– Я-то уж вообще ни при чем.
– Из-за вас я столько времени колебалась, ехать – не ехать, а теперь опаздываю к поезду! Опоздала. Побыстрее, пожалуйста, Миша!
– Теперь-то зачем? Поезд все равно уже пришел. Если только он тоже опоздает.
– Вдруг она еще на вокзале, ловит такси? Или поедет в московскую квартиру? А там никого! Все на даче!
– Ничего, сообразит. И потом: вы же ее никогда не видели, эту Марусю, даже лица не представляете. Мы точно разминемся.
– Ничего, узнаю как-нибудь. Сердце подскажет, ведь Эдуард – ее отец. Я просто обязана ее встретить! Она же бог знает, что подумает! Что ее не ждут, не хотят видеть…
– Действительно: не хотят.
– Это воля Эдуарда. Он так решил. Вы все должны с этим считаться…
– Господи, вот ненормальная!
– Да кто!
– Девица! Мечется, как сумасшедшая! Да куда ж она? А?
– Миша, тормози! Миша!!!
На асфальте расплылось большое красное пятно. Кровь. Такой же красный туман стоял у Нелли Робертовны в глазах, словно ожила одна из картин ее покойного мужа. Этюд в красных тонах. Какой ужас!
…Толпа возле сбитой девушки собралась почти мгновенно, народу на Площади трех вокзалов в любое время суток полно. Кто-то по мобильному телефону звонил в МЧС, тут же появилась полиция.
– Так, граждане! Разойдитесь!
– Надо ее перенести!
– Не трогайте ничего! Вдруг что-то серьезное? Лучше дождаться «Скорой».
Нелли Робертовна застыла у машины с помятым бампером.
– Миша! Ужас какой, Миша! Что теперь делать?!
– Да жива она, жива!
– Сама под колеса кинулась!
– Сумочку у ней бритвой разрезали. А там, наверное, все деньги были. Вот и заметалась.
– Приезжая, с поезда, должно быть. Вон и чемодан.
– Миша!
– Нелли Робертовна, успокойтесь.
– Граждане, пропустите!
– Где же «Скорая»?
– Граждане, дайте пройти полиции! Кто сбил женщину? Чья машина? Кто свидетель?
Пока к месту происшествия ехала «Скорая» и человек, назвавшийся врачом, оказывал девушке первую медицинскую помощь, сотрудник полиции попытался выяснить личность потерпевшей. Из открытого чемодана была извлечена маленькая черная сумочка на длинном ремешке.
– Так. Документов нет. Но вот заложенная страничка, на ней писано «папа». Листов Эдуард Олегович…
– Миша!
– Нелли Робертовна!
– Господи, да это же она! Маруся!
– Вот тебе и встретили…
– «Скорая»! Наконец-то!
Нелли Робертовна Листова была близка к обмороку. Ее шофер тоже находился в подавленном состоянии, хотя свидетели в один голос утверждали, что девушка сама бросилась на проезжую часть. Сотрудник полиции неторопливо, со знанием дела, заполнял протокол.
– Нелли Робертовна? Вам плохо? – взволнованно спросил Михаил. – Сердце, да?
– Дайте кто-нибудь женщине капель! Врача сюда!
… – Как она? – спросила вдова Эдуарда Листова, после того как ей сделали укол успокоительного, у врача, приехавшего на «Скорой».
– Сотрясение мозга. Пока без сознания от болевого шока. Похоже, сломано два ребра. В больницу ее надо.
– А кровь? Откуда кровь? – заволновалась Листова.
– Головой об асфальт ударилась, но, по счастью, несильно. Шофер успел затормозить. Молодец просто!
– Я поеду с ней! В больницу!
– А вы, простите, ей кто?
– Я знаю эту девушку. Вернее, я ехала ее встречать.
– Родственница? Знакомая?
– Родственница, да.
– Вы-то сами как себя чувствуете?
– Почти нормально. Просто не понимаю, как это могло случиться? Нелепость какая-то. Она ехала в Москву, к нам, и… Миша! Поедем скорее, Миша! Я сяду в «Скорую», рядом с ней, а ты поедешь за нами.
– Сожалею, гражданочка, но водитель будет задержан до выяснения обстоятельств. Человека сбили. Хотя дело, кажется, ясное, девушка сама виновата, но надо оформить все как положено. На случай, если она и ее родные предъявят претензии.
– Господи, да мы заплатим, за все заплатим! Не может быть никаких сомнений по этому поводу! За лечение, за врачей. Миша!
– Я потом приеду, Нелли Робертовна. Езжайте. Куда ее сейчас? – мрачно спросил водитель у шофера «Скорой помощи».
– Пока в Склифософского…
– Нет-нет! – засуетилась Листова. – В хорошую частную клинику!
– Да где ж мы вам сейчас…
– Тогда в отдельную палату. Я все оплачу. Только все самое лучшее. Ума не приложу, как это случилось?
