На втором году правления царь-юноша собинным другом назвал архимандрита Никона. Никон – монах, испытанный Анзерской островной обителью, подвижник суровый, беспощадный к своим грехам и к миру. Его стезя – истина.
То, что царь прилепился душой и сердцем да ведь и умом к монаху, не опасно. Монаха правителем не поставишь. Опасно утратить доверие и близость.
Жена – хорошая управа на монаха. Но упаси Боже, если невестой царь назовет девицу из родовитых семейств.
Для Шереметевых, для Черкасских, Трубецких, Голицыных, Салтыковых Морозовы хуже бельма на глазу, выскочки.
Но Борис Иванович был в радость за государя, сам вдовец, старик, ему под шестьдесят.
Стариковское счастье – молодому счастью способствовать.
Для смотрин собрали две сотни девиц. Иные имели подружек, чтоб не одиноко было в Тереме.
В домах именитых людей беготня, суета, надежды, а у Милославских в доме тихо, опрятно. И в тишине этой, в чрезмерной опрятности – полынь горечи.
Ни Марию Ильиничну, ни Анну Ильиничну на смотрины не позвали.
Илья Данилович подластился бы к кому надо, но Морозов отправил его с дьяком думным Байбаковым в Галанскую землю. Не обычной дорогой – морем. На двух опасных кораблях – так именовались военные суда. Стольнику Милославскому царев наказ предписывал приискать для тульского оружейного завода мастеров железного дела и нанять опытных в солдатском ученье капитанов, а также человек двадцать солдат, добрых, самых ученых.
Глава семьи за морем, а Катерина Федоровна из людей знатных вхожа к одной Авдотье Алексеевне Морозовой. Так ведь не судьба! Авдотья Алексеевна расхворалась хуже некуда, родню не узнает.
Анисья Никитична с Федосьей и с Дуней молиться из монастыря наведались к Катерине Федоровне.
Было, о чем попечалиться. Федосье пятнадцать лет, но, увы, на смотринах иные счастье пытают.
– Обошлось без Соковниных, без Милославских! – вздохнула Катерина Федоровна.
– Моя – ладно! Уж очень юная! – вздыхала Анисья Никитична. – А твои-то! Марии двадцать два, Анна моложе, но обе невесты, обе – на загляденье.
Женщины говорили с глазу на глаз, их дочери были в девичьей… И здесь разговор шел о царских смотринах: государь двенадцать девиц уже видел, но платка своего ни одной из этой дюжины не пожаловал.
У Анны-смуглянки глаза веселые, дерзкие. Смеялась.
– Нам же лучше! Он обе сотни погонит из Терема. Тут и наша очередь придет.
Мария чуть морщилась, но улыбалась. Лицо у нее ласковое, светлое. Губы розовые, соразмерные. Не велики и не малы. И нос тоже, не велик и не короток. Глаза серые, но серые преудивительно. Тут и печаль, и строгость, и такая тайна – поглядишь, и потянет тебя в этот омут, только хватит ли смелости подойти. Ресницы черные, стрелами, брови ровные, черные, а голова русая, как раз к серым глазам.
Мария Ильинична достала из рукава платок, голову чуть подняла, поднесла себя к окошку. Встала. Одну руку к груди, в другой платочек шелковый, с каймой. Лицо окунула в свет, ресницы опустила. Замерла.
– Вот так девицы стоят в царицыной палате, – сказала, не улыбнувшись.
– А где стоит царь? – спросила Дуня.
– Царь в щелочку смотрит! – И Анна расхохоталась. – Тайком! Тишком!
– Будь я царь, тебя бы выбрала, – сказала Дуня Марии Ильиничне.
– А кто выберет меня?! – подбежала к окошку смуглянка Анна. Выхватила у сестры платочек, подняла двумя пальчиками и тоже замерла.
Темноволосая – в отца, быстроглазая, кареглазая и такая счастливица.
– За тобой королевич Вольдемар приедет! – догадалась Дуня.
Всех насмешила. И себя.
А Катерина Федоровна и Анисья Никитична надумали дело стоящее. Пусть Прокопий Федорович ударит челом Борису Ивановичу. Поглядел бы Борис Иванович сестер Милославских. Катерина Федоровна привезет дочерей в Успенский собор. Станут у правого клироса, где света больше. Царю ведь не приданое дорого, не боярство в седьмом колене… Пусть и на дворяночек своих поглядит.
Всеволожская
Среди облаков синие прогалины. Федосье чудилось – это Москва глаза таращит от изумления. Царь назвал невестой никому неведомую Евфимию. Разговоров, шушуканий, секретов потаенных!
На обедню сестры Милославские почему-то отправились спозаранок, завернули к сестрам Соковниным. Прокопий Федорович хоть и всем в спины смотрит, с краю последний, но ведь при царе.
Федосья, ликуясь с Марией, шепнула:
– Коли не сегодня, так завтрашнего дня не позднее будет к вам гость.
– Какой гость? – не поняла Мария.
