данные нипочем не… ты же…
— Спасибо, Стас, век буду благодарен, — сказал я и отключил связь.
Тетя Женя спросила:
— Жив?
— Жив, — подтвердил я, и тогда она заплакала. Казалось, ее ничто больше не волновало. Жив — и слава Богу. А где, что, почему — какая разница? Жив ее Коля, все остальное неважно. Такое же выражение лица было у нее три года назад, когда я приехал в приемный покой Склифа, она сидела на длинной скамье, смотрела в пространство невидящим взглядом и тихо плакала — ей только что сообщили, что муж ее жив, ранение, конечно, серьезное, но не смертельное, сейчас его оперируют, это займет несколько часов, но операцию проводит лучший нейрохирург города, так что все будет в порядке.
Это ей так сказали: «все будет в порядке», а мне потом, после операции, объяснили, что травма оказалась все-таки слишком тяжелой, чтобы гарантировать полное выздоровление. Жить Черепанов, конечно, будет, но сможет ли работать… кто он, вы сказали — астрофизик? Тем более: ученый, ему головой думать надо, а тут…
В ту ночь Николай Генрихович возвращался домой из института последним автобусом. Тетя Женя ждала его в половине первого, как обычно, но даже и в час ключ в двери так и не повернулся. Мобильником Н. Г. тогда еще не обзавелся, тетя Женя побежала к остановке («сама не знаю зачем») и обнаружила мужа в подъезде — Николай Генрихович лежал ничком, под головой расплывалось черное пятно. Сознание тетя Женя потеряла лишь после того, как доставила мужа на «скорой» в Склиф. Ее-то быстро привели в чувство, а с Николаем Генриховичем возились всю ночь, а потом еще два месяца, пока он не стал соображать, на каком он свете.
Судя по всему (пропал кейс, в котором Н.Г. тащил домой распечатки расчетов), кто-то проследовал за ним с остановки, думал, наверно, что в кейсе деньги, в подъезде двинул Николая Генриховича по голове…
Преступника, конечно, не нашли. Никаких следов. Никаких свидетелей. Висяк. Н.Г. выкарабкался и даже на работу вернулся, и даже спорил с коллегами так же азартно, как прежде, но, по словам тети Жени, был уже совсем не тот, его мучили головные боли, временами он забывал что-то очень существенное, и в экспедицию тетя Женя отпустила мужа не столько потому, что он так рвался на это затмение, сколько потому, что Коновалов клятвенно заверил: прослежу, мол, за каждым шагом. Единственным неотслеженным участком была дорога от дома в аэропорт, но там-то что могло случиться?
Неужели по пути Николаю Генриховичу пришла какая-то мысль… Что-то он вдруг забыл или, наоборот, о чем-то вспомнил?
Господи. Питер, надо же…
— Где он? — спросила тетя Женя. — Куда ехать?
* * *
В Санкт-Петербург мы выехали утренним поездом, на ночные билетов не было, не помогли ни мои корочки («охранная фирма, и что? Не царь же батюшка!»), ни полста баксов, сунутых в паспорт. Телефон по-прежнему отвечал «абонент недоступен», в компании мобильной связи мне объяснили, что аппарат отключен, сигналов не посылает, так что определить местоположение абонента возможным не представляется. На фирме я объяснил ситуацию, и меня отпустили без разговоров, а Лиза… В общем, она тоже все поняла.
Днем, после разговора со Стасом, я сам сбегал в отделение, и у меня заявление таки приняли, обещали связаться с питерскими коллегами, но я вполне себе представлял, как это будет происходить и чем закончится — надежнее было отправиться в Питер самому, о чем я сказал тете Жене, и она сразу принялась собираться, я и отговаривать не стал — бесполезно. Не объяснишь же ей, что в поисках она будет только обузой.
Мы стояли с тетей Женей в коридоре у окна, и я расспрашивал ее о том, какие мысли могли появиться в голове Николая Генриховича.
О своем Коленьке тетя Женя могла говорить часами и раньше, а теперь только о нем и говорила, я слушал молча и среди слов пытался обнаружить какие-нибудь намеки, что-то такое, что помогло бы понять поступок Николая Генриховича. У меня не было теперь сомнений в том, что ничего страшного с ним не случилось, никто его, естественно, не похитил, он сам все спланировал, сам решил и сам сделал. Я в этом удостоверился еще дома — задал тете Жене прямой вопрос и получил прямой ответ.
— Тетя Женя, — спросил я, — почему все-таки никто из членов экспедиции не заехал за Николаем Генриховичем? Ведь они знали, что он, мягко говоря, не в лучшей спортивной форме. Что им стоило…
— Господи, Юра, Коновалов даже настаивал на этом! — воскликнула тетя Женя. — В аэропорт с утра поехал институтский микроавтобус с оборудованием. Миша два дня перед тем уговаривал Колю поехать с ними — заедем, мол, и все будет в порядке. А Коля уперся. Ты же его знаешь — если он чего решит…
— То выпью обязательно, — пробормотал я.
— Что ты сказал?
— Нет, я так… вспомнил.
Но Высоцкого тетя Женя знала, конечно, лучше меня.
— Вот-вот, — сказала она, — такой же упрямый. Поеду на такси — и все. «Что я вам, старик немощный? А рюкзак вообще легкий». Они ему одно — он другое. Я бы обязательно с ним поехала, но семинар…
— Николай Генрихович знал, конечно, о семинаре.
— Да, он же мой доклад и в план поставил.
— Значит… — я не стал продолжать, тетя Женя прекрасно ухватила мысль:
— Ты хочешь сказать, что Коля это заранее спланировал?
Получалось, что так, но я не стал продолжать разговор, который мог вывести нас неизвестно в какие прерии и пампасы. Я и по дороге в Питер старался не задавать вопросов, которые могли быть тете Жене неприятны, но слушал ее очень внимательно, сопоставлял факты и пытался сам ответить на незаданные вопросы.
— …А в позапрошлом году, — говорила тетя Женя, провожая взглядом проплывавшие мимо окна деревья, — как его назначили редактором журнала, он вообще перестал телевизор смотреть, раньше хоть новости, а теперь говорил: «Надо еще три статьи прочитать, в статьях мысли есть иногда, а в этом ящике мыслей давно не наблюдается». А мне хотелось, ну, ты понимаешь, невозможно жить, когда только наука и ничего, кроме науки, хочется и кино, мы раньше с Колей часто ходили, все премьеры смотрели, особенно любили кинотеатр «Мир», всегда брали билеты на шестой ряд и, если получалось, на пятнадцатое-шестнадцатое места, помню, мы там «Конец Вечности» смотрели по Азимову, наш фильм, не американский, мне не понравилось, а Коля так радовался, к нам гость приезжал из Баку, мы вместе ходили, и Коля потом Мураду объяснял, что в фильме очень важная вещь сказана — про минимальное воздействие, переставил предмет с полки на полку, и история пошла по другому пути. Мурад, помню, спорил, мол, минимальное воздействие потому
