мы уже стояли перед Боровиковым в одной из хат Гаевки и докладывали о ходе ночной разведки. По его мягкому, тронутому улыбкой лицу мы поняли, что он доволен нами. Мое командирское крещение прошло успешно.
– Что же, – весело произнес Боровиков, – хвалить не стану, представляю вас всех к ордену Славы.
ВПЕРЕД, НА ЗАПАД!
Наступление продолжалось, но левый фланг дивизии наткнулся на яростное сопротивление противника. Маневрируя, пехотинцы вклинились во вражескую оборону, прорвали ее и вплотную подошли к крупному населенному пункту, постепенно охватывая его с двух сторон.
Чадный воздух пронизывали пересекающиеся трассы пуль – немцы вели кинжальный огонь. Всю окрестность заволокло плотным пороховым дымом, перемешанным с густой пылью. Казалось, что наступление захлебнулось.
В этот ответственный момент боя особенно дружно и слаженно работали артиллеристы. Одни выдвигали из оврагов свои орудия на прямую наводку, в боевые порядки пехоты, другие в это время уже вели огонь по гитлеровцам. Мощность и точность огневого вала все нарастала.
Стрелки, чувствуя надежную огневую поддержку, снова усилили нажим. Теперь требовалось еще одно усилие, и боевое счастье было бы на нашей стороне.
В этой суматохе боя жизнь разведчиков шла своим чередом. Они, как всегда, находились впереди. Но ведь и разведчики в эазисимости от обстановки меняют характер своих действий. В этом который раз меня убеждал боевой опыт.
Так случилось и сейчас. Используя дымовую завесу, мы незаметно, вдоль железнодорожного полотна, проникли к станции Торосово и сразу же открыли сильный огонь.
Гитлеровцы, ошеломленные нашим внезапным появлением, в панике бросили оружие и побежали. В стройной, слаженной обороне противника появилась первая, еще маленькая, брешь. Надо было расширить ее, нарушить устойчивость немецких позиций.
– Вперед! – скомандовал я. – Шолохов, отрезать немцам отход!
Блеснув серыми глазами, Николай вскочил и по ползущей из-под ног крупной гальке выбрался на высокую насыпь, скатился на ее противоположную сторону и устремился к водонапорной башне.
– Скорей, Коля! – кричу ему вслед. – Скорей! Ведь если Шолохов успеет ударить по отступающим немцам, они не смогут-закрыть брешь.
Но не хуже нас понимает это и противник. Кто-то из разведчиков крикнул:
– Немцы!
Секунда, нужна только одна секунда, чтобы самому увидеть и оценить изменившуюся обстановку и принять новое решение. Прямо на нас вдоль железной дороги движутся несколько десятков фашистов. Свист пуль, треск заглушил все вокруг. Что делать? Немедленно отвечать? Но тогда они метнутся за насыпь, а там – Шолохов. Нет, нужно дать ему возможность выполнить задачу. И мы молчим еще секунду, а может, и пять – не знаю. Время как бы остановилось. Немцы прут прямо на нас – видно, они убеждены, что мы струсили.
Из-за насыпи послышалась автоматная очередь, длинная, рассеивающаяся.
– Молодец, Коля! – закричал я и приказал разведчикам, лежавшим рядом со мной: – Пора!
На разные голоса застрекотали автоматы. В сплошной шум вплелось наше «ура». Немцы, стреляя, начали откатываться назад, а мы – продвигаться вперед. Вот и водонапорная башня. Я вскакиваю, бросаюсь в водосточную трубу и тут же появляюсь на другой стороне железнодорожной насыпи. Здесь, укрывшись между шпалами, лежит Шолохов. Взгляд у него сосредоточен, лицо и руки покрыты пылью.
– Смотрим – задыхаясь от волнения и пыли, шепчет Шолохов, – немцы снуют под вагонами.
К нам подползают другие разведчики. Я всматриваюсь вдаль. Но тут разрывается снаряд. Проходит минута. Пыль рассеивается.