– Борис Иванович.
Мария смотрела на Федосью так, будто не знала, кто это – Борис Иванович.
– А чего в Тереме-то? – сообразительная, быстрая Анна одной рукой дотронулась до руки Федосьи, другой до личика Дуни.
– Смотринам конец, – сказала Федосья. – О Всеволожской, о Евфимье слышали?
– Слышали, да ничего не поняли, – призналась Анна.
– Царь смотрел по одной, по две девицы в неделю, а их двести! Черкасские, да Стрешневы, да Никита Иванович Романов отобрали шесть невест. И все шестеро царю не полюбились.
– А откуда Евфимья взялась?
– У княжен да у боярышен подружки были! – вставила словечко Дуня.
– Какие подружки?! – удивилась Анна.
– Чтоб девицы не плакали от страху, каждая с собой брала подружку, – объяснила Федосья. – Царь этих подружек тоже глядел.
– И выглядел! – ударила ладонью о ладонь Анна. – Как ее, подружку-то?
– Евфимия.
– И чья она дочь, чья подружка?
– Чья подружка, не знаю. Отец ее полковник Раф Всеволожский.
Анна села на лавку, локти – на стол, подперла кулачками горячие свои щеки.
– Был бы батюшка в Москве!..
– Она бедная! – сообщила то, что знала, Дуня. – У них нет ничего.
– Изба соломой крыта. Но земля у них есть, – огорченно глянула на сестрицу старшая, – а крестьян…
– Ни души! – опередила Федосью Дуня.
– Ни души, а в Терем взяли? – Анна в потолок посмотрела.
– Государь, радуясь, ходил ночью по тюрьмам. Сто рублей роздал.
Мария, что-то соображая, подошла к Федосье.
– Ты говорила – гость будет. А чего ради?
Федосья плечи вверх да вниз.
– Не ведаю.
Сестры Милославские
Ближний боярин Борис Иванович был у Милославских на другое утро. Подарил Катерине Федоровне камки – китайского шелка, а дочерям – персидского. То государева милость за службу в иноземных царствах. Борис Иванович сам изобрел поощрение, сам объезжал семейства послов. И все это ради дочерей Ильи Милославского.
От Милославских вышел, до того задумавшись, что забыл приказать, куда дальше ехать.
Мария, Анна, сама Катерина Федоровна в тот же день примчались к Соковниным. Привезли, показали дареные шелка. Но вот в чем вопрос? Борис Иванович милость царскую объявил, шелками пожаловал и – ни словечка!
– Приезжал, и слава богу! – утешила Милославских Анисья Никитична. – Не будь нужды – не приехал бы.
– Борис Иванович и у других был, кто в дальних службах, – качала головой Катерина Федоровна. – Царь невесту выбрал, какие теперь смотрины?
– Наш ум – бабий! А Борис Иванович о царевых делах печется, о наитайнейших.
– Про Траханиотова слыхали? – спросила Катерина Федоровна. – У дворянина то ли в калужской земле, то ли в рязанской имение отнял, к своим имениям присовокупил. А про Леонтия Стефановича, про Плещеева совсем уж страсти рассказывают. Купцов на правеж ставит. Ярославский гость не дал ему, сколько спрашивал, – все ребра сломали.
Анисье Никитичне о Плещееве слушать всю правду и противно и боязно. Родной брат Прокопия Федоровича Иван Федорович товарищ судьи Земского приказа, а Леонтий Стефанович – судья.
Переводя разговор, Анисья Никитична воздух ноздрями попробовала.
– Вроде у нас дух хороший. Ездили мы в Симонов, в Новый, – ужас! На пустырях кучами – рыба, мясо. Все гниет, смердит. А люди с голода пухнут… Я каждое воскресенье при храме нашем голодных кормлю. Кормить бы каждый день – кишка тонка.
– Рожь нынешний год уродилась! – Катерина Федоровна много правды говорить остерегалась. Поторопилась уехать…
Происшествие на дороге
В Успенском соборе на службах Федосья тянулась взглядом к царю.
Дома призналась Дуне:
– Я теперь знаю, какое лицо у счастья.
– Да какое же?! – У Дуни от такого разговора в каждом глазу по солнышку.
– А ты посмотри на царя.
– Мы же к Троице завтра едем.
– Вернешься – увидишь.
* * *
Осенью в добрую погоду всякая дорога на русской земле – по золоту. Что ни лес – царский терем, купол небесный – Божий дар.
С холма, остановив лошадей, смотрели на Маковец, увенчанный Троицкой обителью.
– Как же я люблю собор Василия Блаженного и Спасскую башню, но здесь – дом Троицы единосущной!
Федосья опустилась на колени, поклонилась. И Дуня за сестрой на колени. Коснулась лбом земли.
В монастыре жили три дня.
Дни стояли солнечные. Решились ехать в обители Переславля-Залесского.
В какой-то деревеньке поили лошадей. Подошла поглазеть на проезжих собака. Морда веселая, глаза с искоркой.
