— Вы располагаете фактами?
— Поймать его не на чем. Но, придя на дачу вторично, уже после пляжа, он так переменился в лице, что даже соседка заметила. Вы видели его?
— Имел удовольствие.
— Спортсмен, прямо-таки Аполлон… Мое мнение: он безумно испугался и сломя голову помчался в Ленинград, не пожалев денег и на международный вагон.
— А откуда у вчерашнего школьника деньги, если не от родителей, на Ленинград?
— От родителей, но не обязательно на Ленинград. Перед отъездом Петенька имел встречу с приятелем Аликом, собирался купить у того какую-то фирменную тряпку, но она ему вроде не подошла. Возможно, именно на эту тряпку ему и дали деньги.
— Откуда вам известны эти подробности?
— Я встречался с Вертером несколько раз после случившегося, в сентябре, пытался, как говорится, его расколоть, но не тут-то было.
— Он охотно встречался с вами?
— Еще бы! Он был пойман на такую приманку — устоять невозможно. Якобы я расписываю панно в спортивном комплексе, и его фигура уж больно подходит для увековечения. Символ юности и мужества. Одним словом, я делал зарисовки этого труса и беседовал, то есть осторожно допрашивал. Он ни разу не сбился, но, как только мог, всеми силами этой убийственной темы избегал. Почему — непонятно. Скажем, боль от потери любимой — нет… Я его расспрашивал об университетских экзаменах и так далее. Мальчик прошел через все, как танк: девятнадцать баллов, только по сочинению четверку получил.
— Какая там боль, Дмитрий Алексеевич! В сентябре он к свадьбе готовился, а в октябре женился.
— Тогда же в октябре! — воскликнул Дмитрий Алексеевич. — К тому же еще и предатель… Раздавить как паука — не жалко! Столько жертв… И ведь ничем себя не выдал, а любовным проблемам мы с ним целый вечер посвятили. Я хотел выяснить, что их связывало с Марусей. И у меня создалось впечатление, что не только к ней, но и к девочкам вообще Вертер довольно равнодушен, что в его возрасте даже странно. Знаете, как будто все его чувства подавлены страхом. Ну, за три-то года он, наверное, оклемался…
— Да нет. Страх я в нем тоже почувствовал. Вы сказали: «столько жертв»… вы считаете его виновным?
— Какую-то роль он сыграл… неясно какую. Он что-то видел там, на даче. Возможно, он видел убийцу и до сих пор боится его.
— Вы полагаете, сам Петя не способен на убийство?
— За те три сентябрьских вечера, что мы с ним общались, я примерял его и на эту роль. По-моему, он не тянет — тут кто-то похитрее и посмелее. Но полностью исключать из подозреваемых Вертера нельзя. Бывает, именно трус в безвыходном положении способен на все. Из инстинкта самосохранения. Мы не знаем их отношений с Марусей — вот в чем дело. Что произошло в лесу, когда они венки плели? Пытался он ее изнасиловать, или милые детишки поспорили о театре?
— Вы ведь видели ее на сцене?
— Не только видел, но и помогал чем мог. Талант — редкость. Все пошло прахом из-за этого мальчишки!
— Вы уверены, что она не догадывалась о ваших отношениях со старшей сестрой?
— Никто не догадывался. Наши, как вы говорите, отношения начались за год до этих ужасных событий, летом. Надеюсь, подробности вас не интересуют? (Подробности меня интересовали, очень, но я промолчал). Ну, в общем, за год мы с ней встретились всего четыре раза, я с ума сходил. И в ту проклятую среду она была неуловима, металась по городу, приезжала, уезжала… Не понимаю!
— Вы не связываете ее тревогу с исчезновением Маруси?
— Что за ерунда! Если женщина изменила мужу, значит, она и на убийство сестры способна? Она и так достаточно дорого заплатила за эти самые наши отношения. Что ж теперь, всю жизнь мучиться?
Очень любопытная парочка — бывшие тайные любовники, и с какой страстью друг друга защищают!
— Однако вы мучаетесь. И сдается мне, Анюта тоже, — холодно отозвался я. — Соблазнить дочь самого близкого друга, по меньшей мере, неосмотрительно, Дмитрий Алексеевич.
— Золотые слова, Иван Арсеньевич, больше не буду.
— Что Анюта увидела, когда вернулась ночью на дачу?
— Дом был пуст. На кухне горел свет, на это обратил внимание сосед Звягинцев, окно в светелке распахнуто настежь.
— При таких зловещих обстоятельствах она могла бы еще ночью обратиться в милицию.
— Не забывайте, что никто из нас, кроме Павла, не догадался осмотреть Марусину обувь. Анюта могла подумать, что девочка отправилась к кому-то на свидание.
