Подразумевалось, что вся система власти останется как при Алексее Михайловиче. Тогда малочисленная Боярская дума (около 70 человек, из которых около 23–25 бояр, считая вместе с пребывавшими на воеводствах и в посольствах) выдвигала лишь несколько активных членов, пользовавшихся особым доверием царя, который руководил с помощью первого министра-фаворита (типа А. Л. Ордина-Нащокина и А. С. Матвеева) и контролировал администрацию через личную канцелярию — Приказ тайных дел. Традиция, правда, требовала свержения старого фаворита Матвеева и унижения Нарышкиных, но Федор Алексеевич оказался неожиданно глух к наветам обиженных Матвеевым.
Согласно «Истории о невинном заточении… Матвеева», царя уговаривали самые близкие люди, против временщика выдвигали страшные обвинения — но Федор Алексеевич согласился удалить Матвеева от Двора лишь через полгода, в июле. Понадобились новые ужасные клеветы, чтобы спустя год, в июне 1677-го, царь согласился заменить недоверие на ссылку, причем самым сильным для него обвинением стало, видимо, незаконное обогащение боярина.
Упорно не желал молодой царь допускать расправу с ненавистными родне его матери Нарышкиными. Отец второй жены Алексея Михайловича боярин Кирилл Полуэктович Нарышкин уступил руководство важнейшими финансовыми приказами — Большой казны и Большого прихода — лишь 17 октября 1676 г. В 1677 г. братья царицы Иван и Афанасий Нарышкины были приговорены Думой к смерти по обвинению в подготовке убийства государя; Федор Алексеевич лично заменил казнь недалекой ссылкой.
В связи с этим страшным делом появился указ от 26 октября 1677 г. о постройке для царицы Наталии Кирилловны и царевича Петра новых хором в дальнем углу дворцового комплекса. Но мать и сын воспротивились, обратились к царю — и остались в своих хоромах, примыкающих прямо к палатам Федора Алексеевича, с гульбищами и окнами на одном уровне! Говорили, что Федор Алексеевич запретил приближенным впредь упоминать при нем о малейшем ущемлении прав младшего брата и мачехи; государь сам переехал в новые хоромы.[94]
Характерно, что даже такие яркие апологеты Петра (и ненавистники Милославских), как А. А. Матвеев, В. Н. Татищев и П. Н. Крекшин, писали о самом добром и заботливом, прямо-таки отцовском отношении Федора Алексеевича к его маленькому крестнику. Хоть царь и поддавался влияниям, в важных вопросах, в отношении к родственникам и прежде всего в функционировании госаппарата он вел свою линию.
Укрепление Боярской думы
Так же как надежда А. С. Матвеева остаться у власти, не сбылось его предсказание о боярском регентстве при Федоре. Уже на третий день царствования юный государь дал понять, что имеет свое представление об обязанностях царя и предназначении Боярской думы. Больной, едва способный передвигаться, оглушенный смертью отца и суетой ближних людей, Федор Алексеевич немедленно сел за дела сам и с обычным для его последующих распоряжений лаконизмом указал: «Боярам, окольничим и думным людям съезжаться в Верх в первом часу (т.е. с рассветом. — Авт.) и сидеть за делами» (№ 621).
Отношение к Боярской думе как к постоянно действующему высшему государственному учреждению заметно сказалось на увеличении числа думцев. Согласно общей таблице, составленной американским историком Р. О. Крамми, в первый год царствования Михаила Романова (1613) в Думе было 29 человек, а в последний (1645) — 28 (хотя в отдельные годы их число поднималось до 37). С первого полного года царствования Алексея Михайловича (1646) до 1659 г. число думцев непрерывно росло от 39 до 71 человека, но затем стабилизировалось (с колебаниями в разные годы от 65 до 74) — и в последний год царствования составляло 70 человек.
Краткое царствование Федора Алексеевича положило начало резкому скачку численности Думы: начав с 66 человек (1676), он довел их число до 99 (1681), царевна Софья и В. В. Голицын (1682–1689) расширили список до 145 человек, а Нарышкины к 1690 г. — до 153-х. При этом число думных дьяков, долго остававшееся стабильным (около 3) и резко возросшее в конце царствования Алексея до 8 (с 1666 по 1675), вновь стабилизировалось (от 8 до 10 при Федоре, хотя бывало и 11, с 11 до 6 при Софье и 9 при Нарышкиных). Число думных дворян, выросшее при Алексее с 1 до 22, Федор Алексеевич сократил до 19 (в 1678 г. их было всего 14). Число окольничих при нем хоть и возросло с 13 до 26, но оставалось в пределах их численности при отце (скачок до 54 произошел в последующие годы).
