влияния на ее театральные воззрения.
Елена Дмитриевна Понсова была мастером перевоплощения. «Гриценко в юбке», как ее называли. В Театре Вахтангова она была актрисой на эпизоды. В «Мадемуазель Нитуш» она великолепно играла начальницу пансиона, а в спектакле «На золотом дне» уморительно, под сплошные аплодисменты изображала старуху. Удивительного характерного дарования была актриса.
Владимир Иванович Москвин, выдающаяся личность, сын выдающегося мхатовца Ивана Михайловича Москвина, – это история нашего училища. Владимир Иванович занимался исключительно педагогикой. Он умел глубоко проникать в психологию студента и так мастерски извлекал оттуда индивидуальность, что его педагогический дар всегда давал удивительные результаты. Студенты его просто обожали. Москвин тоже был правдистом. На экзаменах отрывки, которые он поставил своим студентам, никогда не смотрел – нервы не выдерживали. Он их слушал, стоя за кулисами. Яростный был педагог, я бы именно так его охарактеризовал.
Очень кстати будет вспомнить и Марью Давыдовну Синельникову. Она, будучи человеком не очень красноречивым – и двух слов не могла связать на собраниях, – занималась со студентами с потрясающей, просто какой-то детской увлеченностью. Вспоминается мне такой эпизод. В гимнастическом зале смотрели какой-то отрывок – составляли столы, за которыми сидела актерская кафедра. Начали показывать отрывок учеников Марьи Давыдовны. И в какой-то момент должен был прогудеть паровоз. Но студенты замешкались, что-то у них не заладилось, и гудка не последовало. И вдруг от столов, где сидела кафедра, послышалось утробное гудение: «Уууууууууу!!!» Это Синельникова стала помогать своим «гудком» студентам. Вот такая у нее была степень отдачи своему делу, такая сопричастность к творчеству своих учеников. Она жила этим, она незримо существовала в это время со своими студентами на сцене. Это тот же синдром, что и у Москвина, который не мог смотреть свои отрывки – так нервничал. Мое становление как педагога прошло не без влияния Москвина. Он наставлял меня крайне тактично, ненавязчиво. Помню, как я однажды репетировал в Гринер-зале, и мне нужно было выйти по какому-то делу. Я встал, подошел к двери и широким жестом, с ходу распахнул ее. И Владимир Иванович, стоявший под дверью, едва успел отскочить, чуть не получив дверью по лбу. Он стоял в коридоре у двери и слушал, как я веду урок, чтобы не давить на меня своим присутствием.
Мы с В. И. Москвиным часто общались и по делам училища, и просто так, по-человечески. Он мне много рассказывал о своем именитом отце. Помню такой эпизод, очень проникновенно характеризующий жизнелюбие Ивана Михайловича Москвина и в то же время довольно драматичный.
Поехал однажды Владимир Иванович с отцом на рыбалку с ночевкой. Поудили на вечерней зорьке, легли спать, чтобы с утра снова закинуть удочки. И вдруг среди ночи Владимир Иванович просыпается и видит – отец лежит с открытыми глазами. Он спрашивает у него: «Папа, почему ты не спишь?» «А жалко спать», – отвечает Иван Михайлович. Подумайте только, какая пронзительная, щемящая душу фраза – «Жалко спать». Так мог сказать только человек, которому очень хочется жить, наслаждаться жизнью и который остро ощущает скоротечность бытия.
В самом начале своего педагогического пути я делал со студентами отрывки как ассистент под руководством этих прекрасных опытных педагогов. Это были очень разные люди и разные педагоги, но объединяло их одно: они несли в себе дух творчества Вахтангова. И я стремился от каждого перенять что-то, присущее именно этому художнику.
В начале моей педагогической практики у меня были студенты, которых должны были отчислить, и ректор училища Борис Захава сказал – ну, пусть Этуш еще возьмет, а там посмотрим. И как правило – мне удавалось этих студентов оставить. У меня нет никаких особых секретов, я считаю, что это просто энергия, сила воли, просто желание, я видел, что в них есть талант, но что-то им мешает его раскрыть.
Была одна студентка, с которой я занимался как педагог, был такой спектакль, где играла Фаина Георгиевна Раневская, – «Шторм» по пьесе Белоцерковского. Там была такая спекулянтка, которую она играла. И вот моя студентка играла эту спекулянтку, а другой студент – следователя. И все строилось на том, что он ее допрашивает, а она все врет. А он делает вид, что верит, а в конце говорит: «Манька, Марья Карповна!» – то есть произносит ее настоящее имя, и что-то должно с ней произойти невероятное. Эта студентка выучила текст – у нее был акцент украинский, очень хорошо освоила, была очень органична, врала очень убедительно. Но когда доходило до этого места, поворотного, драматургического, с ней ничего не происходило. Тогда я сказал этому студенту: «Ты, пожалуйста, сделай так: сейчас заново прогоняй этот отрывок, и, когда вы дойдете до этого места, ты подойди к ней, скажи “Манька!” и ударь ее слева по физиономии. А потом скажи: “Марья Карповна!” – и ударь справа».
Студент подумал, что я шучу, и он не понял сначала меня. Но его заразила мысль, что он может с разрешения преподавателя побить товарища. Все-таки это приятно… Он еще пригласил кого-то на этот прогон. И вот так, как я попросил, – он и сделал. Когда он дошел до этого места, он изменил мизансцену – и сказал: «Манька!» – и дал ей по физиономии. Справа, а потом слева. Она вскрикнула: «Ты что? Подлец, как ты смеешь?» И убежала. Я кричу вслед: «Вернитесь, будем репетировать!» Она, чуть не плача: «Вы не имеете права, что за методы!» Я ей: «Все потом, сейчас репетировать!» Она знай твердит, мол, комсомольская организация, я буду жаловаться. А я в ответ: «Все потом, сейчас репетировать!» Она не унимается: «Я в партийную организацию, я в профсоюз, прокуратуру!» Я повторяю: «Все потом, сейчас репетировать!» Она была умная. И она начала репетировать. И сыграла в результате. А она была кандидатом на отчисление.
В мое время без разрешения училища сниматься в кино не разрешалось, училище должно было знать, кто, где, у кого снимается. Это было важно! Могли и отчислить.
Я никогда не говорю о своих учениках. Я считаю, что взаимоотношения ученика и учителя – это вещь очень тонкая, деликатная. Меня не раз упрекали в этом, мол, почему бы не рассказать… Но я считаю, что я могу учиться у одного, а научиться совсем у другого. И считать его своим учителем, а не того, кто меня учил. Поэтому я могу назвать имена тех, к кому я имею касательство, а считают ли они меня своим учителем, это их право, это их дело: Юрий Яковлев, Леонид Филатов, Юлия Борисова, Григорий Абрикосов, Александр Збруев, Вениамин Смехов, Людмила Максакова, Зиновий