— Пусть так. И все же: утром на речке Маруся говорит сестре, что чего-то боится и просит не оставлять ее одну. Но та уезжает в Москву. Там где-то гуляет больше пяти часов, порывается уехать в Отраду, но едет к вам, потом вдруг срывается на дачу. Потом врет в милиции, вводит в заблуждение следствие и так далее. Как вы объясните ее поведение?
— А как она объясняет? Ведь она рассказала вам обо всем?
— Она преподнесла мне то же вранье, что и следователю.
— Позвольте, — Дмитрий Алексеевич был поражен, — откуда же вы узнали о нас с ней?
— Догадался.
— Исключено! — он пристально глядел на меня. — Вы не могли догадаться, что я называл ее Люлю.
— Ну, это-то мне подсказали.
— Кто?
— Дмитрий Алексеевич, кто тут сыщик: я или вы?
— Вы, вы… я восхищен. Об этом прозвище знали только трое: мы с Анютой и еще один человек.
— А именно?
— Маруся.
— Выходит, что-то о ваших отношениях она знала?
— Да нет. В детстве у девочек была какая-то секретная игра, и маленькая Маруся так прозвала сестру. Анюта как-то вспомнила об этом, а мне понравилось. Я стал называть ее Люлю, но очень редко и только наедине. Поэтому ваша осведомленность меня поражает.
— Но, надеюсь, не пугает?
Будто огонь прошел по его лицу, скрытая страстность прорвалась наружу.
— Эх, Иван Арсеньевич, чтобы раскрыть эту тайну, я бы ничего не пожалел.
Так не говорят о прошлом. Я ему поверил: чтоб вернуть свою Люлю, художник ничего бы не пожалел. Несуществующая «вечная любовь» — а ведь не дает покоя.
15 июля, вторник.— Как я вчера сказал по телефону, в деле открылись новые обстоятельства. Советую вам быть предельно искренним, иначе, Петр, эти обстоятельства могут обернуться против вас.
— Я и не врал, — бодро ответил Вертер, но я-то видел, как он встревожен.
Мы с ним сидели в той же беседке. Жгучий полдень, голубой покой больничного сада, солнечные блики на воде и стрекозы, тишь да глушь, наши голоса, боль, страх, жестокость — шло следствие, я шел по следу.
— Итак, поговорим об экзаменационных билетах, которые вы привезли Марусе в Отраду. Кто вам их дал и на какой срок?
— Один парень. Я уж и не помню.
— Постарайтесь вспомнить. Как его звали?
— Вроде Юра.
— Нет, так дело не пойдет. Мне известно, что билеты вам дал какой-то первокурсник. Сейчас вы перешли на четвертый курс, соответственно он на пятый. На филфаке учится не так уж много, как вы говорите, парней. И следственным органам не составит труда разыскать среди дипломников этого самого Юру. Он действительно Юра?
— Нет, кажется, Саша.
— Ага, вы начинаете вспоминать. Расскажите о вашем с ним знакомстве.
— В начале июля…
— А точнее? Третьего билеты уже отданы Марусе. Остается первое и второе.
— Да, второго, в субботу, я отвез документы в университет, сдал их в приемную комиссию и вышел на лестницу покурить. Там ребята стояли, я с ними разговорился… ну, о конкурсе, об экзаменах и тэдэ. Они оказались первокурсниками, у них как раз сессия шла. А один говорит, что у него билеты есть по русскому, по которым на экзаменах спрашивают. Ну, я у него их попросил, а он дал. Вот и все. А чего вам эти билеты сдались?
— Скоро узнаете. У него они с собой были?
— Нет, я ждал, пока он экзамен сдаст. Потом мы к нему домой заезжали.
— Он билеты насовсем вам отдал или на время? Учтите, Сашу отыскать легко, тем более вы знаете, где он живет.
— Дал на неделю, до следующей субботы.
— Он ими дорожил?
— Ну не то чтобы…
— То или не то? Только правду!
— Трясся он над этими билетами, потому и дал на неделю.
— И вы их отвезли Марусе на следующий день, в воскресенье, да?
— Да.
— В котором часу вы разговаривали с ребятами на лестнице?
— Днем. В двенадцать, в час.
— Потом вы ждали Сашу, пока тот сдаст экзамен, ехали к нему, возвращались домой… Одним словом, вы переписать билеты не успели, так?
— Так.
— И в среду приехали за ними в Отраду?
— Ничего подобного! — Вертер так и взвился. — Не за ними, а попрощаться: я уже надумал в Ленинград прокатиться.
— Ведь вы должны были в субботу Саше билеты вернуть?
— Позже бы вернул. Как-нибудь без них он перебился бы.
— Но вы не вернули?
