– Красивая сказка. Товарищи, вы ему верите? – спросил насмешливо голос.
– Как хотите, – ответил я. – Это ваше дело, верить мне или нет. Я только вот что попрошу. Лаврентий Павлович! Я вас знать не знаю, но многие мои друзья жизни положили, чтобы предупредить вас. Мы отринули усталость, трое суток без еды и сна бежали, не останавливаясь, по лесу и болоту. Каждый из нас был ранен. Но мы вырвались из мешка. И если надо, положим жизни и остальные. За вас ангел просил. От вас зависит судьба человечества. В минуты слабости или сомнения вспомните, что мы не колебались, вспомните, что стоит на кону. Ангел просил передать – будущее не предрешено. Каждый из нас каждую секунду строит будущее. За судьбу правнуков стоит бороться. Мы надеемся на вас, Лаврентий Павлович. Всё.
– Нет, не всё, – ответил мне голос с кавказским акцентом, – как ты узнал, что я здесь?
– А ради кого меня сюда везли? Ради Кельша и Степанова, при всём моём уважении к ним?
– Ладно. Отсюда ты можешь выйти только нашим сотрудником.
– Без проблем. Только на фронт.
– Нет. Ты отвоевался. У тебя будет другая работа.
– Тогда вынужден отказать. Моё дело – немца бить. Что вы мне предложите? Врагов народа искать? Осназ? Это когда они по несколько суток на брюхе, молча, ради одного пленного? И ни разу не стрельнуть? Это скучно! Надо, чтобы рвалось всё! Чтобы тысячи раз умереть можно! Чтобы немцев и танков много!
– В одиночку штурмовать танковый батальон или зачищать три этажа школы?
– Ну, вот, вы понимаете! Я тогда только один этаж очистил. Лестницу наверх ученическими партами завалил и поджёг всё. Они со второго этажа прыгали, а мы их штыками и прикладами! Не смогу я вашу работу делать. Запорю всё!
– Но у тебя получалось! – это голос Парфирыча. Переживает старик.
– С перепугу человек может паровоз обогнать. Не факт, что на олимпийских играх он повторит это. Экспромт и профессионализм несовместимы.
– Что же, насильно мил не будешь. Жаль. Мы предложили помощь. Без нашего крылышка тебя ждёт военная прокуратура. Они нам уже все телефоны оборвали. И как ты умудрился столько напортачить? Да, экспромт. Что ему там они впаять хотят?
– Расстрел.
– Это уж чересчур. Воевать некому. Пусть заменят на штрафную роту, как поправится. Верховный как раз издал приказ «Ни шагу назад!». Там и немцев много, и тысячи раз умереть можно, как он и хотел. Прощай, старшина Кузьмин. Да, спасибо тебе от меня лично.
– До свидания, Лаврентий Павлович. И не за что. Не ради вас старался, а за народ свой.
– Дурак? Может, его и в самом деле медикам показать? Он ведь и правда не от мира сего.
– Штрафная рота покажет.
Вот так решилась моя судьба. И в штрафниках можно воевать.
В гостях у «шурочки» (1942 г.) Маршевая рота
Март по календарю, а морозы трескучие. Правильно говорят: марток – одевай семь парток. Я одет тепло. Теплое бельё, шерстяная комсоставская гимнастёрка и галифе, валенки, меховые трёхпалые рукавицы, ватная фуфайка и штаны, а сверху ещё и полушубок овчинный. Это меня так друзья в штрафники собирали. Сидор за плечами полон сала. В кармане штанов – трофейный «Вальтер», хоть и не положено. А в валенке – штык-нож, пришит ножнами к штанине.
Я иду в строю сотни штрафников. Мы маршевая рота. Идем весь день навстречу зареву и грохоту войны. Это горит столица моей Родины. Там мы пополним штрафную роту 237-й стрелковой дивизии.
Большая часть штрафников – зеки. Зачем они на фронт идут, непонятно. Но меж ними и проштрафившимися фронтовиками уже было несколько стычек. Даже я поучаствовал. Подвалил ко мне один такой хмырь, явная «шестёрка», прощупать меня решили, значит. Схватил меня пальцами за воротник, сиплым голосом прохрипел:
– Ничё так шкурка. А народ мерзнет. Может, поделишься, краснопёрый?
Блин, меня даже не разозлило. Отпор в таких случаях надо давать очень жёстко, чтобы не повадно было. Одним резким движением рук стряхнул рукавицы – они упали к ногам. Я схватил его за пальцы, резко, аж захрустело, вывернул вверх, зек, соответственно, с воем – вниз, упал на колени. Я сбил с него левой рукой шапку, схватил за ухо, крутанул. Зек, вопя, как сирена воздушного предупреждения, развернулся на коленях на сто восемьдесят градусов, лицом к толпе и к тем, кто его послал меня пробить. Правой рукой я уже достал из валенка финку:
– Кто прикоснется ко мне, потеряет какую-либо часть тела, – громко сказал я и тут же отсёк ухо этому зеку. – Кому урок будет невдомёк – замочу!
