— Пошли, пошли…
Он быстро прошаркал к двери, открыл.
На пороге стоял рабочий с корзинкой гвоздик.
— Товарищ Воскресенский?
— Да. Это я.
— Это вам.
Рабочий шагнул через порог и поставил корзину перед профессором.
— Караул! — шутливо поднял руки Воскресенский.
— За доставку распишитесь, пожалуйста, — улыбаясь, протянул квитанцию рабочий.
Профессор поспешил за ручкой.
— Боже мой! Какие чудные гвоздики! — всплеснула руками Валентина Викторовна.
— Хорошие цветы, — улыбнулся рабочий. — Давайте я вам их куда-нибудь определю. А то самим неудобно поднимать.
— Пожалуйста, будьте любезны… вон туда можно, на тумбочку.
Рабочий пронес корзину через коридор и поставил на тумбочку. Вернулся с ручкой Воскресенский, расписался в мятой квитанции и вместе с ней протянул рабочему рубль.
— Эээ, нет, — тот спрятал квитанцию и быстро отворил дверь.
— Вам за беспокойство. Возьмите.
— Так это ж работа, а не беспокойство. Спасибо. До свидания.
Он ушел.
Профессор покачал головой, спрятал рубль:
— Неловко как-то получилось…
— Дааа, — вздохнула Валентина Викторовна и обняла мужа, — ну, ничего, ничего. Ты лучше скажи — от кого это такие роскошные цветы?
— Это Сергей, наверно, прислал. Или с кафедры. Но мне кажется — Сергей.
Константин Филиппыч подошел к гвоздикам, улыбнулся:
— Не забыл еще меня. Помнит…
— Тебя, Костя, все ученики помнят.
— Ну уж, не преувеличивай…
— А я и не преувеличиваю.
Профессор прошел в комнату, отдернул штору и неловко открыл окно. Теплый июньский ветер ворвался в комнату, заколыхал шторы.
— Пух летит, — улыбнулась Валентина Викторовна.
— Да. Как снег.
— А помнишь, тогда тоже пух летел, после сессии?
— Дааа, — грустно улыбнулся Воскресенский и покачал головой. — Я еще в лужу вляпался, помню. Там прямо у остановки была.
— Это когда мы трамвая ждали?
— Да. Они ведь ходили редко. А ты была в шляпке. Моей любимой.
— В сиреневой? — засмеялась Воскресенская.
— Да… страшно подумать! Сорок лет назад. И так же пух летел, и люди встречались, шутили, целовались… А пух все такой же. Поразительно!
— А как быстро все промелькнуло.
— Да. И главное, как много сделано, а кажется — ничего…
— Ну, это ты слишком. Ничего! Дай бог каждому так — ничего.
Профессор вздохнул:
— Ну, Валечка, это все относительно… относительно…
Валентина Викторовна ласково смотрела на него.
Профессор потрогал усы:
— Тополиный пух… тополиный пух…
— Да… тополиный пух… — тихо прошептала Воскресенская.
Константин Филиппыч побледнел, сжал кулаки:
— Какая ты сволочь… сука…
Жена недоумевающе открыла рот.
— Сволочь!
Профессор неуклюже размахнулся и ударил Валентину Викторовну кулаком по лицу.
Ахнув, она повалилась на пол.
— Сволочь! Мразь! Курва проклятая! — шипел побелевший профессор.
— Костя… Костя… — испуганно прошептала Воскресенская.
Трясясь, он надвинулся на нее и стал бить ногами:
— Мразь! Мразь! Мразь!
Воскресенская пронзительно закричала.
Профессор схватил стул и с силой пустил его в трюмо.
Куски зеркала посыпались на пол.
— Курва… сволочь…
Он плюнул в окровавленное лицо жены, но плевок застрял в бороде.
Воскресенская продолжала пронзительно кричать.
Константин Филиппыч выбежал в коридор, трясущимися руками открыл дверь и бросился вниз по широкой лестнице.
Внизу в подъезде ему попался восьмилетний сосед. Профессор наотмашь ударил его рукой по веснушчатому лицу и выбежал во двор.
Вызов к директору
До обеденного перерыва оставалось двадцать минут.
Людмила Ивановна убрала кипы замусоленных чертежей в шкаф, справочник и таблицы допусков сунула в ящик стола.
Сидящий напротив Кирюхин, не торопясь, стягивал темно-синие нарукавники. Соня пудрилась, глядя в треснутое зеркало, и что-то напевала.
Отворилась дверь, вошла Сарнецкая:
— Соньк, ну чо ты?
— Иду, иду…
Соня убрала пудреницу, встала.
— Не рановато, девочки? — спросила Людмила Ивановна, комкая ненужные бумаги.
— Людмила Ивановна! — Соня притворно надула губы. — Мы ж зато раньше приходим.
Буркова улыбнулась:
— Ну, идите…
Соня с Сарнецкой вышли.
