* * *
Когда матрос привел Дмитрия Ефремова, Соловьев первым делом поинтересовался у него:
— Кто разрешил этому пленному иностранному попу передвигаться по кораблю, да еще и читать молитвы?
— Мы с Квасницким подумали, что так он отвлечется от боли, если своим обычным делом займется, — пробормотал Ефремов.
— А каталку с электромотором тоже вы дали? — спросил особист.
— Это полностью инициатива доктора Квасницкого, а не моя, — пытался оправдаться молодой врач.
— Так вот, на это нужно было сначала спросить разрешение у меня. Тут я подобные вещи регулирую. Это же идеологической диверсией пахнет! Не надо нам здесь никаких молитв и церковных обрядов. Ни английских, ни русских. Мы — атеисты и верим только в построение коммунизма, а все религии отрицаем. Это же опиум для народа! — строго сказал Соловьев.
— Простите, Яков Ефимович, не сообразил, — извинился доктор.
Но, Соловьев еще раз отчитал Ефремова:
— В следующий раз соображай получше, Дима. Надо тебе учиться с политической точки зрения каждое действие подобного рода обмозговывать прежде, чем решение принимать. Надеюсь, выводы сделаешь, а каталку у него заберешь, чтобы не вздумал этот иностранный поп шпионить на нашем вспомогательном крейсере.
Опустив взгляд, молодой доктор промолчал. А Соловьев перешел к другой теме, указывая на Дрейка:
— Ты мне сказал, что этот капитан пиратов еще неделю будет лежать и ходить под себя. А он, как я посмотрю, девочками голенькими уже заинтересовался. Если он настолько быстро идет на поправку, то, боюсь, что изолировать его срочно придется, как бы не натворил чего-нибудь. Он же очень опасный преступник. Сколько там кораблей они потопили? А сколько человек убили? Даже тут, на «Богине», столько всего его люди по его же приказу натворили, что под высшую меру подвести его надо бы сразу. Вот только он мне может понадобиться. Есть у меня кое-какие планы насчет него и оставшихся англичан. Так что заберу я его на эсминец и запру пока там. И священника тоже.
Глава 9
Пулей вылетев из каюты после скандала и разрыва отношений с женой, Михаил Кардамонов ринулся к трапу, чтобы подняться в салон-бар и напиться там. Но, путь ему преградил вооруженный прыщавый матрос, строго сказав:
— Вернитесь обратно! Приказано всех охранять в каютах и никого никуда не выпускать до особого распоряжения!
— Кем приказано? — спросил Михаил.
— Товарищ капитан третьего ранга приказал, — сообщил матрос.
— А можно поговорить с этим вашим капитаном? — поинтересовался Кардамонов.
— Не положено! — отчеканил наглый прыщавый парень, поглаживая свой автомат.
Но, Кардамонов проявил упорство:
— Тогда я сяду прямо здесь. А обратно к этой ведьме я не пойду, хоть расстреливайте!
И он уселся прямо на ступени трапа, поставив рядом свою сумку с вещами.
— Расстреливать пока приказа не было. Но, если приказ будет, то и расстреляем. Даже не сомневайтесь, — припугнул его матрос, но Кардамонов все равно не двигался с трапа и продолжал настаивать на своем:
— А ты, морячок, меня не пугай. Я, между прочим, сын командира такого же эсминца, как ваш. И я могу быть полезен. Много чего знаю и умею. Так что, будь добр, доложи обо мне своему начальству и скажи, что готов сотрудничать. Доброволец я, к вам хочу записаться.
— Ну, раз доброволец, то другое дело, — проворчал прыщавый тип в синей морской форме. И крикнул вниз в проем трапа:
— Эй, Васильев, ты там?
Оттуда что-то буркнул в ответ другой охранник, а прыщавый проговорил громко:
— Слышь, Васильев, у меня тут доброволец выискался. Хочет сотрудничать. Передай по команде.
Теперь уже тот самый Васильев стал кому-то кричать. А вскоре снизу затопали, и на трапе показался Давыдов вместе с полноватым морским офицером, одетым в помятую черную форму с погонами кап-три, но без фуражки на лысоватой голове. Кардамонов уже видел этого человека на «Богине», но еще не познакомился с ним.
