В это время на столе Гарриса зазвонил телефон, и я снял трубку.
— Хэм! — послышался взволнованный голос. — Он здесь, поторопись! Он взял лимузин.
— Благодарю, — заметил я и положил трубку на рычаг. — Ваш «жучок» с аэродрома. — Гаррис побледнел. — А теперь покажите образцы рекламы, записи интервью, анализ общественного мнения, карточки учета, короче — всю работу, включая и вашу собственную. Покажите то, что вам хотелось бы скрыть от меня. Выкладывайте-ка все на стол.
Он долго молчал, стоя передо мной, и наконец сказал:
— У меня ничего нет.
— Что же вы можете мне показать?
— Общие сводки, — пробормотал он, — сводные отчеты.
— Иначе говоря, фальшивки? Фиктивные сводки, которыми вы потчевали нас все время по телеграфу?
Он кивнул головой. Вид у него был несчастный.
— Как вы могли, Гаррис! — воскликнул я, — как — могли — вы так работать!!!
Он стал сбивчиво оправдываться. Здесь не было злого умысла: это его первая ответственная должность. Допустим, он не справился, но он старался, чтобы нижние чины его не подвели, вникал в мельчайшие детали, а все сделать самому невозможно; подчиненные это поняли, обленились, и теперь их не призовешь к порядку. Однако от жалостливого тона он вскоре перешел к воинственно-наступательному. Да так ли уж он виноват? Ведь проект существует только на бумаге, не все ли равно, как его выполнять. Может, он весь полетит в мусорную корзинку. Не он первый, не он последний — так работают все, и ничего страшного в этом нет.
— Хватит, — сказал я. — Вы не правы и сами должны бы это понять. Реклама — это искусство, но искусство, требующее строгого изучения средств, вкусов потребителя. Вы буквально выбили у нас почву из-под ног. Придется спасать то, что можно, и начинать все сначала.
Но он не собирался сдаваться.
— Напрасная трата времени, мистер Кортней, поверьте. Я работаю с мистером Ренстедом не первый год и знаю его мнение, а он не меньшая шишка, чем вы. Он уверен, что все это бумагомарание — чушь, которая влетит в копеечку и ничего не даст.
Я знал Мэтта Ренстеда получше этого Гарриса, знал, что он, как и все мы, предан фирме.
— Что? — возмутился я. — Вы можете это доказать? У вас компрометирующие письма, подслушанные телефонные разговоры?
— Кажется, у меня что-то сохранилось, — пролепетал Гаррис и нырнул в стол. Он рылся в бумагах, вытаскивал куски магнитофонных лент, тут же прослушивал их, и на лице его все больше застывало выражение испуга и растерянности.
— Ничего не могу найти, но я абсолютно уверен… — лепетал он в полном отчаянии.
Конечно, он был уверен. В этом и состояло величайшее искусство нашей профессии — вбить человеку в голову любую идею, да так, чтобы он и сам того не заметил. Вот так Ренстеду и удалось разложить этого слабовольного типа, посеять в его душе неверие, а затем послать его сюда, чтобы он провалил мой проект.
— Вы уволены, Гаррис, — сказал я. — Убирайтесь и никогда больше не попадайтесь мне на глаза. Не советую вам пытать счастья в рекламном деле.
Я вышел в контору и объявил сотрудникам:
— Вы уволены. Все. Поживей собирайтесь и проваливайте. Расчет получите по почте.
Они остолбенели, а Кэти шепнула мне:
— Неужели так надо, Митч?
— Да, именно так, черт побери! Почему никто из них не сообщил о том, что здесь творится? Они все преспокойно бездельничали и прохлаждались. Я говорил тебе, — в нашем деле это самая страшная болезнь. Теперь ты сама убедилась.
Мимо нас с обиженным и недоумевающим видом прошмыгнул к выходу Хэм Гаррис. Он был уверен, что мистер Ренстед вступится за него. В одной руке он держал плащ, в другой — разбухший портфель. И даже не взглянул на меня.
Я вернулся в опустевший кабинет Гарриса и связался по телефону с Нью-Йорком.
— Эстер? Говорит мистер Кортней. Я сейчас уволил весь штат конторы в Сан-Диего. Сообщите об этом в Отдел личного состава, пусть подготовят им расчет. А теперь соедините меня с мистером Ренстедом.
Я ждал целую минуту, нетерпеливо барабаня пальцами по столу. Наконец в трубке снова послышался голос Эстер.
— Простите, что заставила вас ждать, мистер Кортней. Секретарь мистера Ренстеда сообщила, что его нет в городе. Он уладил конфликт с Институтом гинекологии и решил отдохнуть несколько дней в Литтл-Америке.
— Отдохнуть, черт побери! Срочно закажите мне билет на первую же ракету, отбывающую в Литтл-Америку. Я вылетаю в Нью-Йорк, а оттуда — на Южный полюс. Понятно?
