— Тогда я подожду его, — Рогачев отправил водителя обратно в город. И Федот, обрадовавшийся редкой возможности общенья, подсел к следователю:
— А знаешь, Славик, нам еще людей привезли. Все бедолаги, насквозь горемычные! Нет на земле нашей покою людям. Всех беда с места сорвала, как листья ветром, раздувает по земле. Сколько скитальцев стало! Ить имели свои дома, работу. Не бездельные, не алкаши. Детву имеют. За что же их из своих углов повыгоняли? — сетовал Федот и сказал, словно спохватился:
— Я нашу деревеньку — Березняки — всегда любил. А городские обзывали ее захолустьем. Она почти такою стала, когда все люди посбежали. И волки стаями прибегали с лесу. Рыскали по улице серед дня. Знали, окаянные, не смогу с ними управиться в одиночку. Порой, веришь, до ветру за сарай пужался пойтить. А что, коль прихватят там?
Нынче — шалишь! Во, сколь люду стеклось к нам! И никто не обзывает деревеньку нашу. В обрат, Бога благодарят, что подарил спасение, приют и тишину. Не гляди, что припоздались. Иные поспели огороды поднять, картоху посадить. Уже свой лук едят. И картоху подкапывают. Свое! Сады то ж ухожены. В эту весну к нам соловьи вернулись. Уж как пели родимые! Тоже жизнь почуяли. И люди радуются.
Конешно, Васе тяжко. Все по бабе убивается. Но энта боль долго свербит. Одно плохо, работы у нас нет. А как жить без заработков? Ну переведут дух, успокоятся, поедут лучшее искать. И снова опустеет деревня?
— Не канючь, отец! — подошел коренастый мужик сзади. И, попросив на время пилу, сказал твердо: — От добра добра не ищут. Мы отсюда никуда не сдвинемся. Останемся на земле. Глянь, вчера мои картоху в город увезли на базар — молодую. Знаешь, сколько за нее взяли? Мне целый год надо было на заводе вкалывать! Все, что нужно было, купили и привезли. Теперь вот корову и кур, свиней заведем. Заживем на хозяйстве. Детей на вольном воздухе растить будем. Их шестеро! В городе — не прокормить. А тут, на своих харчах, глянь, как выправляются. В огороде, в саду, дома помогают. Не мы одни такие. Ну, а кому без города невмоготу, едино сбегут. И пускай. Жизнь сама отбор делает. Земля не останется сиротой. Для нее руки всегда сыщутся, — заторопился со двора.
— Как Ольга? Не ушла в город? — вспомнил Рогачев.
— Хотела намедни подружку навестить. Решилась было на пару дней уйти. Но… Не состоялось. Оне, наши бабы, детей Васи по очереди смотрят. В избе прибирают, поесть готовят. Те — занятые, своя орава на плечах у кажной висит. Оттого Ольге чаще других случается заместо мамки хозяевать. Поначалу аж плакала. Так ей не хотелось впрягаться в чужие сани. Но когда Вася крышу в ее доме подчинил и сарай наладил, замолкла. Нынче без слов его деткам молоко козье носит да яйцы. Намедни двух наседок посадила, чтоб цыплят вывели. Ведомо мне — не только для себя, — прищурился хитровато.
— Василий не собирается уезжать?
— На какие шиши? Родители Катерины не помогли ничем. Упрекнули, что не сберег бабу! И отписали, мол, сам выкручивайся, как хочешь! Он, когда енто посланье пришло, чуть в петлю не сунулся. Ольга его выдернула от погибели. Родителев обругала, самого жить заставила. Спужалась! Не приведись, задавится — ей тогда ентих детей растить. Кто ж их возьмет еще? У всех свои, кровные! А и Ольга с ими свыкаться стала помалу. В баню водит, кормит, стирает на них. Совсем закрутилась, про меня забывает. Но не сержусь. Обогреть сирот — дело Божье. Такое и на том свете ей зачтется.
— С ворами не водится? Появляются они здесь?
— Нет, милок! Как ушли, так с концами. Да и что они у нас возьмут? Годы нужны, чтоб люди добром обросли. А нищего грабить — зряшная затея. Ольга ныне поостыла к мужикам. Сначала боялась показаться в городе, теперь привыкла к Березнякам, своими они стали ей. Да и переселенцы ее коренной считают. Ведь она раньше их тут прижилась!
— Ну а бомжи? Они не обижают переселенцев?
— Да куда им! Живут своим табором. Не хотят на глаза лезть. Собственные беды заживляют. Они ж тут неспроста прижились. Милиция не гоняет. И крыша над головами имеется. Даже подрабатывают нынче. Принесет бомж из лесу вязанку дров и во двор к хозяйке. Мол, накормишь от пуза — забирай дрова. Ну, бабы рады. Ихним мужикам недосуг. Дома к зиме готовят. А и бомжам не надо в город плестись. Там они па свалке да в урнах пожрать ищут. Здесь же их, как людей, накормят. Вволю! Вот и приноровились. Нынче загодя заказы на дрова получают. И с утра — в лес. А им много ль надо? Раз в день поели — уже счастливые.
