Прошло много десятков лет, но прошлое живет в своих вещах: сижу и работаю за тем самым резным дубовым столом возле того резного дубового книжного шкафа, что были подарены Морозовым моему деду, Герасиму Ивановичу.
Московская старообрядческая интеллигенция конца XIX — начала ХХ века не слишком вникала в догматы протопопа Аввакума, отвергшего церковные реформы Патриарха Никона в XVII веке. Хотя старые религиозные обряды и двоеперстное крестное знамение неуклонно соблюдались, в сознании городских староверов гораздо крепче сохранялась суть учения Аввакума, считавшего, что в человеке самое ценное — его духовная чистота: честность, порядочность, непритязательность в быту и благотворительность в обществе.
Старообрядчество продолжало оставаться, как и в далекие прежние времена, неким особым образом жизни, включающим религию, мораль, быт, семью и даже одежду, но на первый план выходили этические нормы взаимоотношений, сплачивающие христиан-староверов. Тем не менее старообрядцы продолжали оставаться в своего рода духовной оппозиции к царской власти, памятуя о том, как царь Федор Алексеевич сжег заживо Аввакума и других пастырей раскольничества не только за противление никонианству, новому религиозному движению, но и за публично выраженное недовольство правителями. Протопоп Аввакум, например, писал: «В Москве жгут и по городам, жгут митрополиты и воеводы, везде их сила». Последующие два века старообрядчество продолжало пребывать в опале.
В начале правления императора Николая Второго раскольники все еще не допускались к действительной военной службе, а официальное православное духовенство запрещало им заключать церковные браки. Этот вековой запрет немало усложнял жизнь староверов, поскольку лишь церковные браки имели в России юридическую силу и давали право на получение наследства.
Не в характере Герасима Ивановича Былинкина, имевшего самое прямое отношение к бурному социальному и промышленному подъему России, было сидеть сложа руки и дожидаться либеральных реформ. Он, строивший фабричные корпуса и рабочие общежития, современные ткацкие цеха и красильни, не желал мириться с тем, что его пятеро детей считались «незаконнорожденными» и, следовательно, неполноправными подданными Российской империи. В апреле 1896 года он подал в суд ходатайство о признании его брака законным. Не прошло и года, как в январе 1897 года он получил на руки решение суда.
Этот, некогда важнейший для семьи Былинкиных документ, теперь, спустя век, стал хрупкой, как сухой кленовый лист, бумагой, истершейся на сгибах. В верхнем углу — красная гербовая марка ценой в 80 копеек, в нижнем — гербовая печать с синим державным орлом. Далее — текст:
«Настоящее удостоверение выдано из 4-го отделения Московского Окружного суда мещанину Герасиму Ивановичу Былинкину согласно резолюции Суда по прошению Былинкина о признании законности рождения детей его от брака по расколу, и удостоверено что у супругов Герасима Ивановича и Капитолины Нестеровны Былинкиных, состоящих в браке по расколу, родились дети: Александр — 1886 года, Николай — 1888 года, Раиса — 1890 года, Таисия — 1892 года и Иван — 1894 года. Канцелярский и гербовый сборы уплачены…»
Таким образом, признав законным «факт рождения детей», суд тем самым признал за членами семьи полную право- и дееспособность. Это официальное определение позволило «узаконенным лицам» получить в 1936 году советский паспорт и стать полноправными гражданами СССР.
Притеснения старообрядцев продолжались до 1905 года, когда был обнародован составленный графом Витте царский Манифест, который возвестил «Об усовершенствовании государственного порядка…» и провозгласил некоторые гражданские свободы, включая и те, что были дарованы староверам.
В том же сумбурном году первых открытых народных волнений внезапно погиб Савва Морозов. Он был найден во Французских Каннах с пулей в груди.
Герасим Иванович, по словам сыновей, потом еще долго, будто для себя, повторял вслух: «Эх, Савва, что натворил… Эх, что натворил…»
Так и осталось загадкой, в чем он упрекал Морозова, — в том ли, что тот сам покончил с собой или в том, что был, как старовер, настроен против царского правительства и щедро финансировал большевиков? А может быть, в том, что не уберег себя от своих же буйных подопечных. Известно, что весной того же 1905 года Морозов отдалился от большевиков, перестал их субсидировать, но незадолго до смерти все же составил завещание, по которому отписал огромную по тем временам сумму — сто тысяч рублей — своей пассии, артистке Андреевой, которая была тесно связана с большевиками. В настоящее время все больший вес приобретает версия, согласно которой Морозова убил Красин, богатый делец, подданный Германской империи и одновременно являвшийся главным поставщиком оружия большевистской партии.
* * *
Многочисленная семья Былинкиных жила в собственном доме рядом с Большой Басманной улицей, неподалеку от Богоявленского (в обиходе — Елоховского) собора и старой Немецкой слободы. В этом московском районе, находившемся в получасе езды на лошадях от Кремля, издавна селились дворяне, купцы, заводчики. Здесь воздвигли свои палаты, похожие на дворцы, князья Куракины и Голицыны, промышленник Демидов и другие именитые или просто богатые москвичи.
Особняк Герасима Ивановича по Большому Демидовскому переулку, № 12 невелик, но радовал глаз изящным мезонином и огромными зеркальными окнами по всему фасаду первого этажа. Хозяин, любивший порядок и в большом и в малом, нередко отчитывал дворника Емельяна за неподметенную сухую листву у дома и за всякие другие проявления нерасторопности. Емельян не держал на хозяина зла: тот за свой счет послал двух Емельяновых сыновей в Московский университет, велел им выйти в люди и следил за их прилежанием.
Домашний регламент Герасим Иванович соблюдал неукоснительно. Если обед не был подан вовремя или домочадцы опаздывали к столу, он хмурился, суровел, и трапеза проходила в молчании.
Капитолина Нестеровна, урожденная Варыханова, была домоправительницей усердной, но все же, по мнению мужа, не очень рачительной. Натура тонкая и нервная, она обожала поэзию и искусство, зачитывалась стихами Надсона и поигрывала на фортепьяно — ее излюбленной пьеской был старинный вальс «Лесная сказка».
На плотной глянцевой фотографии — грустное женское лицо, которое не назовешь красивым: гладкий лоб, высокий валик темных волос, крупный, слегка раздвоенный книзу нос и тонкие губы. Хороши лишь большие безрадостные глаза, по-восточному чуть суженные к вискам: наследие ее древних предков, крымских ханов.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