— Да, мистер Кортней.
Я повесил трубку и только тогда заметил, каким пристальным и сочувствующим взглядом смотрит на меня Кэти.
— Знаешь, Митч, — наконец сказала она, — пожалуй, я была к тебе несправедлива, когда упрекала за несносный характер. Теперь я понимаю, откуда он, если вся работа у тебя такая.
— Ну, пожалуй, не вся, — ответил я. — Это один из самых злостных случаев саботажа, с которым мне приходилось сталкиваться. Но и других неприятностей хватает. Каждый норовит подложить тебе свинью. Надо спешить на аэродром, дорогая. Ты едешь со мною?
Она помедлила, прежде чем ответить.
— Ты не рассердишься, если я останусь и осмотрю город?
— Конечно, нет. Надеюсь, ты найдешь здесь много интересного. А когда вернешься в Нью-Йорк, я уже буду там.
Мы поцеловались на прощанье, и я выбежал из кабинета Гарриса.
Контора к тому времени уже опустела. Я велел сторожу, как только уйдет Кэти, запереть помещение и никого не пускать до особого распоряжения.
Выйдя на улицу, я поднял глаза и увидел Кэти: она махала мне рукой из окна этого неправдоподобного, зыбкого здания.
6
Когда в Нью-Йорке я сбежал по трапу, Эстер уже ждала меня.
— Молодчина, — похвалил я ее. — Когда отлетает ракета на полюс?
— Через двенадцать минут, с шестой полосы, мистер Кортней. Вот ваш билет. А это завтрак на всякий случай…
— Прекрасно. — Я действительно не успел поесть. Мы направились к шестой полосе; жуя на ходу бутерброд с эрзац-сыром, я спросил:
— Что нового в конторе?
— Ваши увольнения в Сан-Диего наделали много шума. Отдел личного состава пожаловался мистеру Шокену, но он вас поддержал — так балла на четыре, не больше.
Новость была не из приятных. Двенадцать баллов — это ураган, буря. Из кабинета Шокена доносились бы громовые раскаты: «Да как смеете вы, мелкая сошка, критиковать действия члена правления, облеченного правами?!. Чтоб я больше этого не слышал!..» и так далее. Четыре балла — это всего лишь крепчает ветерок, и мелким суденышкам лучше укрыться в гавани, ну, что-нибудь вроде: «Джентльмены, я уверен, что мистер Кортней имел все основания принять подобные меры. Занимаясь будничными делами, люди часто теряют чувство Большой перспективы…»
Я спросил у Эстер:
— Что, секретарша Ренстеда — просто одна из его сотрудниц или… — я хотел было сказать «наушница», но вовремя удержался: — …э-э… его доверенное лицо?
— Да, он ей очень доверяет, — уклончиво ответила Эстер.
— А как она отнеслась к скандалу в Сан-Диего?
— Мне передали — хохотала, как безумная.
Больше я не стал расспрашивать. Выяснить как бы невзначай, что думает о тебе большое начальство, — это одно, но выспрашивать, что говорят рядовые сотрудницы, — все равно, что поощрять подчиненных к доносам. Хотя не скажу, чтобы у нас в конторе было мало охотниц до этого.
— Я хочу тут же вылететь обратно, — сказал я Эстер. — Только выясню кое-что с Ренстедом.
— Ваша жена не едет с вами?
— Нет. Я собираюсь разорвать Ренстеда на куски, а она хирург и, чего доброго, еще вздумает сшить его.
Эстер вежливо хихикнула.
— Приятного путешествия, мистер Кортней, — сказала она. Мы подошли к шестой полосе.
***
Но путешествие оказалось не из приятных. Летели Мы довольно низко на отвратительной маломестной туристской ракете. Призматические стекла иллюминаторов неизменно вызывают у меня приступы воздушной болезни. Когда поворачиваешь голову и смотришь в такое стекло, видишь все внизу, прямо по вертикали. Но, пожалуй, хуже всего оказалась реклама — творение фирмы «Таунтон и K°». Глядишь в иллюминатор и только начинаешь внушать своему проклятому нутру, что все в порядке, а самому себе — что внизу под нами немало любопытного, как на стекла наплывает начальная и бесстыжая таунтоновская реклама, и в уши назойливо лезет идиотский мотив.
Пролетая над долиной Амазонки; по интереснейшим местам, я с любопытством разглядывал «Третью электрическую» — величайшую в мире гидроэлектростанцию, как вдруг началось:
Чудо-бюст, чудо-бюст,Чудо из чудес!
Сопровождавшие эту пошлятину изображения были выдержаны в самом низкопробном духе. Я в который уже раз возблагодарил Господа бога за то, что не работаю у Таунтона.
