— Пусть вопят сколько угодно. Я быстро заставлю их сменить тон. В сущности, все эти нападки свидетельствуют как раз о том, что они вовсе не уверены в моем провале. Иначе молчали бы.
Как я и ожидал, условия контракта, связывавшего Луиса с доном Амадео на пять лет, оказались более чем жесткими. Однако, несмотря на все возражения Консепсьон, Луис его подписал. Рибальта так и сказал:
— Вальдерес рискует в этом лишь славой, а я ставлю на кон все свое состояние.
— Речь идет не только о престиже Луиса, дон Амадео, но и о его жизни! — все же сочла нужным заметить Консепсьон.
Рибальта махнул рукой, словно отметая пустое опасение.
— Ну, тут я совершенно спокоен. Дон Луис — достаточно опытный человек, чтобы избежать ненужных осложнений.
Через несколько дней, побывав проездом в Севилье, я смог убедиться, с каким ожесточением ведется кампания против моего друга. Я сидел со старыми приятелями за столиком нашего излюбленного кафе, и вдруг неожиданно ко мне подошел один из журналистов, пишущих обо всем, что связано с тавромахией. С этим человеком у меня уже не раз бывали довольно неприятные столкновения.
— Так это в самом деле правда, дон Эстебан? — спросил он.
— Что именно?
— Да то, что Луис Вальдерес принялся за старое.
— Говорят.
— И что скрывается за всей этой историей?
Я поглядел на него с величайшим презрением.
— Не совсем понимаю смысл вашего вопроса, сеньор.
Журналист без приглашения уселся за наш столик.
— Не стоит кипятиться, дон Эстебан. Ясно же, что тут какая-то закавыка.
— Какая же, сеньор?
— Именно это я и хотел бы от вас узнать! Луис Вальдерес всегда был тореро с раздутой репутацией. Трудно вообразить, что долгое бездействие превратило его в само совершенство, а?
— Это ваше мнение, а я считаю иначе.
— Рог Dios! Догадываюсь, в противном случае вы бы не участвовали в этом деле. Думаете заграбастать кучу денег, дон Эстебан?
Вместо ответа он получил в физиономию стакан мансанилы, который мне только что принесли. Журналист выругался и медленно утер «фасад».
— Вы пожалеете об этом, дон Эстебан.
— К вашим услугам. Можете заработать и что-нибудь побольнее.
Писака тяжело поднялся на ноги.
— Послушайте меня внимательно… Мне-то плевать на все ваши фокусы, но вот публику-то не обманете! И я знаю немало людей, готовых предостеречь ее от жуликов вроде вас!
На сей раз он получил по физиономии, и, должно быть, отзвук оплеухи прокатился по всей Сьерпес, потому что влепил я ее от всего сердца. Если бы нас не удержали, дело могло кончиться кровью. Мой противник задыхался от ярости.
— Я всегда считал вас подонком, Рохилла…
— А я вас — шантажистом! Вы надеялись, что я куплю ваше молчание, да? Что ж, можете зарубить себе на носу: никого ваше мнение не интересует! Публика сама разберется, что Луис Вальдерес не чета жалким марионеткам, которые вам платят!
— Мы еще встретимся, Рохилла!
— Когда вам угодно!
Мерзавец вышел, бормоча угрозы и ругательства, и я подумал, что его злоба, конечно, обернется уничтожающей статьей. Ничего! Я позабочусь, чтобы в Ла Пальма дель Кондадо Луис не читал газет.
Но тут мне требовалась помощь Консепсьон. В тот же вечер я рассказал ей об этой безобразной сцене и попросил проследить, чтобы ни газеты, ни журналы пока не попадались на глаза ее мужу. Консепсьон обещала сделать все возможное. Этот разговор произошел во время сиесты. Луис, Ламорильо и Гарсия отдыхали после утренних трудов, восстанавливая форму. Мы сидели на скамье под раскидистым деревом, а впереди чуть заметный ведерок тихонько шевелил траву. В небе с громкими криками носились морские птицы — до моря отсюда рукой подать. Казалось, эту почти первобытную безмятежность не нарушит ничто. Я видел профиль Консепсьон. Возраст лишь чуть-чуть заострил черты лица, придав им некоторую суровость. Это столь любимое мною лицо в зрелые годы лишь обрело печать индивидуальности. Четко очерченный нос, скулы, подчеркнутые слегка впалыми щеками, твердый рисунок губ. А шея по-девичьи молодая. Меня переполняла странная нежность.
— Почему ты так смотришь на меня, Эстебан?
Неожиданный вопрос вывел меня из оцепенения.
— Зачем говорить… Ты все равно не поймешь…
— Я по-прежнему твой лучший друг, Эстебанито?
— Сама знаешь.