— Ну, что стряслось, Перепелкин? — спросил офицер у прыщавого. А тот показал на Кардамонова:
— Да вот же! Гражданин из каюты вылез, сидит и не уходит, трап наверх загораживает. Говорит, что доброволец.
— Так вы, Михаил Владимирович, внезапно сделались патриотом? — тут же спросил его Давыдов явно с подначкой, потому что еще совсем недавно Кардамонов, напившись, неосторожно прилюдно высказывался о кровавой вате и жареных колорадских жуках, которые имеют свойство терпеть любые унижения и жевать сопли.
— А я всегда и был им! Потому что я родился советским человеком! — встав и гордо выпятив грудь, произнес Кардамонов.
— Что доброволец, так это совсем неплохо. Добровольцы нам сейчас нужны, — вмешался лысоватый офицер.
— Вот, познакомьтесь, Яков Ефимович, это Михаил Владимирович Кардамонов, известный кинорежиссер, — представил его Давыдов.
— Соловьев, начальник государственной безопасности, — скромно представился особист, протянув руку. И добавил:
— А с моим заместителем, с Геннадием Андреевичем Давыдовым, вы, как я понимаю, хорошо знакомы.
— Разумеется! Он же главным телохранителем служил у зажравшихся господ, которым эта яхта принадлежит! — не преминул Кардамонов нанести Давыдову ответный укол.
— Принадлежала. Теперь корабль реквизирован в пользу советских военно-морских сил и классифицируется вспомогательным крейсером, — поправил его Соловьев, не обратив внимания на слова про Давыдова.
— Тогда понятно, что повсюду караулы выставлены, — промямлил Михаил, поднимая свою сумку.
И Соловьев тут же поинтересовался:
— Что там у вас?
— Это мои вещи. Я от жены только что ушел, потому и сидел здесь со своей сумкой. Мне некуда идти, — признался Кардамонов.
— А кто ваша жена, не напомните? — попросил Соловьев.
— Вера Дворжецкая, ведьма крашеная, — пробормотал Кардамонов. И тут же воскликнул:
— Но, не жена она мне больше! Ничего общего с ней я не имею и иметь не хочу! Я теперь сам по себе.
— Понятно. Давайте пройдем в верхний салон и поговорим наедине, — предложил особист.
Взяв под локоть режиссера, офицер подтолкнул его к трапу, ведущему наверх, на нижней ступеньке которого Кардамонов только что сидел. Прыщавый караульщик отскочил в сторону, освобождая им дорогу, а Давыдов остался с матросом внизу и к кому-то постучался в каюту.
— А какие вы фильмы сняли? — поинтересовался Соловьев, когда они расположились в мягких креслах в салоне-баре, где кроме них никого в это время не было.
И режиссер рассказал немного о собственном творчестве:
— Самый первый мой фильм, дипломный проект, назывался «Потемкинские любовницы», второй, который принес мне популярность, — это «Приключения Красной Шапочки в Москве»…
— И про что эти киноленты? — перебил особист.
— Это жизненные драмы про бедных девушек, про современных Золушек, которые ищут лучшей жизни, — проговорил режиссер, тщательно подбирая слова, чтобы не проболтаться, что оба фильма, на самом деле, про проституток и эскортниц.
— А что еще наснимали? — поинтересовался Соловьев.
— Еще три криминальные драмы у меня вышли: «Трое у подъезда», «Один в лифте» и «Все на одного», — сказал Кардамонов, умолчав о том, что героями этих картин являлись личности весьма маргинальные.
— И это все?
— Нет, еще две фантастические картины: «Вторжение нелюдей» и «Восставшее оборудование». Также я три полнометражных фильма о войне отснял, очень патриотических: «Штрафники идут на пулеметы», «Рядовой Петров: один против фашистов» и «Фронтовые будни медсестры Анфисы». Ну, а сериалов для телевидения у меня больше десятка, — поведал Кардамонов.
— А что еще умеете, кроме организации киносъемок? — спросил особист.
— Умею петь бардовские песни. Могу даже продемонстрировать, — Кардамонов встал с дивана, зашел за барную стойку и вытащил из-под нее обыкновенную гитару, на которой иногда баловался, развлекая пьяную компанию на яхте. Особист кивнул, а Кардамонов спел ему: «Наш фрегат давно уже на рейде».