Ближе к полудню
– Маруся…
Она невольно заволновалась: какой ласковый голос. Совсем как у мамы… Потом Майя поморщилась: пришла боль. В глазах стоял розоватый туман, так что лучше их закрыть. Да еще и тошнит.
– Маруся…
Это же мама, ее мама. Только она ее так называет: Маруся. «Значит, я дома? Все, слава богу, закончилось. Самое страшное позади, мама будет заботиться о своей глупышке-доченьке, она всегда будет рядом».
– Как ты себя чувствуешь, Маруся?
– Ни…чего.
– Голова, да? Сильно болит голова?
– Да…
А вот разговаривать сейчас хочется меньше всего. И глаза открывать не хочется, совсем. Голова действительно болит, и грудь тоже. Как же она так? Ведь что-то случилось? Что-то ужасное? Перед тем как эта машина…
– Ай!
Она все вспомнила! Деньги и документы! Пропали все деньги и документы! Как же мама ее тогда нашла?
– Ты, Марусенька, лежи, отдыхай. И не беспокойся: все будет хорошо. Теперь все будет хорошо.
Нелли Робертовна на цыпочках вышла из палаты.
– Надо бы родственникам сообщить, – строго сказал врач. – Она ведь приезжая, не москвичка?
– Я родственница. Жена ее отца. Покойного, увы. Но в Москве у девушки никого больше нет. Она ехала к нам. А ее мать… Не надо пока никого беспокоить. Ведь никакой опасности нет?
– Для жизни нет. Никакой опасности. Надо сказать, что ваша юная родственница легко отделалась! Но не мешало бы сделать томографию и вообще пройти тщательное обследование. Как-никак головой ударилась.
– Вот вы сначала все выясните, а потом сообщим ее матери. Все равно такие деньги, какие я вам плачу, она заплатить не в состоянии. Это понятно?
– Да. Вполне.
– А за девушкой я поухаживаю сама. Посижу с ней.
– Кажется, уснула, – вышла из палаты медсестра. – Я сделала ей укол.
– Хорошо, – согласно кивнул врач. – Пусть спит. Кстати, ее вещи вы заберете или отправить в камеру хранения?
– Я все заберу домой. Не надо никакой камеры.
…Через полчаса Нелли Робертовна Листова сидела возле кровати спящей девушки и читала письма своего покойного мужа Эдуарда, адресованные другой женщине. Женщине, родившей ему внебрачного ребенка. Читала и плакала, хотя никакой любви в этих письмах не находила. Более того, они напоминали отписки. Эдуард Листов мало заботился о том, как растет его дочь, что она любит, чего не любит, часто ли болеет, хорошо ли учится.
Алевтина не умела пользоваться компьютером, поэтому по старинке писала письма. Сначала потому что Интернета не было, а потом по привычке. Марусю об этом не просила, да и все равно получила бы отказ. Что касается Листова, то он человек пожилой, так и не освоивший компьютерных технологий, больше доверял бумаге.
«…сейчас очень занят. В следующем месяце состоится выставка моих работ в Лондоне, я обязательно должен присутствовать. Конечно, места у вас красивые, и зимой, как и летом, должно быть, очень хорошо. Но приехать нет никакой возможности. Знакомые жены давно продали тот дом, в котором я когда-то жил, а остановиться у вас, Аля, мне представляется не совсем приличным…»
«…могли бы, конечно, приехать ко мне. Жена Нелли в курсе моих с вами отношений, но сказать с полной уверенностью, что она отнесется к вашему с Марусей приезду положительно, я не могу. К тому же летом мы постоянно живем на даче, а кроме нас, там находятся мой сын и мои внуки. Это очень шумная компания, и вам здесь будет неприятно и неудобно…»
«…готов принять. Но о художественном училище думать пока рано. И вообще эта затея с живописью не представляется мне слишком обнадеживающей. Если есть материальные проблемы, немедленно сообщите. Готов выслать любую (подчеркнуто) сумму…»
«…не судите меня строго. Только сейчас начинаю понимать, как обделил себя в жизни. Часто вас вспоминаю, благо есть кому напомнить. Я давно должен был забрать девочку к себе, а теперь поздно. Я всю жизнь слишком идеализировал свою жену, слишком дорожил ее пониманием, а получается, что попустительством. Она попустительствовала моим порокам, не в состоянии была родить мне ребенка, а потому удерживала чем только могла. Проклинаю тот день, когда женился на Нелли. Лучше бы рядом со мной была простая женщина, такая как ты, Аля, и дочь, которая меня бы по-настоящему любила…»
Это было последнее письмо, судя по дате, самое длинное и откровенное, и Нелли Робертовна рыдала, читая его. Нет, не случайным было желание мужа развестись с ней, он долго к этому шел. И ей стало вдруг так обидно… Что плохого она ему сделала? Разве отказывалась посылать его внебрачной дочери деньги? Возражала лишь против ее появления в доме. Потому что здесь и без того достаточно потомков Эдуарда Листова! Законнорожденных, между прочим!
