class="v">Ровно в двенадцать нам разрешают вход.
Мокрый от пены и, безусловно, пьяный,
Я удираю в новый грядущий год.
С треском разбив елочные игрушки,
Жмется к столу общество-ассорти.
Хочется стать взрывчатою хлопушкой
И расстрелять всех залпами конфетти![113]
Но нужно включиться и — раз-два-три! — веселиться.
А лучше всего напиться вдрызг, чтоб рухнуть под стол пластом.
Кто-то из женщин в маске лисицы
Приветливо машет мне своим пушистым хвостом.
Там, наверху, счетчик стучит все чаще.
Там, наверху, скоро составят счет.
Кто-то открытку бросил в почтовый ящик.
Может быть, ангел, может быть — пьяный черт?
В этом году я выбираю черта.
Я с ним охотно чокнусь левой рукой.
Я объявляю восемьдесят четвертый
Годом серьезных мер по борьбе с тоской.[114]
Но в комнате пусто, смазаны краски.
Слышен могучий храп за стеной.
Кто-то из женщин сбрасывает маску
И остается рядом со мной.
Как хорошо, когда некуда торопиться.
Славно проспать первый январский день.
Надо бы встать, чтобы опохмелиться,
Надо бы встать, но подниматься лень.
В куче кассет местный рок-клуб — по росту.[115]
Маршевый шаг вперед, два шага назад.
Ровно в двенадцать — Всеволод Новгородцев
И модная группа «Фрэнки гоуз ту Ленинград».[116]
Мы засыпаем. Что нам приснится?
Лес и дорога. Конь вороной.
Кто-то из женщин в маске лисицы
Утром проснется рядом со мной.
Кто-то из женщин быстро с постели встанет,
Выгладит платье и подойдет к столу.
Кто-то из женщин все по местам расставит.
Где-то в углу на кухне найдет метлу.
Кто-то из женщин быстро сметет осколки.[117]
Вымоет чашки с мылом и кипятком.
Снимет игрушки. Выбросит наши елки.
И, не прощаясь, щелкнет дверным замком.
А солнце все выше! Скоро растает.
Деды Морозы получат расчет.
Сидя на крыше, скорбно глотает
Водку и слезы
Мой маленький черт.
Дым коромыслом
Голоден стыд. Сыт азарт.
Динамит да фитиль вам в зад!
Сырые спички рядятся в черный дым.[118]
Через час — бардак. Через два — бедлам.
На рассвете храм разлетится в хлам.
Но мы не носим часы.
Мы не хотим умирать
И поэтому даже не спим.
А когда не хватает сил,
Воруем сахар с чужих могил.
И в кровь с кипятком
Выжимаем лимон греха.
И дырявые ведра
Заводят песни
О святой воде и своих болезнях.
Но — слава Богу! — все это исчезнет
С первым криком петуха.
Дым. Дым коромыслом!
Дым над нами повис.
Лампада погасла.
И в лужице масла
Плавает птичий пух.[119]
Дым. Дым коромыслом!
Дым. Дым коромыслом!
Дай Бог нам понять
Все, что споет петух.
В новостройках — ящиках стеклотары
Задыхаемся от угара
Под вой патрульных сирен в трубе,
В танце синих углей.
Кто там — ангелы или призраки?
Мы берем еду из любой руки.
Мы не можем идти,
Потому что дерьмо
После этой еды, как клей.
Дым. Дым коромыслом!
Дым. Дым коромыслом!
Музыкант по-прежнему слеп,
Снайпер все так же глух.
Дым. Дым коромыслом!
Дым. Дым коромыслом!
Дай Бог нам понять
Все, что споет петух.
Ох, безрыбье в речушке, которую кот наплакал
Сегодня любая лягушка становится раком
И, сунув два пальца в рот,
Свистит на Лысой горе.
Сорви паутину! Здесь что-то нечисто!
Но штыками в спину — колючие числа.
И рев моторов в буксующем календаре.
И дым. Дым коромыслом. Дым.
Дым коромыслом. Дым.
Дым коромыслом.
Дым.
Мы льем свое больное семя...
Мы льем свое больное семя
На лезвие того ножа,
Которым нас срезает время,
Когда снимает урожай.
Демократичней всех растений
Величие простой травы.
И две мозоли на коленях
Иным полезней головы.
Я приглашаю вас к барьеру —
Моих испытанных врагов —
За убеждения и веру
Плеваться с десяти шагов.
Сегодня всем раздали крести —
И умному, и дураку.
Погиб поэт — невольник чести,
Сварился в собственном соку.[120]
Давай жевательной резинкой
Залепим дыры наших ран.
Разбив любимые пластинки,
Уткнемся в голубой экран.
Шуты, фигляры и пророки
Сегодня носят «Фендера»,
Чтобы воспеть в тяжелом роке
Интриги скотного двора.
И каждый вечер в ресторанах[121]
Мы все встречаемся и пьем.
И ищем истину в стаканах,
И этой истиной блюем.[122]
Мы льем свое больное семя[123]
На лезвие того ножа,
Которым нас срезает время,
Когда снимает урожай.
Мы запряжем свинью в карету,
А я усядусь ямщиком,
И двадцать два квадратных метра
Объедем за ночь с ветерком.
Мы вскроем вены торопливо
Надежной бритвою «Жилетт».
Но вместо крови льется пиво
И только пачкает паркет.
Под тусклым солнцем трудно зреют[124]
Любви святые семена.
Любовь подобна гонорее,
Поскольку лечится она.
Мы льем свое больное семя
На лезвие того ножа,
Которым нас срезает время,
Когда снимает урожай.
Музыкант