— Меж собой не дерутся?
— Это ты меня спроси! — услышал Славик за спиной зычный голос и, невольно вздрогнув, оглянулся. За спиною стоял Костин. — Мне уж давно доложили, что ты приехал. Да я не торопился. Все боялся, что с собой мою прапорщицу привез. Она грозилась навестить. А я как раз с женщинами беседовал. Душевные они тут! Сердечные! Не то, что наши в городе! Вместо сердца — кошелек, вместо души — калькулятор. Видно, надо человеку много выстрадать, чтоб другого несчастного понять. Ведь вот я считал, будто все бабы одинаковы. Оказалось — нет! Значит, только я — неудачник, — рассмеялся Семен Степанович и спросил:
— А ты чего бомжами интересуешься? По делу или из любопытства, на всякий случай?
— А у тебя какие-то наблюдения имеются? — спросил Рогачев.
— Да как тебе сказать? Обговорить и посоветоваться надо. Кое-что насторожило. Может, излишняя подозрительность. И все ж, лучше сам обдумай. Пошли поговорим, — позвал в дом и попросил Федота: — Если кто меня спросит, скажи, мол, покуда занят. Договорились? Никого не впускай, — повел Рогачева в дом. — Я здесь недавно, всего неделю. Сам знаешь. Пока знакомлюсь с людьми. Со всеми и с каждым. С переселенцами и бомжами. Никого не обхожу вниманием. Слушаю, делаю вид, что доверяю каждому слову. Наблюдаю. Всяких сюда понаехало, скажу прямо. Не всех войны и несчастья с мест сорвали. Есть те, кто прячется от правосудия.
— Это ты о бомжах? — перебил Рогачев.
— При чем тут они? Эти, прежде чем попасть в Березняки, не один год в городе мыкались. Я их почти всех знаю не хуже себя. А вот переселенцы — загадка.
— Ты о чем, Степаныч? На них только глянь! Само горе. Да и какое они отношение имеют к делу, если первое убийство совершено, когда беженцев не было. А второе — как зеркало, с небольшой разницей…
Тут переселенцы ни при чем. Многие еще не акклиматизировались, не отошли от пережитого. Рано обращать внимание на их странности. Многие потеряли все. Оттого похожи на невменяемых. А вот бомжи… К ним надо присмотреться! И первое, и второе убийство случилось в их бытность здесь. Как ни странно, но кое-кто приметил, что бомжи между собой дерутся.
— Так было всегда! Среди них есть лютые враги друг другу. Их и смерть не помирит.
— С чего же им теперь враждовать? — удивился следователь.
— Ну вот тебе живой пример. Один из бомжей работал начальником, второй — обычным работягой, подчиненным. Потом эту их контору закрыли. Оба оказались бомжами. Первый — спился, второго выгнали из дома. Встретились здесь. До сих пор работяга сводит счеты с бывшим начальником. Все помнит и ничего не прощает. Обид не забывает. Их у него целый короб! Чуть что, вымещает на нем всякую неудачу, даже плохое настроение. И кулаки всегда наготове.
— Изверг какой-то! Но будем честны, это все же бомжи! Если он начальнику, да еще бывшему, простить не может, что сделает с женщиной? Такой ни перед кем не остановится!
— Считаешь, что ни тепла, ни совести у них за душой не осталось? — усмехнулся участковый.
— Ты сам это подтвердил.
— Славик, я совсем о другом говорил. Приглядись к этим бедолагам и к переселенцам! Здесь лишь у Федота дворняга имеется. Во дворах беженцев — ни собаки, ни кошки нет. Зато возле бомжей — целые своры. Ни одна псина к переселенцам не пошла. Не сбежала от бомжей! Что, бродяги сытней едят? Чушь! А животное лучше всех людей чувствует. Поверь — к убийце не подойдут!
— Ну не было переселенцев, когда Мартышку убили! Только бомжи жили в деревне.
— Не верю, будто они могли убить! — не соглашался участковый.
— Кто ж тогда? — терял терпение следователь.
— Не знаю! Но не они!
— Послушай, Степаныч, занимайся своим делом. А я своим! Одно дело — мнение, мне нужны — доказательства. Две женщины убиты. Именно здесь. Значит, преступник рядом, и я его разыщу.
— Дай Бог тебе найти его. Понадоблюсь, только свистни, — сказал Костин.
Рогачев решил остаться в деревне до того времени, покуда не найдет убийцу. Он внимательно следил за бомжами, общался с ними. Правда, бродяги старательно избегали встреч с ним. Чуть завидят, пытаются уйти. Смирились или привыкли к нему, когда человек, сняв мундир, переоделся в штатское.
Тогда бомжи перестали уходить от бесед и постепенно разговорились.
Среди них было много поистине несчастных. Рогачев, узнавая их ближе, не раз содрогнулся душой и сердцем — как вынесли и выдержали эти люди такие удары судьбы?
