спустя четыре года перекупил к
илхский вельможа. Снова плыли через море. Потом был Килх. Недолго. Полгода всего. Затем покупатель из Вирге.
А когда через пять лет Сингура выставили уже на виргском рынке, стоил он не десять и даже не двадцать серебряных, а полную горсть золотых дархемов. Хорошо обученный крепкий боец с тощей немой девкой в придачу — их купил человек неизвестного племени в одеянии цвета красной охры.
Человек был лыс, безбров, безоружен и бледен, как свежий покойник. Он приказал расковать раба и спокойно ждал его у подножия помоста. Сингур спустился.
Его и раньше не постоянно держали в цепях. В неволе кому как везло, но у ценных рабов доля была не такой уж горькой, как принято считать.
— Идём, — сказал человек.
Сингур пошёл, ведя за руку Эшу. Так они вышли с рынка на широкую светлую улицу. Новый хозяин обернулся и спросил:
— Тебе нравится убивать?
Раб в ответ пожал плечами. Он об этом не задумывался. Драка — она и есть драка. Что в ней может нравиться? Кто-то должен упасть. Иной раз и умереть.
— Значит, всё равно, — верно истолковал его молчание покупатель. — Это хорошо. Ты ни разу не пытался бежать?
Сингур покачал головой. Куда бежать? Как? Болтаться с сестрой по чужой стране — без надежных спутников, без денег, да ещё с отряжённой по следу погоней? Нет уж. Однажды он по дурости натворил дел. Второй раз не хотелось. Он был не против свободы. Стоять на соседнем со скотом помосте и гадать, кто купит, — то ещё удовольствие. Однако за годы рабства Сингур уже понял: если невольник зол и рвётся на волю, первое, что будет делать новый хозяин, — усмирять. Это больно. Зачем ему лишняя боль? Зачем ему плохой хозяин?
Сразу после похищения он не сбегал, потому что не знал языка и потому что… потому что Эша. Куда с ней побежишь? Если на себе нести — долго не пробегаешь. Если саму бежать заставить — она на десятом шагу уже начнёт сипеть, задыхаться, а затем синеть и умирать. Потом, позже, можно было удрать. Случались удобные моменты. Но удрать мало. Свободу нужно не только получить, но и сохранить. Иначе проносишься, как бешеный пес, а потом снова окажешься на цепи, только куда короче прежней.
До Вальтара месяцы пути. Часть из них морем. Да и что ждёт в Вальтаре? Он там уже десять лет не был.
Хотя про побег Сингур наврал, конечно. В начале, ещё до Абхаи, в Вальтаре, они пытались с Эшей бежать. Ох как доходчиво им объяснили совершённую глупость, когда поймали. Били долго и со вкусом, потом подвесили за ноги, а сестру топили в ведре с водой. Он навек зарёкся бегать.
— Хорошо, — неведомо что одобрил незнакомец. — Идём.
Сингур видел: на них смотрят. Прохожие оглядываются, но тут же отводят взгляды и прибавляют шаг.
— Идём, идём, — повторил мужчина.
Они дошли до высокой каменной ограды одного из богатых домов. Здесь новый хозяин Сингура оглянулся с насмешкой на своего раба и провёл ладонью в воздухе. Пространство перед ним всколыхнулось знойным маревом, а потом расползлось надвое, словно кусок ткани. Из образовавшейся червоточины потянуло запахом воды и дикого леса.
Человек стиснул Сингура за плечо, делая шаг в тёмно-зелёную прореху. Зной и слепящее солнце виргского полдня остались за спиной, а Сингур, Эша и их новый хозяин ступили на позеленевшие от мха каменные ступеньки. Узкая лестница плавно тянулась вверх вдоль заросшей длинными лозами скалы, через сумеречную чащу.
Так Сингур оказался в Миаджане.
* * *
Эная поднималась по широкой каменной лестнице к высоким колоннам Храма. Стиг шёл следом, почтительно отстав на несколько шагов. Он чувствовал её смятение. Смятение и растерянность.
— Стиг, я хочу поговорить с Безликим, — обернулась девушка к своему спутнику.
Тот кивнул:
— Я подожду вас, госпожа.
Она помолчала, а потом спросила:
— Скажи мне: сколько у тебя было храмовых жен?
Мечник удивленно вскинул брови:
— Три, госпожа. Зачем вам это?
— А детей?
Он ответил с улыбкой:
— Двое. Оба — мальчишки.
— Что с той женщиной, которая не родила? — продолжала расспросы собеседница.
— Она вышла замуж, Эная, — спокойно произнёс Стиг. — Зачем ты выспрашиваешь то, что и так знаешь?
Девушка поспешно спустилась к нему и взяла за руку:
— Стиг, мне страшно. А вдруг я не смогу родить?
Мужчина снова улыбнулся и сказал:
— О многоликая, ты родишь близнецов. Воины не умеют провидеть, но я хочу, чтобы было так. Ты родишь Безликому мужу двух дочерей. Всё будет хорошо.
Эная топнула ногой:
— Прекрати насмехаться!
Он мягко удержал её за локти и поцеловал в лоб:
— Я могу иногда насмехаться. Я твой брат, пускай только по отцу. Чего ты испугалась? Зачем собралась к Безликому?
— Об этом я скажу только ему, — ответила, отстраняясь, собеседница.
Мечник почтительно склонил голову и спустился на две ступеньки ниже:
— Простите, госпожа. Я спросил, не подумав.
— Ничего, Стиг, — милостиво сказала она.
Он стоял, склонив голову, но сестра знала: улыбается. Стиг всё ещё помнил её маленькой девочкой, которую кормил сладостями, катал на плечах и щекотал. Это мешало ему воспринимать её как госпожу. И Энае, с одной стороны, это казалось очень милым, а с другой — злило.
— Скажи, что ты думаешь о том человеке, которого мы встретили?
Мечник ответил:
— Я ничего о нем не думаю, госпожа, кроме того, что он был не в себе. Это очень бросалось в глаза. Таких людей нельзя останавливать в одиночку. Правильнее было не подходить к нему вовсе, только проследить.
— Если бы я могла хотя бы предположить, как он себя поведет, не подошла бы!
— Знаю, Эная, — кивнул он. — Я ни в чем тебя не виню. Лишь ответил на твой вопрос.
От этих его слов сестра лишь ещё заметнее раздосадовалась:
— Мне жаль, Стиг, что так вышло. Я попробую поймать его в Сеть.
— Попробуй, многоликая. Может, и получится. Если же нет, тогда его придется искать мне.
— Спасибо.
— Не за что благодарить, я его ещё не нашёл.
К подножию стройных высоких колонн они поднялись в молчании.
— Удачи вам, госпожа, — сказал Стиг.
Эная снисходительно кивнула и вошла под изящную арку в прозрачное марево Храма.
* * *
Храм Джерта был огромен и очень стар. Каменный лабиринт, лишённый окон и дверей, был освещён огнями и окурен благовониями, тлеющими в плоских чашах жаровен. Жаровни с высоты резных квадратных колонн рассылали в стороны медленный бледный дым. Медные бока чаш сверкали, желтый камень колонн казался тёплым, словно прибрежный