— Занятно… Я воображала, будто хорошо тебя знаю, и вдруг вижу, что твои мысли совершенно ускользают от меня. Теперь мне кажется, что я никогда, в сущности, не понимала, что у тебя на уме.
— За исключением того времени, когда соглашалась царить в моих мыслях.
Консепсьон легонько стукнула меня по руке и с напускной суровостью заметила:
— Ну-ну, сеньор, уж не осмелитесь ли вы говорить о любви с замужней женщиной, более того, с женой друга?
— Нет, не беспокойся. Я не слишком поднаторел в такого рода излияниях.
Она рассмеялась.
— Однако, мне кажется, в прежние времена…
— Даже тогда — нет, Консепсьон… Просто ты любила меня и мне не нужно было говорить, чтобы ты услышала.
— Мы были детьми, а детские нежности…
— …единственные, над которыми не властно время. Но тебе очень удобно делать вид, будто ты не веришь в мою тогдашнюю искренность…
Консепсьон встала и ушла не попрощавшись.
Однажды утром, несколько позже, чем обычно, я шел к импровизированной арене, где тренировались Луис и его помощники. Вдруг возле дома затормозила машина и из нее вышел Фелипе Марвин.
— Добрый день, дон Эстебан.
— Здравствуйте, дон Фелипе. Каким добрым ветром?
— У меня были кое-какие дела в Севилье и, оказавшись в двух шагах от вас, я понадеялся, что, может, вы позволите взглянуть, как работает дон Луис.
— Ну разумеется, с удовольствием. Я как раз иду туда. Прошу вас.
Этот лис решил убедиться, что я не солгал ему и что мы не затеяли ничего дурного. Ничего не скажешь, сеньор Марвин любит свою работу и выполняет ее на совесть.
— Не знаю, за что на вас так ополчилась пресса, дон Эстебан, но она не очень-то ласкова к вашему подопечному. Ругательные заголовки чередуются с издевательскими. Похоже, никто не верит, что бывший тореро способен стяжать лавры.
— Ба! Вы же знаете этот народец! Просто дон Амадео не стал швырять деньги каждому жадному писаке… Не мне вам рассказывать о нравах некоторых журналистов!
— Увы!
— Единственное, о чем я попрошу вас, дон Фелипе, это не говорить ни слова обо всех этих гнусностях здесь. Я стараюсь следить за душевным состоянием Луиса не меньше, чем за физической формой.
— Можете на меня положиться.
Почти час мы наблюдали, как работают Валенсийский Чаровник и его помощники, и ушли, не дожидаясь окончания тренировки.
— Ну и как, дон Фелипе?
— Я уезжаю совершенно успокоенный, дон Эстебан. Если вам одному, без вмешательства сверхъестественных сил, удалось привести его в такую форму — примите мои поздравления. Я уверен, что если Вальдерес сумеет работать перед публикой так, как он это делал сейчас у меня на глазах, клеветники здорово опозорятся! До свидания же и — удачи вам!
— Yaya con Dios![27]
Марвин уселся в машину.
— Я узнал, что после Арля Вальдерес будет выступать в Памплоне, — крикнул он мне, отъезжая. — Это так?
— Да, седьмого июля.
— Я приеду.
— Тем лучше. Ему очень понадобится дружеская поддержка, особенно на первых порах.
Мы покинули Ла Пальма дель Кондадо всего за четыре дня до выступления. Все разместились в двух машинах. За рулем первой, где ехали Ламорильо и Гарсия, сидел дон Амадео, а я повез Луиса и Консепсьон. К вечеру мы приехали в Мадрид. Там уже ждал Алоха. Луис расцеловался с пикадором, как со старым другом. Оба очень обрадовались встрече. Мы назначили свидание с Мачасеро в Сеговии, потому что хотели, чтобы на нас обращали как можно меньше внимания. Он остановился в гостинице «Европейская торговля» на калле Мелитон Мартин. Там же ждали люди, которых он нанял, чтобы дополнить куадрилью. Вечером, когда мы собрались за столом, никто из новичков не проронил ни слова. Это были тореро-неудачники, давно вышедшие из строя и оказавшиеся не у дел к началу сезона. Я не особенно удивился. Да это и не имело особого значения. Им мало что придется делать, так что должны справиться. Я наблюдал, как эти бедолаги едят. Каждый долго пережевывал пищу, как всякий человек, не привыкший каждый день наедаться досыта. После кофе новички коротко попрощались и ушли спать. Я отвел Мачасеро в сторону.
— Где, черт возьми, вы откопали эту троицу?
— Странный вы человек, дон Эстебан! Мне никого больше не удалось уговорить. Против Вальдереса подняли ужасающую кампанию, и все, к кому я ни обращался, посылали меня подальше.
— Не понимаю, почему? Какая разница тореро, с кем работать, лишь бы платили…