Небывалое увеличение численности Думы в царствование Федора Алексеевича произошло за счет лиц первого ранга, главных и равноправных (по идее) заседателей высшего коллегиального государственного учреждения. В 1676 г. Дума насчитывала 23 боярина, а в 1681 г. — 44 (к 1690 г. их стало 52). Между тем при Михаиле бояр никогда не было более 28 (число падало до 14), при Алексее — более 32 (а бывало и 22).[95]
Увеличение числа бояр при Федоре, в отличие от правлений царевны Софьи и Нарышкиных, не давало значительного перевеса каким-либо фамильным группировкам. Распределение высших чинов между родами не было следствием одоления противников в политической борьбе, когда в Думу врывалось, бывало, чуть не с десяток представителей фамилий фаворитов (пример — Нарышкины с клевретами после пропетровского переворота весной 1682 г.). В царствование Федора Алексеевича сидячие места в Думе (принадлежавшие только занимавшему трон царю и располагавшимся на лавках боярам) в основном соответствовали знатности родов, их военным заслугам, роли в дворцовом управлении и лишь в последнюю очередь — личной близости к государю.
Среди бояр Федора число членов знатнейшего рода Одоевских порой доходило до 4-х — столько же стало к концу царствования прославившихся боевыми заслугами Ромодановских. До 3-х мест занимали между боярами привилегированные Голицыны и Шереметевы, выслужившиеся Долгоруковы и Прозоровские. По двое были представлены фамилии Куракиных, Хованских, Черкасских, Хитрово, Стрешневых и Милославских. Хотя такие властолюбцы, как Милославские, могли несколько расширить свои позиции за счет чина окольничего (Матвей Богданович с июня 1676 г.), получать который знатнейшие 16 родов не могли (а еще 4 рода не хотели), и создания разного альянсов решительного преобладания в Думе царя Федора не имели ни они, ни какой-либо другой из аристократических кланов. Сама борьба между группировками, изрядно разбавленными притоком новых выслуженных бояр, в 1676–1681 гг. явно поутихла.[96]
Расширение Боярской думы при Федоре соответствовало общим интересам верхушки Государева двора — как аристократии, так и служилых выдвиженцев. Последние в 1676–1681 гг. ощутимо набирают силу, ярче проявляют себя как сословная группа в законодательных и исполнительных делах: Боярская дума в полном составе (за исключением отъехавших на службу воевод и дипломатов) усиленно разрабатывала, например, поместно-вотчинное законодательство в интересах родового дворянства.
Федором Алексеевичем и Думой неоднократно утверждались даже не отдельные законы, а целые серии (из десятков статей) дополнений к Соборному уложению 1649 г. (№ 633, 634, 644, 700, 814, 860). Эти, и еще более 70 отдельных узаконений,[97] последовательно укрепляли и расширяли земле- и душевладение служилых феодалов, заботливо оберегали родовую собственность, все более сближали поместья с вотчинами и увеличивали вторые за счет первых. С одной стороны, дворянство ограждалось от притока лиц из податных сословии,[98] с другой — постепенно, но настойчиво положение поместных крестьян сближалось с вотчинными и дворовыми. Правительство указами 1681–1682 гг. постановило записывать крепостных крестьян за владельцами в приказе Холопьего суда, подобно холопам.[99] Нет сомнений, что государь одобрял эту начатую не при нем и не на нем кончившуюся юридическую деятельность (и расширял сферу ее применения передачей дворянству значительных фондов дворцовых земель).
Надо, однако, отметить, что личное участие в отлаженном процессе не очень занимало царя. Если дополнительные статьи к Уложению по вопросам судопроизводства были утверждены Федором Алексеевичем на основе справки из Судного приказа, но без Думы (19 декабря 1681), именным указом,[100] то поместно-вотчинные узаконения в некоторых случаях вводились в действие без царя, одним боярским приговором (№ 682, 686, 687).