– Кузьмин! Отставить!
О! Младший политрук нарисовался, затвором щелкает. Вообще-то он нормальный пацан, только вынужден командовать маршевой ротой штрафников, а это тот ещё сброд.
– Что ты наделал, Кузьмин? Как он теперь стрелять-то будет? Зачем пальцы-то ломаешь?
О, как! А ухо – это нормально?
– И правда! – всплеснул рукой с финкой я. – Что ж, его теперь в госпиталь? Мы воевать пойдём, а он отлёживаться? Нет, так не пойдёт!
Завершая взмах рукой, финка вонзилась в основание шеи у ключицы. Выдернув нож, толкнул тело вперёд. Струя крови брызнула на толпу штрафников. Я присел, стал вытирать лезвие о ватник зека, смотря прямо в глаза его пахану – Митьке Сивому.
– Кузьмин, встать! – голосом, сразу зазвеневшим сталью, приказал младший политрук. – Ты арестован.
– Я в курсе, товарищ политрук. Более того, я осуждён за подобные неоднократные живодёрства к «шурочке». Арестовывай, отправляй в тыл, меня посудят-посудят и присудят штрафроту. А пару месяцев я в тепле посижу.
– Я тебя сейчас на месте шлёпну!
– И через месяц присоединишься к ним. Пройдёшь моей дорогой. До «шурочки». Выпиши себе билет в один конец.
– Можно подумать, у тебя есть обратный билет.
– Есть, конечно. Я заговорённый, политрук. Меня нельзя убить.
– Посмотрим! Встать в строй!
Этим всё и закончилось. Теперь, правда, все сторонились меня, Сивый смотрел звериным взглядом, но мне было плевать. Меня больше волновала боль в колене от многочасовой пешей прогулки.
Кого только не было в рядах штрафников! Настоящий зоопарк. Но описывать не буду – скучно это.
Мы шли по пробитой в сплошном снежном насте дороге. Сугробы отвалов образовали белые стены по сторонам метра в два высотой. Шли штрафники по четверо в ряд, плотно прижавшись друг к другу – так теплее. Только я шёл теперь один, последним – все сторонились психа. Младший политрук шёл впереди колонны, позади меня на трёх санях ехал заградотряд – дюжина бойцов КВ НКВД с тремя «дегтярями». Кстати, нормальные ребята. За шмат сала согласились везти мои пожитки – брезентовый мешок с «доспехом», разгрузкой и ещё некоторыми вещами. Изредка мы с ними переговаривались, хотя не положено.
Последним я шел не специально, а из-за больного колена. Ещё несколько дней назад оно не болело, но три дневных перехода растеребили рану. За последний час со мной сравнялся коренастый штрафник. Конвоиры прикрикнули на него, но он сослался на сломанные рёбра, и от него отстали. Он шёл, закусив губу, с болью в глазах. Похоже, что не врал.
– Как это тебя угораздило?
– Сопротивлялся.
– А-а, понятно. Потоптали. За что в штрафники угодил?
– За убийство.
– Во как! И кто же лишним на земле был, по-твоему?
Боец бросил на меня злой взгляд:
– Он заслужил.
– Хорошо хоть так. Это лучше, чем по пьяни да случайно. Тебя как звать-то, коллега?
– Иван. А почему коллега?
– Я – Виктор, тоже душегуб.
– Я видел.
– Ты давящую повязку на грудь сделал?
– Зачем?
– Понятно. Не сделал. Вот и мучаешься. Я однажды тоже сломал ребро. Случайно. Ох, и мучился! А потом в больнице утянули – полегче стало. Даже на работу вышел. На вот, жевни.
Я достал из-за пазухи кусок отогретого сала, отхватил половину и дал Ивану. Он вцепился в сало, как неделю не евший. Того и гляди зарычит, как голодный пёс. М-да, нелегко ему пришлось.
– Откуда сам? – спросил я его.
Он опять посмотрел на меня злобно.
– Да мне по барабану, если честно, можешь не отвечать. И чем я тебя так разозлил?
– А разве чекистам не положены отдельные штрафбаты?
Я рассмеялся:
– Какой же я чекист? Я – истребитель танков. Нас осенью в спешке сформировали, сгребли всех, кто был под рукой, одели и вооружили, чем смогли, и под танки бросили. Милиционеров в нашем батальоне было большинство, вот и нашили петлицы войск НКВД. Да и паёк у них получше – тыловая сволочь не отворовывает, чекисты это чётко отслеживают. А в остальном обычная пехота. У меня ротный был из чекистов, а комбат – армеец.
– А что ж тогда вертухаи хабар твой везут и лыбятся тебе?
– Так они тоже сало любят. Не люди, что ли? И анекдот хороший.
– Всё-то у тебя легко получается, – буркнул Иван, пряча обмылок сала за пазуху.
– Держись меня, и у тебя легко получаться будет.
Он посмотрел на меня внимательным, «рентгеновским» взглядом. Ого, как ты можешь смотреть! Да ты не так прост, Ванёк! Ну, смотри, смотри.