Кирюхин вытащил из портфеля завернутые в пергамент бутерброды, разложил на столе.
Зазвонил телефон.
Буркова подняла трубку:
— Технологический.
— Карапетяна, пожалста.
— Он в отпуске.
— А… да… забыл…
— Виктор Васильич?
— Да. Это Людмила Ивановна? Вы ведь его замещаете.
— Да, Виктор Васильич.
— Зайдите ко мне, пожалста.
— Хорошо, иду.
— Ага… жду вас… Да, и технологию малого редуктора прихватите…
— Всего?
— Да, желательно.
— Хорошо.
Директор положил трубку.
Людмила Ивановна удивленно пожала плечами:
— Всего… да там три папки по пуду каждая…
Кирюхин жевал бутерброд с колбасой:
— Людмила Ивановна… может помочь вам, а?
— Не надо, доволоку как-нибудь.
— А то давайте… давайте, а?
— Не надо, спасибо.
Она открыла шкаф, нашла три зеленые папки:
— Виктор Сергеич, только пожалуйста в мое отсутствие не уходите. Здесь из Запорожья звонить должны.
— Ну, о чем разговор!
Буркова поправила прическу, одернула жакет и, подхватив папки, вышла в коридор.
Возле открытого окна стояли и курили несколько мужчин. Заметив ее, они повернулись.
— Людмила Ивановна сегодня, как кинозвезда, — смеясь, выпустил дым Соцков.
— Технологам хорошо, — подхватил Зельниченко, — а вот от нас все бабы сбежали!
— А вы кричите на них побольше, — улыбаясь, прошла мимо Людмила Ивановна.
В конце коридора из бухгалтерии выносили стулья и ставили друг на друга.
— Это что за баррикада? — усмехнулась Буркова.
— Ааа… — вяло махнул рукой Гершензон. — Два года обещаниями кормили, теперь привезли и третий день вопят, чего, мол, не берете!
— Мебель?
— Да конешно!
— А чего ж вы не берете?
— А кто возить будет? Я? Да Раиса Яковлевна?!
— Ну, попросите кого-нибудь.
— Кого?
— Господи, неужели так сложно найти мужиков? Вон стоят, курят. Попросите их.
— Попросите вы. Вам не откажут.
— На обратном пути, — улыбнулась Людмила Ивановна. — И с вас шампанское.
— Лады! — засмеялся Гершензон.
Людмила Ивановна свернула, спустилась по небольшой лесенке, миновала малый зал и вошла в директорскую приемную.
Ира печатала, Алевтина Сергеевна включала в розетку штепсель самовара.
— Виктор Васильич у себя?
— Да, Людмила Ивановна, — подняла голову Ира. — Заходите. Он один.
Буркова отворила массивную дверь:
— Можно, Виктор Васильич?
— Проходите, Людмила Ивановна.
Директор ткнул окурок в пепельницу, встал, через стол пожал Бурковой руку:
— Садитесь.
Буркова села напротив, положила пухлые папки на длинный светлый стол. Сергеев сел за свой темного дерева стол, упирающийся в торец длинного, отодвинул в сторону пачку сводок:
— Я ведь совсем забыл, что Мухтарбекович в отпуске.
— Уже три дня.
— Склеротиком становлюсь! — рассмеялся директор и, сощурясь, посмотрел на Буркову. — А вы чудесно выглядите.
— Да что вы, Виктор Васильич.
— И кофточка ненашенская, красивая какая-то…
— Стараемся.
— А что на ней написано… не разгляжу…
— Монте-Карло.
— Ух ты! Шикарно. Неделикатный вопрос: это по блату или напали где?
— Подарили.
— Понятно. Моя дочурка все за такими гоняется… ну да ладно. О кофточках потом.
Он нашарил в пачке сигарету, сунул в губы, чиркнул спичкой:
— Карты редуктора принесли?
— Вот. Еле доволокла.
— Так. Людмила Ивановна, что там у нас с валиком этим… ну… промежуточным…
— А что?
— Да вот допуски, говорят, ни к черту. Посмотрите, вот сводки принесли. Вместо 0,06 — 0,32.
— Как?
— Да вот так.
— Но ведь он же четыре года в производстве, Виктор Васильич. Там же давно уж все отлажено, проверено сто раз…
— Тем не менее.
Директор положил перед ней листок.
Людмила Ивановна подняла его к глазам:
— Так… торцы в норме, шлиц, так, под шестерни… так… под подшипники… господи… действительно 0,32.
Директор грустно чмокнул, затягиваясь.
— Но, может, напутали что? Наладчик ошибся?
Сергеев вздохнул:
— Дело в том, Людмила Ивановна, что эта сводка не первая. Вот, смотрите…
Он выдвинул ящик стола, вынул пачку скрепленных листков, протянул Бурковой:
— Это за три последних месяца.
