Я не успел даже повернуться, чтобы пойти назад, когда сработала адская машина, оставленная незнакомцем в мусорнице. Сам взрыв я наблюдал словно в замедленной съемке: я видел, как над урной распустился страшный багрово-желтый цветок. Потом урна лопнула по швам, и языки пламени потянулись ко мне. Пронесшаяся вдоль переулка ударная волна бросила меня на землю, во все стороны полетели мусор, мелкие камни и металлические обломки, и я каким-то чудом успел укрыться от них за стоявшей на краю тротуара каменной скамьей.
Несколько мгновений я просто лежал на теплом асфальте, оглушенный, потрясенный, потерявший всякую ориентацию во времени и в пространстве. Я был уверен, что умираю. Но когда самообладание более или менее вернулось ко мне, я понял, что почти не пострадал. Во всяком случае, легкая контузия, без которой, как мне казалось, дело не обошлось, не помешала мне подняться на ноги, и когда ко мне подбежали Силз и остальные, я с независимым видом отряхивал пиджак.
— Боже мой, Лэмб! — воскликнул Пол Силз. — Я думал, вы погибли! Не могу поверить, сэр!.. Бомбы! Взрывы!! И где?! У нас, на Каледонии!.. И вы… Что было бы, если бы вы?!..
Я небрежно махнул рукой. Я действительно чувствовал себя совсем неплохо. Мною овладело возбуждение, словно взрыв пробудил от спячки мои дряхлые адреналиновые железы, и они заработали, как встарь, наполняя меня бодростью.
— Со мной все в порядке, Пол, — сказал я. — Меня просто сбило с ног взрывной волной. К счастью, я упал за эту скамью, и осколки меня не поранили. Мне крупно повезло, дружище.
— Не так уж вам повезло, — с улыбкой возразил Пол и указал на мое левое бедро. Я проследил за его взглядом и увидел торчащий из ноги зазубренный и скрученный кусок железа. Мои брюки уже напитались кровью, но, к счастью, она не била фонтаном, следовательно, бедренная артерия не была задета. Как ни странно, до этого момента я не чувствовал никакой боли, но стоило мне увидеть торчавшую из ноги железку, как мое бедро словно опалило огнем.
— Проклятие… — пробормотал я. Колени у меня подогнулись, и я медленно опустился на бордюр тротуара. Вдали запели сирены санитарных машин, и я понял, что помощи осталось ждать недолго.
— Я думаю, осколок лучше пока не трогать, — сказал Силз. Он говорил что-то еще — о насилии, бомбах, младокаледонцах и Льюкарсе, но из-за шума в ушах я почти ничего не мог разобрать. Полутемная улица стала еще темнее, и я перестал различать окружающие предметы, а вскоре даже фонари утонули в непроглядной мгле.
Глава 2
А я взираю на яркие звезды и думаю думу о тайном
Ключе всех вселенных и будущего.
Уолт Уитмен. «Ночью у моря один».[3]
К счастью, мое пребывание в госпитале не затянулось надолго. Местный хирург, который промыл и зашил мою рану, сказал, что мне повезло и что острый кусок жести пронзил мякоть в каком-нибудь полу-дюйме от бедренной артерии. В противном случае, добавил он, я бы наверняка умер от потери крови еще до прибытия санитарной машины.
На Каледонии не было, разумеется, сгудонского медистата — наши благодетели не расстаются так просто с самой передовой своей техникой. Хирургу пришлось по старинке зашивать меня иголкой с ниткой, но он был опытным врачом, и операция прошла без осложнений. Он сказал также, что, учитывая мой возраст, мне придется пролежать в постели не больше недели, но ошибся. Уже через два дня я почувствовал себя совершенно здоровым. На третий день хирург снял швы и, сияя от гордости, отпустил меня на все четыре стороны.
К моему несказанному удивлению, я и сам чувствовал себя на редкость хорошо, да и скучать мне не приходилось, так как меня ежедневно навещал Пол, приходивший то со своей сестрой Полиной, то с ее подругой Дженнис.
Из их рассказов я с удивлением узнал, что знаменит. И дело было вовсе не в том, что я стал первым более или менее известным писателем, посетившим Каледонию за последние полтора десятка лет. Для колонистов я был известным земным поэтом. Мои стихи даже преподавались в местных школах наряду с произведениями Маккейга, Элиота, Йетса и Теннисона.
Это был сюрприз, и я бы покривил душой, сказав, что он оказался неприятным. Однако, как и у любой медали, у него имелась оборотная сторона. Как выяснилось, каждый, кто узнал о моем приезде, имел на меня виды. Совершенно незнакомые люди звонили мне и присылали открытки с пожеланиями выздоровления, дабы я мог поскорее начать преподавать в университете или писать стихи о жизни в колонии.
После ночи взрывов в городе было спокойно. Казалось, произошедшее настолько напугало обе стороны, что они по обоюдному молчаливому согласию сложили оружие. Жители Каледонии действительно не привыкли к насилию, и после того, как в День Высадки несколько человек было ранено, а несколько домов повреждено, им казалось, что подобное больше не повторится. Большинство жителей Льюкарса верили в это совершенно искренне; мне же оставалось лишь разделить их надежду.
Выходя вместе с Полом из дверей больницы, я машинально потирал больную левую руку и вспоминал последние слова хирурга. «Не понимаю, в чем дело. Льюкарс всегда был очень тихим местечком!.. — растерянно бормотал он, осматривая меня в последний раз.
Тихое местечко… Вспоминая эти слова, я саркастически улыбнулся. Я считал, что могу на склоне лет пожить немного в тишине и покое, но интуиция подсказывала мне, что ситуация в Льюкарсе складывалась прямо противоположная.
В день выписки меня навестил генерал-губернатор Льюкарса. Генерал-губернатор оказался женщиной, и звали ее Кларисса Дюбуа. Она долго и искренне извинялась передо мной за произошедшее недоразумение. Когда же — желая успокоить ее — я сказал, что через час или два я буду свободен, мадам Дюбуа пригласила меня на ужин, который должен был состояться этим же вечером в Доме Правительства.
— Обещаю вам, мистер Лэмб, — заверила она, — это будет скромная вечеринка для пяти-шести человек. Никаких официальных речей от вас не потребуют.
Силз забрал меня из больницы и отвез на машине в свой небольшой домик, где я на первых порах решил остановиться. Вместо того, чтобы лечь и отдохнуть как следует, сразу же после обеда я отправился на длительную пешую прогулку, которая — если я все правильно рассчитал — должна была завершиться к тому времени, когда мне пора будет отправляться к губернаторше на «скромную вечеринку».
Удовольствие, которое я получил от прогулки, не поддается описанию. Иногда осязание дает больше, чем все остальные чувства вместе взятые. Примерно в таком состоянии бродил я по улицам Льюкарса. Ощущая под ногами ровные мостовые и изредка наклоняясь, чтобы прикоснуться к траве этого чужого мира, я понял и узнал больше, чем я мог бы увидеть за несколько дней из своей палаты в больнице или из окна машины Пола.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
